Отечество без отцов - Арно Зурмински

— Если речная плотина вдруг прорвется, то Днепр зальет деревенскую улицу и снесет все избы, — подумал Роберт Розен, остужая свои ноги в проточной воде.

Дым из печных труб, также как течение реки, устремлялся на юг. К реке подошли детишки, держа в руках верши, садки и проволочные корзины, и стали бродить по мелководью. Они пытались поймать рыб и раков. Когда им это удавалось, они показывали свою добычу солдатам. Некоторые из бойцов купались, другие лежали в траве и вспоминали свои реки: Рейн под Рюдесгеймом и Эльбу с ее берегами у Альтоны — одного из районов Гамбурга. А какие реки были в Мюнстере? В Подвангене имелась лишь одна узкая речушка, питавшая озеро и в жаркое лето почти пересыхавшая. Дальше, вверх по течению, другая река делила Пруссию на северную и южную части. Но что значила река Прегель в сравнении с мощным Днепром?

В одной из изб, покрытых соломой, заиграл аккордеон. Звуки накладывались друг на друга, невозможно было понять, кто играет: немец или русский. Но играли мелодию песни о Стеньке Разине, протяжную песню об одной еще более крупной реке, расположенной еще дальше на восток, самой большой реке в Европе.

— До Волги мы никогда не дойдем, — сказал Годевинд.

— По мне так тоже было бы лучше оставаться на Рейне, — ответил Вальтер Пуш.

Рядом с ними кто-то из солдат начал пародировать песню о Стеньке Разине, напевая в такт мотиву: «С бородой, вдали от дома…».

Роберт Розен помыл в реке запылившуюся губную гармошку и присоединился к одинокому музыканту. Вальтер Пуш лежал в траве и писал письмо своей Ильзе, приспособив прибитую к берегу доску в качестве подставки:

«Прекрасный вечер в России. Мы сидим у большой реки и смотрим на текущую мимо нас воду. Война погрузилась в сон».

— Почему ты не пишешь письма и не получаешь их? — спросил Пуш у унтер-офицера Годевинда. Тот сделал вид, что не понял его, бросил камешек в воду, стал чертить фигуры на песке и лишь после долгой паузы, наконец, ответил, когда все уже забыли об этом вопросе:

— Там, где ничего нет, оттуда и ждать нечего.

Мальчишка принес им клочок бумаги, который он выловил из реки. Это была листовка на немецком языке, сброшенная русским летчиком и прибитая течением к берегу.

«Германские камрады! Кончайте воевать и переходите на нашу сторону, чтобы вместе бить Гитлера».

— Как только они себе это представляют? — пробурчал Годевинд.

— Что ты будешь делать, когда закончится война? — спросил его Вальтер Пуш.

— Либо меня убьют, либо я отправлюсь на прогулку по акватории морского порта на своем баркасе. Если вам тоже повезет остаться в живых, приезжайте ко мне в Гамбург. Тогда мы отправимся на теплоходе в Куксхафен. Наша Эльба такая же широкая, как этот проклятый Днепр.

Аккордеон внезапно смолк, как будто из инструмента выпустили весь воздух. Над понтонной переправой пронеслись трассирующие пули, образовав радужный мост.

Годевинд изъявил желание послушать песню о Волге в исполнении Роберта Розена.

— Поскольку до Волги мы все равно не дойдем, то хотя бы послушаем песню о ней.

Но тот не знал этой песни. Откуда в глухом Подвангене могла быть известна мелодия из оперетты?[20] То, что песня из оперетты «Царевич» станет после войны вдруг столь популярной, будет исполняться на всех концертах по заявкам, и миллионы людей будут плакать, слушая ее, об этом летом 1941 года никто и понятия не имел. Гейнц Годевинд, который был твердо уверен в том, что петь он не умеет, произнес несколько слов из этой песни:

— На песчаном берегу Волги стоит солдат и охраняет свое Отечество…

Но самое большое впечатление на него производил припев: «Ты наверху позабыл обо мне…».

Прежде чем они успели забраться на ночь в свои палатки, появился лейтенант и приказал:

— Четверым построиться и следовать за мной!

Они оделись, перекинули винтовки через плечо и отправились в деревню: Гейнц Годевинд, Вальтер Пуш, Роберт Розен и Янош. Лейтенант привел их в сад, где четверо мужчин в гражданской одежде стояли, привязанные к деревьям. Это были сливовые деревья, увешанные синими плодами.

— Бандиты, — произнес Хаммерштайн и указал на полураздетых мужчин среднего возраста, которые стояли босыми ногами на траве и ждали смерти.

