Сакральный знак Маты Хари - Мария Спасская

– Уйти? Это пожалуйста! Но только с вами, мадам, только с вами!

– За что люблю тебя, дурака, сама не пойму, – нежно потрепала Малька по коротко стриженной голове Катерина.

– Сама знаешь, Катенька, рост в этом деле не главное, – отбросив в урну недокуренную папиросу, подмигнул ей грузчик, скрываясь в дверях магазина.

Продавщица одернула платье и, пристально взглянув на меня, уточнила:

– Ничего не будешь покупать? А то закрываемся.

Я отрицательно мотнула головой и повернула ко второму водителю, зарабатывающему на жизнь не организацией азартных игр, а частным извозом. Напрасно я в нем сомневалась, машинка привычно скакала по кочкам и выбоинам в асфальте, в то время как водитель, стукаясь макушкой о низкий потолок «Жигулей», закатывал глаза и философствовал:

– Дорога, блин, – как после бомбежки. Сколько раз мы, блин, писали жалобы, чтобы хотя бы заплатами залатали – наконец сподобились, прислали бригаду. Та еще бригада. Три узбека, один киргиз, а ими командует русский Иван. В общем, блин, интернационал. Орет Иван на узбеков так, что ушам больно. Но мы все терпим – чего не вынесешь ради хорошего асфальта! Правда, у нас все через одно место. Начали ремонтировать дорогу с самого дальнего конца поселка, за ним сразу лес начинается и Круглое озеро. Как раз туда мы сейчас и едем, так что увидишь горе-ремонтничков. Мы тот конец поселка зовем «Холм трех генералов». Видала местного дурачка?

– Гарика?

Шофер сплюнул в открытое окно и важно кивнул головой.

– Гарика, блин. Генеральский внук. Крыша у парня съехала, когда он сам, своими руками дом с родней случайно сжег. Хорошо, дед его не дожил до такого позора, что внук по помойкам ходит и отбросами питается, а то бы сам дурака расстрелял. Самвел Георгиевич горячий мужик был – ужас! Да и другие два генерала – чистый порох. Такие старики были важные – что ты! Держались, блин, особняком, ни с кем не разговаривали, только между собой дружили – не разлей вода.

В конце улицы на фоне леса и в самом деле показались три высоких добротных забора, стоящих особняком.

– Вон там, в центре, – дом генерала Маслова, – проследив за моим взглядом, пояснил шофер. – Справа от него – остатки сгоревшего дома генерала Манвеляна, Самвела, значит, Георгиевича. А по левую руку – дом генерала Заславского. Он единственный из трех дружков до сих пор жив.

– Трудно, наверное, жить там, где все напоминает об ушедших друзьях, – заметила я.

– Ты что же, блин, думаешь, что старик Заславский до сих пор здесь живет? – криво усмехнулся водитель. – Как же, жди! В доме престарелых он, сердечный. А дачу Заславского дочка продала, теперь в его доме всемирно известный виолончелист с женой-артисткой проживают. Так-то детки со стариками-родителями теперь поступают. А если бы их, засранцев, блин, в свое время в детдом определили? Ну вот, приехали.

Проскакав по кочкам почти до самого леса, мы остановились на Дачной улице, где и в самом деле полным ходом шли ремонтные работы. По округе разносился размеренный и унылый стук лома об асфальт – это, невзирая на поздний час, узбеки снимали старое асфальтовое покрытие, чтобы утром положить новое. Процессом руководил гориллообразного вида здоровяк в оранжевой спецовке, сидевший, свесив ногу, в машине с надписью «Дорстройремонт».

– Куда тебя черти несут? – заорал он на водителя, высунувшись из служебной машины. Скошенный лоб его пошел гневливыми морщинами, нижняя челюсть с перекусом экскаваторным ковшом угрожающе выдвинулась вперед. – Не видишь – люди работают?

– Так поздно уже для работы-то, – начал было водитель, но, взглянув на багровое от бешенства лицо бригадира, миролюбиво закончил: – Вас понял, командир. Уже уезжаю.

И сделал мне жест рукой, чтобы я пошевеливалась. Расплатившись, я торопливо выбралась из авто и под пристальным взглядом бригадира дорожных рабочих, снедаемая любопытством, пошла вдоль улицы. Приблизившись к деревянному забору на бетонной опалубке, заглянула в распахнутую калитку дачи генерала Манвеляна. В глубине заросшего участка, в обгорелом каркасе дома теплился огонек. От калитки до пепелища вела узкая тропинка примятой травы, и я двинулась на мерцающий в сумерках свет костра.

