Отечество без отцов - Арно Зурмински

Мы идем по деревне, в которой лежат двести расстрелянных русских. Убиты они выстрелом в затылок, то есть расстреляны были своими комиссарами. Лейтенант говорит, они не хотели идти в атаку. А теперь они лежат кучей и ждут, когда их закопают в землю. Возможно, скоро пойдет снег.

Холодно и дождливо. Равнинная местность, кругом одни лишь поля. Богатый урожай так и не собран. Зерно почернело и набухло. Подсолнухи и конопля также ждут, когда их соберут, но кто будет заниматься всем этим?

Днем я направляюсь в медпункт за таблетками от поноса. Санитар набрасывается на меня. У него время приема с девяти до десяти утра, а не в середине дня. Я говорю ему, что мой желудок извергает свое содержимое вне графика работы его медпункта. Но мои доводы не помогают, я вынужден уйти без таблеток. Бывают же такие типы. На гражданке он возил уголь. И это называется войсковым товариществом.

Ко мне часто приходит в гости мальчик из соседнего дома. Ему уже пришлось хлебнуть горя. Мы с ним о многом беседуем, насколько, конечно, нам это удается. Однажды он принес мне шерстяные рукавицы, которые по забывчивости оставил один из немецких солдат. Так что теперь буду пользоваться ими. Я дал парню марку, и мы оба были счастливы.

Я и не знал, что нам помогают также и французы. Один из французских добровольческих корпусов прошел недавно по шоссе в направлении Москвы. Здесь находится и испанская «Голубая дивизия», ее подразделения располагаются недалеко от нас. И уж совсем часто мы встречаем румын, словаков и венгров. Вся Европа воюет с большевизмом.

Самая последняя новость. Наш батальон должен быть расформирован и придан другим частям. Интересно, куда направят меня? Надеюсь, что удастся хорошо устроиться.

Во время обеда всегда рассказываются самые невероятные истории. Сегодня говорилось о том, что нас должны отправить в Кёльн для восстановления города после ужасных английских бомбардировок. Мой товарищ Пуш с гораздо большей охотой отправился бы на уборочные работы в Мюнстер, а Годевинд — в Гамбург. А меня еще больше обрадовало бы известие о том, что война закончилась. Поскольку, если все это будет и дальше продолжаться, то всем нам придет конец.

Так все продолжалось до 24 октября. Вечером офицеры известили нас, что на следующий день должно начаться отступление. Одновременно мы получили необычный приказ. Солдат при отходе обязан осторожно обращаться с огнем в помещении, где останавливается на постой, чтобы ничего не случилось в ночное время. Но, покидая дом, он обязан уничтожить его тем же самым огнем, чтобы помешать наступлению русских войск…

Этот приказ, который исполнялся самым неукоснительным образом, принес неисчислимые страдания Великой Армии, так как, когда он отдавался передовым отрядам, то они уничтожали все, что могло бы принести большую пользу измотанным частям, следовавшим за ними.

В октябре дождь размыл все дороги. Грязь доходила до колен, сапоги застревали в размякшей земле.

— Не помешал бы легкий морозец, — написал Вальтер Пуш, — но апостол Петр, как прорицатель удачной погоды, судя по всему, сделался большевиком.

По вечерам солдаты в основном занимались тем, что соскребали грязь с обмундирования и с тела. Где же были русские бани? Летом солдаты купались в реках и наполненных водою воронках от снарядов, а теперь им приходилось мыться у водоемов, где утолял жажду домашний скот. Некоторые окатывали себя холодной водой из деревенских колодцев.

Они расположились в доме, где проживала одинокая старушка. После того, как они устроились, женщина вышла на двор и стала чем-то заниматься в деревянной избушке, находившейся прямо в огороде. Вскоре из проржавевшей трубы пошел дым. Через час старушка зашла в комнату и дала понять, что баня для господ солдат готова.

Они повесили свое обмундирование на штакетник в огороде и залезли в помещение, наполненное жаром. Лишь Годевинд предпочел остаться в доме и погрузился в свой традиционный час глубокого умиротворения. Старушка принесла воды и окатила ею горячие камни. Сидя на деревянных лавках, солдаты пели: «С гор бежит вода…». Так как уже стемнело, то Роберту Розену было не стыдно сидеть голым перед старой женщиной. Не мешало ему и то, что она стояла у двери и обхаживала березовым веником каждого из солдат, выбегавшего из жаркого помещения. Вальтер Пуш выразил желание поваляться в снегу, но кругом была лишь черная грязь.

