История Франции - Марк Ферро

После возвращения из Крестовых походов наиболее опасными болезнями были проказа и цинга, пока в 1347 г. чума — «Черная смерть» — не разбивает вдребезги этот патоценоз[339], перевернув все медицинские представления и подготавливая умы к идее заражения. Но это не сильно изменило обычаи.

Лечение в те времена заключалось в целом в трех основных процедурах: очищении желудка, промывании кишечника (с использованием клистира) и кровопускании, которые сопровождались использованием трав и даже продуктов химии. Очищение через «заднепроходное отверстие» считалось лучшим способом, чем рвота, которая происходит в результате резкого и сильного движения «против природы». Говоря об очищении желудка, использовали слова «принять лекарство», словно в нем заключалось все необходимое для выздоровления. Клистир — это инструмент для введения жидкости в кишечник, чтобы освежить его, «расслабить живот, намочить и размягчить кал, разбудить способность к выталкиванию, выпустить ветры, способствовать родам»; клистиры наполнялись водой, молоком, настоями определенных трав. Промывание желудка требовало определенной ловкости от тех, кто его проводил: это были аптекари — «торговцы лимонадом для филейных частей» — или просто служанки. Данная процедура была широко распространена: во времена Людовика XIV герцогине Бургундской камеристка проводила промывание в салоне, полном придворных[340]. Деятельность одного из аптекарей отражена в шутливой эпитафии: «Здесь тот лежит, кто четверть экю брал и перед задом колени преклонял». Это «лекарство», широко использовавшееся в XVII и XVIII вв., служило как для того, чтобы ввести различные лечебные субстанции, так и для того, чтобы освободить кишечник, упрочить здоровье или улучшить цвет лица. Об этом свидетельствует промывание, которое делает господин Пюргон — врач из комедии Мольера «Мнимый больной», а также жалоба в суд на каноника, от которого служанка требовала зарплату за две тысячи сто девяносто промываний, которые она сделала ему за последние годы.

Помимо очищения желудка и промываний самой распространенной процедурой, применявшейся для лечения больных вплоть до XX в., было кровопускание. Долгое время рекомендовалось пускать кровь из языка в случае ангины, из лобной вены при мигренях и эпилепсии, из вен носа при кровохаркании и т. д. Операция проводилась при помощи ланцета, чтобы вывести испорченную кровь, причем считалось, что чем больше ее выведешь, тем лучше. Поскольку тогда полагали, что в человеческом теле содержится до двадцати четырех литров крови, то существовала тенденция к слишком частому применению кровопускания — «до тридцати раз для лечения одной и той же болезни». «Семь раз для лечения насморка»… Кровь пускали до полного обескровливания больного.

Долгое время операцию проводил хирург-брадобрей, потом просто хирург, потом врач. С той же целью ставили пиявки, вплоть до XX в., и банки, причем последние ставили иногда на надсеченную кожу.

Потеря крови воспринималась одновременно как очищение и оживление, а также как гарантия доброго здоровья и даже как усмирение страстей: женщинам пускали кровь, чтобы они хранили верность, — об этом говорится в «Парижском хозяине» XV в. Лишь в конце XVIII столетия возникают вопросы об эффективности кровопускания, о том, когда его лучше проводить. Перелом наступает, когда начинают измерять артериальное давление и кровопускание становится все более точной и узколокализованной операцией. Тем не менее оно сохраняет свое символическое значение, так как вскоре появляется выражение «отдать кровь за спасение» ближнего или своей страны, пишет Шанталь Бошан.

С прогрессом медицины новое значительное изменение XIX в. заключалось в том, что отныне основными функциями больниц стали научная и медицинская.

Больницы были переоборудованы, чтобы работать более эффективно — например, появились специализированные отделения для разных болезней — и чтобы превратиться в «лечащие машины» (по выражению Мишеля Фуко). Пациентов отныне обследуют, исходя из их болезни: теперь в основе принципа организации лечения лежит болезнь, а не больной. Медицина, несомненно, выигрывает от этого, так как теперь смертность в больницах уменьшается, но объединение больных в «специализированных» залах затрудняет индивидуальный подход к лечению, который сохраняется только в отношении частной клиентуры. Психиатр Филипп Пинель и анатом Франсуа Ксавье Биша осудили древние способы лечения, назвав их «бесформенным скоплением смутных идей, ребяческих наблюдений и процедур, дающих неудовлетворительный результат». Число полезных растений должно было быть сокращено, а практика кровопускания и очищения желудка — пересмотрены. Прежде чем использовать их, новые врачи требовали их испытать. Сомневаясь в том, что эти средства способны излечить, врачи старались сначала поставить диагноз, а потом уже думали о лечении. Их целью было приблизить болезнь как можно ближе к ее теоретической модели.

Таким образом, в больнице XIX — начала XX в. медицина стремится не столько к излечению, сколько к познанию. Но казалось, что она парадоксальным образом отставала по сравнению с предыдущими столетиями, когда врачи делали вид, что лечат, не имея для этого средств. Как будто медицина, становясь эффективной, для начала сузила круг своей деятельности.

Лишь сто лет спустя, в середине XX в., медицина стала располагать настоящим инструментарием, чтобы бороться с болезнью: сульфамидами, антибиотиками и т. д.

Однако каким был славным ни было XIX столетие — век поклонения вакцине, вовсе не обязательно, что он так же оценивался больными. Сострадание и доброта сестер милосердия уступили место эффективному научному упорядочению, а в больничных палатах не было самых богатых клиентов, которые предпочитали, чтобы их лечили дома. Так для кого же работала больница: для науки? для студентов? для больных?

Одна из пациенток свидетельствует: «Нет, ты не знаешь, что можно почувствовать, увидеть и претерпеть в общей палате: теплый воздух, влажная теплота, наполненная тяжелым и тошнотворным запахом зерен пропаренного льна; крики несчастных, которых оперируют посреди палаты; медсестры, снующие туда-сюда, терроризируемые молокососами, которые разговаривают с ними, как с собаками. Эти молокососы смотрят на нас самих, потому что мы страдаем, словно полные ничтожества, недостойные получить даже самое небольшое объяснение… И вот торжественный визит патрона — самого главного. Он останавливается то тут, то там и читает лекцию юнцам, ставшим вдруг бессловесными перед лицом своего господина. И они даже не смотрят на меня, после того, как он сказал, что мой случай — неинтересный».

В результате второй революции в области больничного дела, произошедшей в 70-х