По мере приближения запах жареного становился все сильнее. Гарик сидел на корточках в центре пепелища, рядом с тем местом, где он развел костер, на котором жарил на веточке сосиску. Перед парнем, прямо на земле, были разложены куски хлеба. Заметив мое приближение, он вспугнутой птицей подскочил на ноги и кинулся в единственное помещение на пепелище, сохранившее некое подобие комнаты. Больше всего оно походило на нору животного, с лежбищем из еловых лап и закопченным тазом с остатками мутной воды. Запах тоже был соответствующий. При слабом отблеске огня я смогла рассмотреть в самой глубине этого звериного убежища чудом сохранившуюся кровать, бережно застеленную одеялом.

– Привет, – улыбнулась я, шагнув к загорянскому Маугли.

– Тебе сюда нельзя! – делая останавливающие знаки руками, он кинулся наперерез, пытаясь задержать меня. – Сейчас придет мой друг, он будет сердиться. Он не любит, когда я разговариваю с чужими.

– Это он спит на кровати? – Я кивнула на старательно натянутое одеяло и ровно положенную подушку.

– Там спит Майечка, – насупился Гарик. – Моя сестренка. Она конфетки любит. Леденчики.

На одеяле и в самом деле были рассыпаны леденцы.

И вдруг, заметив мой взгляд, безумец истошно закричал, плача и отбиваясь от меня обеими руками:

– Не забирай леденчики, они для Майечки!

Чувствуя смущение, я попятилась к калитке. Под горестный плач Гарика покинула участок. Чувство неловкости не оставляло меня, словно я допустила какую-то бестактность или подсмотрела чужой секрет. Стараясь не слышать криков Гарика, расстроившегося по моей вине, я торопливо вышла на улицу. Бригадир по-прежнему сидел в машине, сверля окрестности пристальным взглядом глубоко посаженных глаз. Не обращая на него внимания и настраиваясь на деловой лад, я приблизилась к высоким автоматическим воротам дома Масловых, при свете фонаря сверяясь с записями в блокноте. Все верно, поселок Загорянка, улица Дачная, дом тридцать два. Я надавила на клавишу домофона. Через пару секунд щелкнул переключатель, и высокий женский голос проговорил:

– Слушаю.

– Добрый вечер, – я откашлялась. – Передайте Виктории, приехала Берта Лисанге. Вика меня ждет.

И, ежась под пристальным взглядом бригадирских глаз, игриво добавила:

– Надеюсь, я не опоздала на свадьбу?

В домофоне молчали, и я заговорила громче:

– Але? Вы меня слышите?

В домофоне зашипело, и тот же голос проговорил:

– Девушка, мне жаль, но Виктории нет.

– Как нет? А где же она? Вика уехала?

– Она умерла.

– Как это? – сыграла я удивление и испуг. – В каком смысле – умерла?

– Мне очень жаль, – повторила женщина.

Я срывающимся голосом запричитала:

– Что случилось? Как же так? Отчего умерла? Ее уже похоронили?

– Пока нет, следователь не отдает нам Вику.

– Прошу вас, я хочу попрощаться с подругой! – всхлипнула я.

– Подождите, Берта, я у хозяина спрошу, – жалостливо откликнулся домофон.

Прохаживаясь вдоль забора в ожидании решения хозяина, я искоса поглядывала на дорожных рабочих и их предводителя. Тот делал вид, что дремлет в кабине служебного автомобиля, хотя нет-нет да и косился в мою сторону. Но я не обращала на него внимания, рассматривая погруженный в сумерки дачный поселок. Добротные усадебные дома старой постройки, называемые генеральскими дачами, соседствовали с современными коттеджами, и те и другие скрывались за вековыми соснами, высящимися из-за заборов. Я втянула носом терпкий сосновый дух – воздух здесь был такой, что хотелось его пить, как родниковую воду. Я понимала, почему бывший хоккеист Константин Маслов оставил все свои московские квартиры вместе с заморскими особняками и поселился здесь. Местечко казалось удивительно уютным и, главное, недалеко от Москвы. На машине я бы добралась до Загорянки максимум за двадцать минут, и только для того, чтобы соответствовать придуманной легенде, приехала сюда на электричке.

Внутри калитки что-то щелкнуло, и тот же женский голос, доносящийся из домофона, произнес:

– Госпожа Лисанге, заходите.

Я толкнула рукой нагретую за день стальную калитку и вошла на территорию поместья, ибо участком назвать эти владения не поворачивался язык. При свете фонарей виднелись подстриженный газон, альпийские горки, цветники, беседка, площадка для барбекю с кованым мангалом, мостик через пруд, в котором, переливаясь в лунном свете серебряной чешуей, плескалась живая рыба, широкие дорожки, вымощенные бордовой плиткой, и красный мотоцикл, который чуть не смел меня с проселочной дороги. Мотоцикл стоял у гаража, и на ручке его висел тот самый синий шлем, в котором носился по поселку блогер.