Одна жизнь — два мира - Нина Алексеева

— Зовите меня просто Марусей, — попросила она. — Я ведь только тень Бурлюка.

Встречались мы редко, но наши встречи всегда были очень веселые и радостные. Мне казалось, что я всегда черпала силы в его оптимизме, а его рассказы о годах его молодости и, особенно, о его отношениях с моим любимым поэтом Владимиром Маяковским я могла слушать до бесконечности.

— Пришел ко мне высокий неуклюжий верзила и, спотыкаясь и захлебываясь от смущения, начал мне стихи читать, я прямо обалдел, схватил его за руку и прямо потащил в издательство, говорю им: «Я вам гения привел». А он схватил меня за пиджак и тащит, я обернулся к нему и говорю: «Я уже сказал, а вот ты сейчас попробуй не докажи». Я стал запирать его в комнате, давать ему полтинник на пропитание и заставлял: «Пиши!»

Вот поэтому, наверное, считали, что Давид Бурлюк открыл Маяковского, и когда в Москве был открыт памятник Маяковскому, его с супругой Марусей пригласили в качестве почетных гостей. Об этой поездке он тоже много рассказывал.

Однажды позвонил мне знакомый с Кубы:

— Ты знаешь, я только что видел твой замечательный портрет в комиссионном магазине, написанный Давидом Бурлюком, хотел купить, но продавец сказал, что не знает цену и только завтра хозяин может сказать, я завтра утром зайду и заберу его, сколько бы он ни стоил.

На следующий день он снова позвонил и сказал:

— Когда я пришел, он уже был продан. Хозяин сказал, что кто-то был уже в аэропорту, и мы ему прямо туда отправили картину, он заплатил и улетел.

У меня имеется только рисунок, который он набросал, разговаривая со мной, и пара маленьких, очень характерных его картин.

На втором этаже его особнячка у него были дивные картины его раннего периода, и я как-то во время нашей прогулки спросила:

— Как вы, Давид, дошли до жизни такой, после таких великолепных картин, до тех, что висят у вас в галерее? Галерея была у него во дворе.

— На такой искренний вопрос я дам вам такой же искренний ответ. Когда я писал вот эти картины, у меня не было пяти копеек поехать на свою собственную выставку в Манхэттен. А вот с этими, что у меня в галерее, я со своей Марусенькой весь мир объехал.

Балетмейстер Джордж Баланчин

Нас на ужин пригласил Джордж Баланчин, он жил тогда на 56-й улице прямо напротив Карнеги-холла, с нами был Лева Волков, наш бывший советский летчик. По дороге к Баланчину Лева рассказывал нам свои впечатления о встрече в домашних условиях с меньшевиками:

— Зашел я к Юлию Давидовичу Денике, встретил он меня в оборванном халате, в истоптанных башмаках. Тоже мне, всю жизнь жили, всю жизнь мотались по заграницам и в такой рвани ходят, они так и остались верны своим пролетарским замашкам. Поэтому у них до сих пор такое мнение, что советские люди, тем более члены партии, должны ходить в косоворотках поверх брюк, подвязанных шнурком, не умея завязать галстук. А тут вдруг из сермяжной Руси появляются такие франты.

У Баланчина было всегда очень приятно. Ужин готовил он сам, какие-то особенные, приготовленные по его собственному рецепту котлеты и очень вкусные грибные супы, и каждый раз мы слушали, как тяжело ему работать и с каким трудом приходится решать финансовые проблемы. Он был в то время руководителем американской балетной школы и в процессе организации балетной группы, которая превратилась в театральную труппу «Нью-Йорк балет» при Линкольн-центре, которого тогда еще не было и в помине. Честно сказать, я во всех этих американских организационных и благотворительных делах ничего не смыслила и вежливо сидела и слушала, почти ничего не понимая. А когда он нас пригласил на первое представление балета «Щелкунчик», Кирилл по дороге домой грустно сказал: «Разве это балет, это святотатство», до того это было примитивное представление. Но он старался, он всегда просил посмотреть и, не стесняясь, дать объективную оценку: «То, что хорошо, я сам знаю, — говорил он. — Я хочу знать, что кажется со стороны не так».

И как только после смерти Сталина приоткрылся, как тогда говорили здесь, «железный занавес» и известный импресарио Сол Юрок сообщил, что первый визит в Нью-Йорк будет визит знаменитого советского скрипача Эмиля Гилельса, очередь за билетами на его первый концерт в Карнеги-холл была невиданная, вокруг всего блока. Я тоже стояла в этой очереди, как вдруг ко мне подошел Баланчин: «Пойдемте, выпьем по чашке кофе, а билеты достанем потом». И вручая мне билеты, произнес: «Когда-нибудь и на наши представления будет такая же очередь».

Кстати, это также был первый вечер открытия Карнеги-холла после проведенного с пожарной скоростью капитального ремонта. В это время уже многие туристы и корреспонденты успели побывать в Советском Союзе и, вернувшись оттуда, захлебываясь от восторга, писали, какие в СССР даже после такой страшной войны замечательные театры, а наши театры находятся в таком плачевном состоянии. И Карнеги-холл, в котором должен был выступать советский скрипач Гилельс, первым решили привести в порядок, чтобы не стыдно было встречать гостей из Советского Союза. Так началась холодная война на культурном поприще, что в дальнейшем привело и к строительству Линкольн-центра, и к безжалостному разгрому и варварскому уничтожению старого оперного театра, который даже мне со стороны было жалко, когда вспоминали о тех крупных знаменитостях со всего мира, которые выступали в этом театре.

Мы были на последнем представлении этого замечательного старого оперного театра в Нью-Йорке. В этом последнем представлении принимали участие наши советские артисты и выступала Майя Плисецкая, после чего его разрушили, и мне было жалко его до слез. Ведь над ним могли построить какой угодно небоскреб, а этот театр сохранить, как драгоценный камень в короне, как память о тех знаменитых артистах, что выступали на этой сцене. Лучшего памятника никто, нигде и никогда не сможет им поставить.

Мира Гинзбург

Зашла Мира с мамой. Она тоже перебивается с хлеба на квас, хотя все ее считают самой лучшей переводчицей в Америке. Переводит Замятина, Булгакова и массу других замысловатых книг, некоторые переведенные ею пьесы даже идут на Бродвее. Ее имя внесено в книгу «Who is who». А сейчас ходит в какую-то школу, где учат, как нанизывать бусы и делать пуговицы, чтобы заработать что-нибудь на карманные расходы.

Из моего знакомства со всей приехавшей сюда русско-французской старой аристократической эмиграцией я поняла, что все они там, то есть во Франции, занимались именно этим ремеслом — красили шарфики, галстуки, чтобы заработать себе на жизнь. Например, сын Леонида Андреева, Вадим, развозил по утрам молоко. Жизнь у них была тяжелая, и только когда появилась Организация Объединенных Наций, некоторые из них сумели в школы ООН по изучению иностранных языков устроиться.