Они изготовились к стрельбе, лейтенант выкрикнул команду. Залп прогрохотал над садом, мужчины откинулись в сторону и повисли как трухлявые ветви деревьев. Переспелые сливы дождем посыпались на траву.

На обратном пути каждый думал о своем. Годевинд узнал, что эти четверо крутились у понтонной переправы, а значит, что-то замышляли. Яношу потребовалось еще раз залезть в Днепр и отмыть там свои штаны, так на него подействовала эта экзекуция.

Роберт Розен записал в свой дневник:

Сегодня я застрелил первого человека. Я должен был бы вспомнить о 5-й заповеди, но на войне она, видимо, не применима.

Поздно вечером мотоциклист доставил полевые письма роты на почтовый пункт, устроенный при полевом госпитале люфтваффе. На обратном пути он хотел забрать почту, пришедшую из Германии. Но возникла непредвиденная задержка. Когда он, наконец, прибыл в роту, было уже темно. Он сообщил, что на задворках госпиталя насчитал более полусотни могил. А на противоположной стороне дороги находился лазарет для военнопленных, куда были доставлены русские солдаты: раненые и с болезнями ног, которые не могли следовать с эшелоном пленных на запад. Позади лазарета было еще больше могил. Немецкий полевой госпиталь и лазарет для пленных находились почти впритык друг к другу. Туда поступали раненые, а с заднего крыльца выносили трупы.

— Как на конвейере, — повторял мотоциклист. — Как на конвейере.

Выложив все, что у него было на душе, он полез в сумку и достал два письма из Подвангена и одно из Мюнстера.

— Самое прекрасное — это когда в воскресенье приходит почта, — написал Вальтер Пуш в Мюнстер. А Роберт Розен занес в свой дневник:

Я вновь счастлив. Еще более счастливым был бы, услышав слова: «Война окончена»!

После полуночи произошел неприятный случай. Обер-ефрейтор из второй роты пришел в бешенство после получения почты.

— Партийные бонзы жируют и пьянствуют, спят с нашими женами, в то время как мы находимся по уши в русском дерьме, — кричал он. Вскоре все уже знали: его жена удрала с другим.

— Такие письма нельзя пропускать на фронт, — высказал мнение Годевинд. — Вот чем должна заниматься цензура.

Недалеко от места нашего расположения валяются двадцать околевших лошадей. Рядом с ними в огороде находятся немецкие могилы героев. Я задаюсь вопросом, что будут делать хозяева этого огорода с могилами, когда мы покинем это место? Будут ли они высаживать на них цветы? И кто должен закапывать мертвых лошадей?

Три лошади, которых мы захватили у русских, совсем обессилели. Слишком большая нагрузка свалилась на них. Унтер-офицер Годевинд приказал мне застрелить их, чтобы они не мучились, но это оказалось выше моих сил. Тогда он сделал это сам.

На окраине деревни рядом с прудом мы обнаружили большую воронку. Это все, что осталось от солдата и двух лошадей, которых он повел на водопой. Одна из лошадей, к несчастью, наступила на мину. И вот теперь вокруг разбросаны их куски: людские и конские кости вперемешку. Кто будет их собирать?

Стадо молодых бычков гонят прямо по свекольному полю. Никто не думает о том, чтобы выкопать свеклу для зимних заготовок. Голод наступит лишь в следующем году. Одного бычка мы застрелили и отправили на кухню.

До полудня мы настреляли двадцать девять гусей и вызвали женщин из местных домов, чтобы те их ощипали. Капитан получил двух гусей. Вот это будет пир.

После обеда мы расположились на отдых в одном из зернохранилищ. Прямо перед ним вчера взорвался снаряд, уничтожив шестнадцать русских лошадей. Почему я говорю, что это именно русские лошади? Животные ведь не имеют национальности.

Бойцы отправились на охоту за курами. Они приносят их целый мешок, отрезают пернатым птицам головы и втыкают их в штакетник. Камрад Пуш цитирует строчки из стихотворения Вильгельма Буша: «Едва успеешь отложить яйцо, как смерть берет тебя в кольцо».

Нам встретилась артиллерийская батарея на конной тяге. Рыжий мерин, стоявший у орудия, показался мне знакомым. Я поговорил с артиллеристом, затем с лошадью, но она не реагировала. Но я почти уверен, что это был наш Феликс. Думаю, что воздушные тревоги и грохот пушек настолько сбили его с толку, что он меня попросту не узнал. Ну, да ведь у животных тоже есть своя война, только они не могут об этом рассказать.