Отечество без отцов - Арно Зурмински

Мы остановились в доме, где живет женщина с мальчиком восьми лет и десятилетней девочкой. Девчушка душевнобольная, ее очень жаль. По вечерам женщина варит нам картошку, которая размером не больше лесного ореха. Комната заполняется вновь прибывшими солдатами. Вскоре в ней уже двадцать пять человек. У всех плохое настроение. Это видно по лицам, не слышно ни одного приветливого слова. Один из солдат запускает сапогом в девочку за то, что она то и дело открывает и закрывает дверь. Он попадает ей в глаз, лицо ее распухает и постепенно синеет.

Годевинд спрашивает хозяина дома, у которого мы живем, за что тот не любит немецких солдат. В других домах хозяева угощают нас едой, а этот не хочет ничего давать. Услышав такие слова, хозяйка тотчас же начинает готовить нам гусиное мясо и картофельный суп. Днем она угощает нас молоком. Вечером хозяин приносит нам пчелиные соты. Мы говорим ему, чтобы он хорошо закрывал улей, иначе пчелы разлетятся.

На следующее утро хозяйка готовит нам оладьи. Затем в дом заходят солдаты из соседнего подразделения и собираются забрать свинью. У хозяев свиноматка весом восемь пудов и маленький поросенок. Они плачут, им жаль свинью. Хозяин предлагает взамен четырех гусей, после чего солдаты оставляют свинью в покое. Но, если бы мы здесь жили дольше, то забрали бы у него и свинью. Ничего не поделаешь, так уж повелось на войне.

В доме, где мы разместились, живут еще молодая женщина, двое ее маленьких детей и муж. Женщина очень впечатлительная, она запретила бойцам курить в доме. Годевинд действительно направляется к двери, чтобы затем выйти на свежий воздух и там покурить. Но это не помогает. Когда мы покидаем деревню, дом загорается. Никто не знает, отчего это произошло.

Женщины занимаются побелкой домов. Одна из них, уже в возрасте, стоит на крыше и чинит трубу в то время, как над деревней гудят самолеты. Она же продолжает спокойно замазывать трещины глиной. Наш санитар сфотографировал ее.

В помещении вместе с нами находятся две пожилые женщины и две девочки. Женщины не хотели впускать нас в дом, но мы взломали дверь. Веселенькое было зрелище. Весь пол выложен соломой. По комнате бегает поросенок, жрет и тут же справляет нужду, где только хочет. Обе девочки лежат на печи и лузгают семечки.

Перед городом река разветвляется. Через один из ее рукавов перекинут мост, построенный нашими саперами. У другого русла местные жители строят свой собственный мостик. Женщины, возвращающиеся с тяжелой поклажей домой, с большим трудом перебираются по этому мосту. Одна из них падает в воду, к счастью, река здесь мелкая. Наши солдаты стоят рядом и смеются. Мне же не до смеха, когда я вижу беременную женщину, упавшую в воду. Я поворачиваюсь и ухожу, не хочу видеть этого.

Женщины, работающие на полях, выбегают к дороге и таращатся на нас во все глаза. Мы киваем им, они в ответ делают то же самое. Когда мы проходим мимо сада со сливовыми деревьями, то без всякой команды кидаемся к ним. После этого сад выглядит так, будто в него попала бомба.

Вечером солдаты натыкаются на огород с пчелиными ульями. Надев кислородные маски и резиновые перчатки, они достают оттуда соты. Каждый наполняет медом литровую походную фляжку. Кое-что еще остается и самому хозяину. Теперь нас ждет сладкая жизнь. Полевая кухня потчует нас картошкой в мундире и салатом из огурцов. Повар и его подручные взяли картошку из огорода у местных жителей, огурцы тоже оттуда. Можно себе вообразить, какое это несчастье для людей, у которых выкопали еще даже не созревшую картошку.

Утром следует приказ запастись продовольствием. Вместе с тремя другими бойцами я отправлюсь на поиски. Мы приносим пять мешков картошки и тюк с морковкой. С одной стороны жаль людей, у которых забираешь последнее из того немногого, что они сами имеют. Но приказ есть приказ, нам тоже нужно питаться.

Вернувшись с поста, я просматриваю фотоальбом нашего санитара и заказываю для себя восемь фотографий. Он снимал своей «Лейкой» весь наш пеший марш по России с летней жары до первых дней осени. Его домашний адрес: Фриц Цайдлер, Фрайталь в Саксонии, Лейпцигерштрассе, 3. Оттуда его родственники вышлют фотоснимки на наши адреса. То-то удивятся в Подвангене, получив почту из Саксонии.

