Отечество без отцов - Арно Зурмински

Напротив нас расположена церковь, хотя это скорее уже развалины. Русские еще раньше разрушили ее, поскольку Бога в России нет. В кого может превратиться человек, если он с детства растет без Бога? Впрочем, мы сами это ежедневно наблюдаем.

Дорогая Ильза!

Сельское население в России очень набожное. На Украине мы находили в домах много икон, развешанных по стенам. Я удивляюсь тому, как из людей, воспитанных в христианском духе, могли получиться затем такие бестии. Большевикам удалось добиться этого за двадцать лет своего правления.

По пути в Москву нам встречались безлюдные города и села, откуда ушли все жители. Они были разграблены и опустошены. Вначале, когда мы входили в такой город, это производило на нас жуткое впечатление, но постепенно мы начали привыкать и уже равнодушно относились ко всему. В некоторых домах валялись трупы русских солдат, которые там были оставлены по причине ранения и затем умерли… В конюшнях мы также обнаруживали мертвых казаков. Но мы настолько очерствели душой, что уже не обращали внимания на эти трупы, и сами укладывались спать на ночь рядом с ними. Некоторые из нас даже набрасывали солому на тела казаков и использовали их вместо подголовья.

Роберт Розен был религиозен на старый манер. Как и у многих деревенских жителей, Бог превратился в привычку. В повседневной жизни он зримо не ощущался, но был рядом. Его милосердие проявлялось в собранном урожае, в цветении васильков и щебетании птиц. Роберт Розен общался с Богом в дни церковных праздников, которые, как светлячки, скрашивали повседневную жизнь его детства. В церкви он крестился, там проходила его конфирмация, в ней он будет венчаться, там же когда-нибудь пройдет и церемония его отпевания. То, что смерть может быть без Бога, когда труп лежит в придорожной канаве, когда от человека не остается ничего, что можно было бы похоронить, так как его разорвало бомбами или снарядами, с этим он воочию столкнулся лишь на войне. Он знал несколько церковных песен, даже наигрывал их мелодии на своей губной гармошке. Больше всего он любил песню «В тиши лесов». То, что при венчании в его честь на органе будет исполняться мелодия «Иисус — моя надежда», этого он вовсе не мог предположить, когда на берегу Днепра вновь вспомнил о Боге. В России далекий Бог стал ему ближе.

— Теперь нередко задумываешься о собственной смерти, — записал он в своем дневнике после того, как со своей ротой прошагал мимо могил героев.

— Мысли о смерти и о Боге перекликаются все чаще, — добавил он.

Гейнц Годевинд прекратил все эти разговоры о религии одним предложением:

— Бог, который дозволяет все то, что происходит на войне, права на существование не имеет!

Однажды вечером Янош принес в дом, где они расположились на постое, такую весть: «Солдат, изъявивший желание жениться, тут же получит отпуск домой». Об этом ему сообщили в канцелярии роты. Впрочем, это должно быть подтверждено также заверенной копией объявления о вступлении в брак. Янош охотно устроил бы себе такой домашний отпуск, но не мог определиться, какой из многочисленных своих симпатий отдать предпочтение. Выяснилось, что у него не было их адресов, без чего также нельзя было осуществить это намерение.

— Если ты захочешь подать рапорт о женитьбе, я помогу тебе при его составлении, — пообещал Вальтер Пуш.

Свадебные дела дали пищу для разговоров на весь вечер. Янош насвистывал мелодию песни, где были такие слова: «Ничего нет прекрасней свадьбы». Вальтер Пуш рассказывал, в который уже, впрочем, раз о волнующем событии, случившемся в лютеранской церкви Святого Лудгери летом 1936 года. Своей Ильзе он также расписал, какая может быть взаимосвязь между отпуском и женитьбой. Письмо он закончил таким примечанием: «Жаль, что мы уже поженились».

Гейнц Годевинд вспомнил об одной веселой компании, участвовавшей в свадьбе, которую он после венчания в соборе Святого Михаэля возил на своем баркасе по Эльбе на природу, где невеста буквально утонула в море цветов.

— А ты что думаешь на этот счет? — спросил он Роберта Розена. Все уставились на него.

— Как можно скорее ты отправишься в свою деревню и женишься, — решили его друзья.

В жаркой России

Дорогая мама!

Я научился стирать, штопать, вязать и даже кашеварить. Мое нижнее белье, которое раньше было белым, в России стало серым. В общем-то, теперь оно подходит по цвету к полевому обмундированию.

