Отечество без отцов - Арно Зурмински

— Ты должен его помнить, он сидел за партой сзади тебя, имел посредственные успехи в чтении и письме, но хорошо считал и был прекрасным спортсменом, особенно преуспевал в плавании, что, впрочем, ему так и не помогло.

Коссак намеревался также внести новые данные в 5-й том школьной хроники, озаглавленный «1933–1950 годы». В богатый на события 1941 год осталось вписать некоторые события, прежде всего, сообщить о первых погибших жителях деревни. Пока же Коссак занес применительно к июню только слова «Война с Россией», к дальнейшему он был еще не готов.

Когда текущие события особенно допекали его, он углублялся в изучение первого тома хроники, который был помечен годами «1806–1850». Он прослеживал поход корсиканца на Россию, многодневные пешие марши одного из французских корпусов с его шестьюдесятью тысячами солдат и таким же большим количеством лошадей, а также сотней орудий.

— Я не буду заострять внимание на том, что Наполеон заночевал в нашей деревне, — написал он Роберту Розену. — Иначе жителей Подвангена может осенить мысль поставить обелиск в честь Наполеона или посадить дуб в память о нем. Тебе следует знать, что мне претит, когда создают памятники цезарям, завоевателям и императорам, большинство из которых принесли человечеству лишь несчастья.

В обеденное время, когда колокол, установленный в имении помещика, пробил двенадцать раз, с шоссе на проселочную дорогу свернуло воинское подразделение. Но выглядело оно, как беспорядочная толпа людей, которые шли вразнобой, на что Коссак тотчас же обратил внимание. Он подошел к забору сада и, когда группа приблизилась к школе, понял, что это не немцы. Пленные в длинных землистого цвета шинелях неуклюже и беспорядочно ступали по мостовой, как будто были стадом баранов. Сзади следовал немецкий солдат с закинутым за спину карабином, старый бородатый мужчина, радостно кивавший в разные стороны, в то время как пленные ковыляли, уткнув глаза в булыжную мостовую Подвангена.

Коссак показал ему дорогу к поместью и узнал от конвоира, что эти пленные остались в живых после того, как замкнулся котел окружения под Смоленском. Он тут же занес этот эпизод в школьную хронику и сообщил Роберту Розену, что деревня получила первых русских для выполнения работ. Письмо он закончил следующим примечанием:

17.08.1812 года русские сожгли город Смоленск, чтобы не дать возможности наступавшей Великой Армии разместиться в нем. В конце августа Наполеон отдал приказ идти на Москву. Задумайся над тем, дорогой мой Роберт Розен, что вы скоро тоже получите такой же приказ. Надеюсь, что у вас дело пойдет лучше, чем в 1812 году. От Парижа до Москвы они насчитали тогда 2600 километров, которые Наполеон преодолел верхом на коне или сидя в карете, запряженной шестеркой лошадей. Обратный путь составил те же самые 2600 километров, но проделал он их уже на санях и в зимнюю пору.

Я желаю тебе здоровья и благополучного возвращения. Если обстоятельства, которыми ты связан сейчас, позволят тебе написать мне письмо, то твой старый учитель был бы очень рад получить несколько строчек.

На одном из пригорков недавно бушевал ожесточенный бой. Там лежат в беспорядке, чуть присыпанные землей, около сотни русских солдат. Их винтовки торчат, воткнутые стволами в их могилы, и издали видны приклады. Рядом с дорогой находятся тридцать немецких могил героев.

Мы ночуем в зернохранилище. Перед сном решил сходить к немецким могилам. Один из солдат погиб через двое суток после своего дня рождения. За что? Я все чаще задумываюсь о собственной смерти.

Незадолго до окончания суточного перехода нам навстречу попадаются полевая кухня и подвода с лошадьми. На ней лежат раненые бойцы, следом идут восемь солдат. По их лицам видно, что им здорово досталось. Они не произносят ни слова, уткнувшись взглядом в землю. Унтер-офицер Годевинд окликает возницу и узнает, что это остатки одной из разбитых рот, где раньше насчитывалось 176 солдат.

За обедом кто-то из солдат рассказывает, что русские прорвали один из участков нашего фронта. Это первое отступление за весь наш военный поход. Иногда я задумываюсь над тем, что наши командиры, пожалуй, просчитались: русские дерутся гораздо упорнее, чем ожидалось.