Крестьянин, у которого мы находимся на постое, немного говорит по-немецки. Он попал в плен в битве под Танненбергом в 1915 году и три года пробыл в Германии. Мы вместе изучаем карту местности. Я показываю ему Мазурские озера, где он попал в плен, и пытаюсь объяснить дорогу в Подванген. Когда мы находим на карте этот населенный пункт, то он от радости обнимает меня.

Его дочь живет в городе недалеко отсюда. Сейчас он занят немецкими войсками, а завод, где она работала, разрушен. Поэтому она вернулась к родителям. Надо было видеть их встречу, слезы радости у матери и их детей. Я долго беседовал с этим пожилым мужчиной. «Простым людям в России и Германии война не принесет ничего хорошего», — говорит он.

Как часто мне приходится видеть стариков, сидящих у своих сожженных домов. В эти мгновения у меня возникают странные мысли. Правители развязывают войны, а маленький человек расплачивается за это. Вся эта бойня лишь игра для господ, которые используют простых людей, чтобы те таскали для них каштаны из огня. А ведь они хотят лишь есть и пить, отдыхать в теплом помещении, и чтобы их никто не трогал. Господа внушают им, что нужно насмерть биться за свободу и Отечество, а сами намерены чужой кровью завоевывать себе власть и славу.

Годевинд говорит, что мне следует держать подобные мысли при себе, они слишком опасны.

Насколько близки они были русским людям. Спали с ними в одном помещении, ели и пили за одним столом. Немецкие санитары помогли женщине во время родов, одна женщина запретила солдатам курить в ее доме, и те ее послушались. По краям дорог стояли местные жители с фруктами и яйцами и продавали их солдатам за немецкие деньги. Они считались хорошими деньгами, потому что это были монеты победителей. Позднее солдаты стали кормиться фруктами прямо с деревьев, не платя ничего за это. И не только за них, но и за яйца, да и за кур тоже.

Я отправляю письмо Фрицу Цайдлеру в Саксонию, впрочем, мало надеясь на ответ оттуда. Но вдруг там в каком-нибудь из шкафов еще лежат военные фотографии моего отца. Вчера я направила запрос в поисковую службу Немецкого Красного Креста в Мюнхене, поинтересовавшись, вернулся ли с войны живым Гейнц Годевинд, шкипер баркаса из Гамбурга. Сейчас ему было бы 88 лет, и он наверняка мог бы рассказать многое о моем отце. Я охотно поговорила бы с Ильзой Пуш и послушала бы ее рассказ о долгих годах одиночества «храброй маленькой жены солдата».

Лица, изображенные на фотографии, висевшей на стене, становятся мне все ближе. Мужчины улыбаются, кажется, будто они кивают мне. Временами раздаются звуки отцовской губной гармошки, я узнаю его голос, слышу протяжный и приятный восточно-прусский говор, который все еще понимаю, но говорить на нем уже не в состоянии. Отец относился к тем людям, которые всегда вначале думали, а уж потом говорили. Рядом с ним стоит Вальтер Пуш со своей двусмысленной усмешкой. На заднем фоне загадочный Годевинд, который отправился в Россию под девизом: «Моряка ничем не сломишь»… Может быть, он тоже покоится где-то там под метровым слоем снега.

Более расплывчатым в отличие от них выглядит образ моей матери. С ней вместе я провела два с половиной года, но в памяти моей это практически не отложилось. Она ласкала меня, пела мне песни и прижимала к себе, но я ее едва ли помню. С тех пор, как они стали переписываться, и как-то внезапно прозвучало слово «свадьба», она стала чаще бывать в доме у Розенов, помогала по хозяйству, как они это называли, и обсуждала с матушкой Бертой всякие разности. На Рождество она отправила ему полевой почтой посылку с пряниками, которые сама испекла, и где были также засушенные цветы, которые она сорвала летом на берегу озера. Когда он вскроет посылку и пряничный аромат распространится по русской избе, я его тоже почувствую.

Русским этот вид кондитерских изделий малознаком. Я даю хозяйке дома и детям по кусочку на пробу. Женщина спрашивает, сама ли невеста испекла его? В ответ на мой смех, хозяйка говорит, что я должен жениться на такой девушке, так как та знает толк в кулинарии.

Эти строки он заносит в свой дневник. Мне хочется, чтобы он направил их письмом также и моей матери.

Почему мой сын ничего не пишет? Возможно, он уже вовсе не в Косово, а направляется в другое место для выполнения секретного задания. Любая мать всегда предполагает самое худшее. На меня кадры боевых действий в пустыне производят тяжкое впечатление. Уже несколько дней я не включаю телевизор. Но, несмотря на это, по-прежнему нахожусь под впечатлением от новой войны. Во всех газетах она пестрит заголовками и цифрами, радио начинает с нее свои репортажи. Иногда я думаю, что эту войну придумали толпы операторов и фотографов. Именно от них узнаешь о войнах.