Дорога в никуда. Часть третья. Мы вернёмся - Виктор Дьяков

  - Не надо хозяин... я и так его взял. Тебе ведь он все равно уже не нужен. И коров окромя одной, я тоже заберу. Тебе же легче, не надо будет, ни пасти, ни чистить за ними, и хозяйке не ходить. Она вон с одной коровой-то еле управляется. Прощай хозяин. И это, пусть Ермил нас пропустит, Танабай кивнул на стоящего у ворот одноглазого "атаманского пса" который сжимал в руках шашку и прикажи хозяин...

  Но Тихон Никитиче не приказал, он безвольно махнул рукой:

  - Отвори ворота, пусть едут.

  Танабай повернулся и косолапо заспешил на кривых ногах к нагруженной повозке, где его уже ждали приехавшие с той стороны Иртыша родственники, чтобы помочь ему догнать до берега и погрузить на баржу коня, вещи и коров...

  - Да... совсем, видать, плохи наши дела, Домнушка. Танабайка не так просто ушел. Видимо в ревкоме это ему сказали, что все, хватит доносить на хозяина, пора тебе уходить. А раз так, то нас, по всей видимости, как это они говорят, скоро к ногтю,- высказал свои соображения жене Тихон Никитич, повергнув ее в тихие скулящие рыдания.

  - Слава Богу, что Полюшка не здесь, ничего этого не видит и не знает,- причитала Домна Терентьевна,- хоть бы узнать, что с Володенькой, хоть бы жив был... а так, будь что будет. Пусть нам плохо будет, но хоть бы у них хорошо было,- она повернулась к образам и стала со слезой в голосе шептать молитвы...   

14

   О переменах в станичной жизни "просигнализировал" факт очередной смены начальника гарнизона и приезд уполномоченного уездной ЧК.... Тихона Никитича арестовали в смурной дождливый день в самом начале июня. Много народа несмотря на непогоду вышло на улицу, чтобы проводить подводы на которых чекисты увозили бывшего атамана и казаков, принимавших участие в разгоне питерской коммуны летом 18-го и аресте коммунаров осенью 19-го. Вслед за арестованными на пароходах поехали их проведывать родственники. Домна Терентьевна, отведя корову к сватам тоже села на пароход. Она знала об отношениях мужа с Бахметьевым, потому по приезду в Усть-Каменогорск пошла к нему, в бывший Народный дом, где находился уездный ревком. Она хотела, чтобы Бахметьев помог ей добиться свидания с Тихоном Никитичем. Павел Петрович не стал с ней разговаривать на людях, а через доверенного посредника предложил встретится неофициально. При встрече он лишь развел руками:

  - Единственное, чем я вам могу помочь, так это дать немного денег. Даже привести вас к себе домой и накормить я не могу. Слишком велик риск, ведь вас могут узнать и тогда мне не сдобровать. И вообще... извините, как вас?... Да, Домна Терентьевна, никому не говорите, кто вы и зачем приехали. Я, конечно, как никто другой понимаю, что ваш муж оказал советской власти и мне лично много услуг, но чтобы все это использовать во благо Тихону Никитичу надо действовать крайне осторожно. Я вам обещаю, я сделаю все возможное. У вас в городе есть знакомые, у которых вы можете остановиться?... Ну вот и очень хорошо. Наберитесь терпения и ждите, больше ничего не остается...

  Но единственное, что смог сделать Павел Петрович, это самому навестить бывшего станичного атамана и передать ему теплые вещи, привезенные женой. В полутемной, с сырыми стенами комнате для свиданий они беседовали в последний раз, два немолодых, разумных, уважающих друг друга человека.

  - Крепитесь, Тихон Никитич. Судя по всему, расследование дела о расстреле коммунаров теперь уже не затянется, и суда долго ждать не придется. Есть люди, которые хотят превратить этот суд в нечто вроде грандиозного пропагандистского митинга, чтобы о нем узнали в самой Москве. Сами понимаете, на этом деле карьеру можно сделать. Но у вас лично, есть много смягчающих обстоятельств, которые, я думаю, помогут вам избежать смертного приговора. Вы, лично никого не расстреливали, и не отдавали такового приказа. Да, под вашим руководством летом 18-го разогнали коммуну, но то была опять не ваша инициатива, а приказ свыше. Ну, и должно помочь то, что вы агитировали казаков в пользу советской власти во время Большенарымского восстания, и содействовали проведению продразверстки. А вот вашему родственнику Степану Решетникову казни никак не избежать, у него "заслуг", аж на целых три расстрела. Но я очень надеюсь, что в сравнении с ним члены трибунала сочтут вашу вину незначительной, что конечно и есть на самом деле. Я же, увы, на решение суда никак повлиять не могу. Сам не очень крепко на своем насесте сижу. Надеюсь вскоре от греха податься отсюда подальше. Жена моя, она как предчувствует что-то и каждый день просит уехать поскорее, так что простите великодушно...