Населенный пункт, где мы остановились на отдых, выглядит ужасно. Все дома сделаны из глины и покрыты плоской черепицей. Трещины тянутся по всем стенам. Куда ни кинешь взор, везде человеческие нечистоты. По сравнению со всем этим, Польша была для нас подобно золоту.

Следуя дальше, мы натыкаемся на колонну пленных, в которой около 500 человек. У всех бледные лица, среди них есть совсем мальчишки, не старше четырнадцати лет. Выглядят они, как банда разбойников. С такими людьми никакую войну не выиграешь. Одна из женщин начинает раздавать пленным хлеб, так они ее чуть не разрывают на части.

Сорок километров шагаем мы по красивейшему лесу. Всюду лежат наполовину истлевшие лошади, возможно, там есть и люди. Запах настолько тошнотворный, что вынести его невозможно.

Теперь и нас направляют шагать прямиком к фронту, его слышно и днем, и ночью. Нас обгоняют одиночные автомобили и целые колонны техники, а также самокатные роты на велосипедах. Но, им вскоре придется спешиться, так как они завязнут в грязи. Среди них есть совсем юные солдаты. Это замена из рейха бойцам, погибшим летом. Вновь предстоит крупная операция, которая потребует человеческих жертв. Надеюсь, это будет наш последний удар.

Вчера вечером два человека, которых взяла в плен третья рота, были поставлены к стене и расстреляны. Я их тоже видел. Они были в гражданской одежде, но под ней у них обнаружили оружие. С такими людьми разговор бывает коротким.

Годевинд разговаривал с пехотинцами, которые возвращаются на несколько дней с фронта, чтобы отдохнуть. Они уже по уши сыты всем, потери у них достигают 50 процентов.

Нам передали 19 пленных: гражданских и солдат. Они сидят на корточках в караульном помещении спиной к стене и смотрят на нас во все глаза. Один из них немного изъясняется по-немецки. Он говорит, что ему 18 лет и является учителем. Конечно, хорошо, если бы это было так. Русские старушки приносят пленным кое-что из еды, так как те от нас ничего не получают, потому что мы сами голодны и ждем, когда подойдет полевая кухня. Учитель спрашивает меня, где мой дом. О Восточной Пруссии он ничего не знает. Он слышал о таком крупном городе, как Берлин, и о том, что Гамбург расположен у моря. Поскольку он правильно выговаривает слово «Гамбург», Годевинд угощает его сигаретой. Этот русский из Самарканда. Звучит красиво, но город находится настолько далеко, что мы никогда не сможем его захватить. Учитель не хочет возвращаться домой. Там его тотчас же расстреляют за то, что он попал в плен, говорит он. Лишь когда война закончится, тогда он намерен вновь вернуться в Самарканд.

— Война капут, — говорит он и смеется.

Я сижу у входа в караульное помещение и лузгаю семечки подсолнуха. Боец, что охраняет пленных, делает знак, будто перерезает горло.

Если мы их расстреляем, то одной проблемой будет меньше, полагает он.

Мы все больше дичаем. Три месяца назад никто не осмеливался произносить подобную фразу и даже думать об этом не хотел. К счастью, пока еще запрещено расстреливать пленных.

Несколько часов воскресного отдыха. Мимо нас на фронт маршируют батальоны. Они поют: «На родине, на родине мы свидимся опять». Я же думаю о многочисленных могилах героев. Как долго эти солдаты еще будут петь? Мимо проезжает генерал. Он стоит в автомобиле и отвечает на приветствия. Как-то странно и немного смешно все это выглядит, совсем не вписывается в картину этой взбаламученной и грязной местности. Вечером еще один свежий пехотный батальон следует из рейха на фронт. Судя по выговору, это баварцы. Во всяком случае, они поют песни об эдельвейсе.

За деревней на опушке леса стрекочет пулемет. Я полагаю, что это, скорее всего, учебная стрельба, так как русских войск поблизости быть не должно.

Неподалеку от одного из колхозов несколько дней назад погибли одиннадцать немецких солдат. Их имена я читаю на деревянных крестах. Самому младшему из них было 19 лет. Один из погибших был лейтенантом, такого же возраста, как и я. Другой был унтер-офицером, ему исполнилось 29 лет. На стальной каске до сих пор еще видны остатки мозга и черепных костей. Всего за четыре часа нашего марша я насчитал тридцать одну геройскую могилу. Фельдфебель Раймерс сказал, что впереди лежат двести раненых немецких солдат, из-за распутицы пока нет возможности доставить их в госпиталь.