В России прекрасная природа, но ее дороги — это сущий ад. Сегодня мы шли мимо маковых полей. Здесь мак растет не среди корнеплодов, как у нас, а сам по себе, занимая все поле. Маковые поля выглядят, как наши плантации подсолнухов, только они еще более разноцветные и яркие. Когда я приеду в отпуск, то в первый же день отведаю макового пирога, на второй день пусть снова будет маковый пирог, ну и на третий день должен быть пирог с маком.

А теперь я скажу тебе то, о чем прошу тебя никому не сообщать. У твоего мальчика завелись вши! На голове и в одежде. Сегодня утром я уничтожил семь паразитов. Ну, да ладно, пока в России с нами ничего ужасного не происходит, поэтому я в состоянии все это вынести. В моем ранце имеется еще одна запасная рубаха на тот случай, если я вдруг получу право на отпуск или решу отпраздновать свадьбу. У нас ходит слух, что солдат, изъявивший желание жениться, получает отпуск. У всех от этого голова кругом идет. Холостые готовы с радостью пойти на это, а женатые солдаты с удовольствием отпраздновали бы повторную свадьбу. Я очень надеюсь, что в моей запасной рубахе пока не завелись вши. В любом случае, прежде чем пересечь границу с Германией, я пройду санобработку. Ведь я не имею права привозить в деревню вшей.

Мы спим на полу впятером. В комнате находятся еще две женщины. Их мужья на войне, и, как они говорят, неизвестно, живы ли еще? Женщины стелют нам постели: выкладывают под низ солому, а сверху кладут одеяла. Когда мы уже спали, на постой прибыли еще двадцать солдат, это были молодые пехотинцы из Вены. Им пришлось заночевать в сарае.

Я слоняюсь по огородам, грызу кукурузу и лузгаю семечки подсолнуха. У одного из домов мужчина и две женщины трясут сливовое дерево. Это украинцы, они милые люди. Я вдоволь наедаюсь слив и еще набиваю ими полные карманы. Одна из женщин непременно хочет, чтобы я подарил ей свою фотографию. Не помогают никакие отговорки. Она этого хочет, и все. Я вынужден дать ей фотоснимок. Она повесит его на стену рядом с другими фотокарточками своей семьи. Мы ведем разговор, насколько это возможно, не зная языка. У них был ребенок, но он умер. Они говорят, что немецкие солдаты должны оставаться здесь и впредь, поскольку они лучше большевиков.

Наш санитар ночью принимал роды у женщины. Когда мы услышали об этом на построении, то смеялись всей ротой. Он «выловил» девочку.

Женщина с тремя детьми живет в хате-мазанке. Младшему из них два года. Я даю мальчику кусочек шоколада из тех, что постоянно откладываю для малышей. Мне это всегда доставляет радость. Нам все еще никак не могут подвезти еду и почту. Лишь поздно вечером в темноте появляется, наконец, полевая кухня. Я получаю двойную порцию супа и отливаю небольшую часть женщине. Эта семья производит впечатление рассудительных людей. У них нет ненависти к врагам. Они пытаются, насколько это возможно, совладать с трудностями. По отношению к соотечественникам они настроены дружелюбно, равно как и к врагам. Я думаю, что это самое лучше, что может быть на войне.

Рано утром мальчик просыпается. Женщина дает ему напиться воды и кормит вчерашним холодным супом. Я готовлю для ребенка чашку сладкого кофе и даю ему хлеб с маслом. Не могу скрыть удивления, видя, как он жадно запихивает его себе в рот. Затем хочу постирать носки и полотенце, но женщина забирает их у меня. Мои возражения не помогают, все это она стирает для меня.

Мы располагаемся в доме, где живет женщина с четырьмя детьми. Она плачет, потому что им нечего есть. Дети лежат в кровати, она их помыла, а одежду, постирав, развесила сушиться. Ее мужа прогнали в колонне военнопленных мимо родного дома. От этого поневоле заплачешь. Я иду к ней на кухню и прошу написать буквы русского алфавита. Мне это может пригодиться. Если мы здесь останемся надолго, то все обрусеем.

Мы остановились в доме, где живет женщина с мальчиком восьми лет и десятилетней девочкой. Девчушка душевнобольная, ее очень жаль. По вечерам женщина варит нам картошку, которая размером не больше лесного ореха. Комната заполняется вновь прибывшими солдатами. Вскоре в ней уже двадцать пять человек. У всех плохое настроение. Это видно по лицам, не слышно ни одного приветливого слова. Один из солдат запускает сапогом в девочку за то, что она то и дело открывает и закрывает дверь. Он попадает ей в глаз, лицо ее распухает и постепенно синеет.