После бани Роберт Розен заснул на полу, и ему приснилась собственная смерть. С высоты пяти метров видел он себя лежащим на помосте, который при ближайшем рассмотрении оказался кухонным столом в его доме в Подвангене. Стол был раздвинут с обеих сторон, так что за ним свободно разместились двенадцать человек. Несмотря на то что он был голым, ему не было холодно. Стол был покрыт белой скатертью, которая раскинулась и по другую сторону окна и терялась где-то вдали. У изголовья горели свечи, двенадцать апостолов о чем-то шептались. Из соседней комнаты слышалось причитание плакальщиц, взывавших к Господу. В дверях возникло волшебное создание, также во всем белом. Когда оно приблизилось, он увидел веснушки на носу и рыжие волосы. Женщина улыбнулась ему и легла рядом с ним, как будто хотела его согреть. Вдруг он увидел, что это был никакой не кухонный стол, а забитая грязью обочина дороги в России. Вместо апостолов он увидел двенадцать березовых крестов, а за ними на поле — целое море могил. Никого из тех, кто уже лежит на этом кладбище, нельзя больше убить, подумал он во сне. Тут к нему вновь приблизилась фигура в белом, легла на него, укрыла его полностью собою, и он почувствовал ее тепло. Если ты мертв, то зачем тебе дышать, начал он было размышлять, как вдруг его разбудил громкий крик «Пожар!». Пробежав по трубе, огонь охватил соломенную крышу.

Они рванулись на улицу. Не найдя там старушки, Роберт Розен побежал обратно в дом и нашел ее спящей в своей каморке. Он вынес ее наружу. Янош вылил ей на голову воду, чтобы погасить искры, которые запутались в ее седых волосах. Стоял невыносимый запах сгоревших человеческих волос. Когда женщина очнулась, то хотела вновь побежать в свой дом, чтобы спасти самые ценные для нее вещи, но солдаты удержали ее от этого.

Напрасно Роберт Розен старался сохранить в памяти образ женщины в белом одеянии. «Наверное, она тоже сгорела в этом пожарище», — подумал он.

Когда все несколько успокоилось, Годевинд похлопал его по плечу.

— Радуйся тому, что фельдфебель не видел тебя со старухой на руках, — сказал он. — Во время пожара солдат спасает свое оружие, а не старую бабу.

В свой дневник Роберт Розен записал:

Сегодня я впервые познал русскую баню. После чего чуть было не лишился жизни в горящем доме. Теперь все чаще задумываюсь о собственной смерти.

На следующий день выпал первый снег.

Адрес должен быть разборчивым, в первую очередь, это касается номера полевой почты. Копию адреса следует вложить в посылку, которая должна быть хорошо защищена от внешних воздействий и не иметь пустого пространства. Не разрешается отправлять в посылках по полевой почте скоропортящиеся продукты, а также огнеопасные предметы (зажигалки, бензин).

Чем дальше они удалялись, тем тоньше становилась нить, связывавшая их с родиной. Уже во время сражений под Вязьмой и Брянском ее протяженность составляла свыше тысячи километров. Радио и почта прикладывали все усилия, чтобы эта ниточка совсем не разорвалась. Если вечерами они сразу же не засыпали от усталости, то сидели рядом с ротной канцелярией и слушали через раскрытые двери хриплый, забиваемый помехами голос, доносивший из Германии песни, полные страстного ожидания. Каждый при этом думал о своем. Гейнц Годевинд о русских истребителях, которые внезапно выныривали с оглушительным ревом над их позициями и тотчас же исчезали в ночи. Вальтер Пуш представлял себе, как британские бомбардировщики вновь вторгались в воздушное пространство рейха, нацелившись на башни церкви Святого Ламберти. Но большинство солдат думало о том, что было им ближе всего: о том, как под луной встречаются два человека.

— Что мы забыли в этой русской глуши, когда в Германии нас ждут миллионы девушек? — спрашивал Янош.

Письма, присланные по полевой почте, были их основной духовной пищей. Если почты не было трое суток, то возникало чувство сродни голоду. На привалах они вновь и вновь читали письма и, по возможности, тут же на них отвечали.

Однажды утром перед маршем капитан заявил, что им не следует рассказывать в письмах домой о плохом. Гестапо правомочно вскрывать полевые письма. Если оно найдет то, что придется ему не по вкусу, то возможны большие неприятности. Командование не допустит, чтобы в Германии население было обеспокоено письмами с фронта и начало бы сомневаться в победе.