  Тихон Никитич за почти месяц сидения в крепости, при интенсивных допросах следователей... еще более осунулся, поседел, и внешне смотрелся совсем стариком... но голос по-прежнему был тверд и мысли ясные:

  - Не винитесь Павел Петрович. Спасибо вам за то, что пришли, за передачу, за участие... А мне... мне все едино, что там суд решит, тюрьма или расстрел. Ведь все одно в неволе долго не протяну. У меня ведь картечина, осколок маленький под лопаткой, еще с японской сидит. Никогда не беспокоил, а в этой сырости как набухает, и на сердце начинает давить. Лечить-то меня здесь все одно не будут, тем более операцию делать. Так что...

   - Удивляюсь вашему спокойствию Тихон Никитич... Да, вот еще, совсем из головы вон... Что еще просила супруга ваша передать,- Бахметьев оглянулся на дверь и заговорил почти шепотом.- Ваша дочь с зятем ей весточку передали. По данным полугодичной давности они в Китае, в городе Урумчи, живы и здоровы.

  - Ну слава тебе Господи, хоть с ними все хорошо... Хотя, какое там хорошо, ребенка не доносила, перебиваются на чужбине... Одна надежда, может там переждут все это. Как думаете, ваша власть, она надолго?- Тихон Никитич спрашивал совершенно спокойно, будто разговаривал с Бахметьевым как минимум в равных условиях, а не как заключённый с представителем власти.

  - Тихон Никитич...- укоризненно покачал головой Бахметьев.- Зря вы надеетесь, что советская власть временное, недолговечное явление. Ленин прямо сказал, что большевики пришли всерьез и надолго. Так оно и будет.

  - Надолго, это насколько?- облизнул сухие, потрескавшиеся губы Тихон Никитич.

  - Навсегда!

  - Позвольте с вами не согласиться, уважаемый Павел Петрович. Даже ваш вождь утверждает, что надолго, но вовсе не навсегда. А что значит надолго? Вы же понимаете, что в историческом масштабе даже сто лет не такой уж большой срок, а мне сдается, столько ваша власть не продержится...- бывший атаман закашлялся, вытер губы и выделившуюся мокроту, чистыми платком, который ему вместе с прочими вещами передал Бахметьев.

  - К чему весь этот разговор, Тихон Никитич? Даже если и сто лет... Вам не кажется, что и в этом случае вашим родственникам, чтобы не пропасть на чужбине лучше вернуться и повиниться? Не сейчас, попозже, когда страсти улягутся. Кстати, советую на суде держаться именно такого мнения. Ведь вас же спросят о дочери и сыне. И не стесняйтесь делать заявления, де полностью признаю советскую власть, никогда не выступал против нее с оружием в руках, сотрудничал с нею. Можете даже на меня сослаться и на Вальковского, не сомневаюсь, и он подтвердит, что благодаря вам удалось удержать усть-бухтарминских казаков от восстания. А еще лучше выступите с обращением к вашим землякам, ушедшим с белыми, с Анненковым, чтобы возвращались домой...

  Тихон Никитич слушал, и время от времени несогласно качал головой:

  - Нет, я такую ответственность никогда на себя не возьму, даже если от этого будет зависеть моя жизнь. Да, там им, конечно, тяжко приходится, но здесь, что их ожидает здесь? Здесь им не избежать допросов в ЧК, а я по собственному опыту уже знаю, что там сидят люди совсем не такие как вы, милейший Павел Петрович. Поэтому нет, увольте.

  - Ну вот, опять вы туда же, только худшее видите. Это то же самое, что видеть тень от солнца, и не обращать внимание на то, сколько благ несет его свет. А коммунизм - это солнце, будущее всего мира. Наша Россия покажет пример, проложит дорогу всему человечеству, докажет, что можно свалить владычество проклятого денежного мешка. А его свалить, ничего не жаль...- убежденно и проникновенно говорил Бахметьев.

  - И тех человеческих жизней, судеб, что без счета загублено в этой войне, и которых еще не мало будет загублено,- констатировал Тихон Никитич, глядя мимо собеседника, куда-то в угол комнаты, одновременно зябко ежась и подавляя позыв к кашлю.

  Бахметьев осекся. Помолчав, тяжело вздохнул:

  - Да... тут я с вами отчасти согласен, много лишней крови пролили. Ведь нам не у кого учиться, впервые в мировой истории за такое дело взялись, много ошибок, к сожалению, допускаем. Но все это ради того, чтобы построить такое будущее, где счастлив станет каждый, а не меньшинство, где не будет никакой эксплуатации. Эта кровь, она должна стать последней. Но совсем без крови нельзя... Понимаете?- глаза Павла Петровича горели, на лице было одухотворенное возвышенной идеей выражение, в которую он беззаветно верил.