Заговор русской принцессы - Евгений Сухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Течение оттуда, — вскинул князь руку в сторону косогора. — Стало быть, там и надо следы искать. Брагу-то принесли? — хмуро покосился он на дьяка.
— Так в повозке, князь, — отвечал Ворона, почесывая затылок.
— Что за дурни-то стоеросовые! — в сердцах воскликнул Федор Юрьевич, хлопнув себя ладонями по толстым ляжкам. — Сказано же было, что без бражки не думается. Глотнул малость, и мозги в порядок придут. Живо за жбаном!
Смешно семеня ногами, дьяк добрался до косогора, поросшего осокой, и, вобрав в легкие поболее воздуха, устремился верхом к пролетке. Через две минуты он уже возвращался с брагой.
Обычно всю службу князь Федор Юрьевич проводил в непрерывном возлиянии. Едва заканчивался один жбан с питием, так ему на очередь тотчас выставлялся другой. Сейчас был тот редкий случай, когда добрых полтора часа он провел без привычной выпивки.
— Ты бы хоть тележку какую захватил, — примирительно проговорил Ромодановский, принимая из рук окольничего жбан. — А так чего зазря корячиться.
Приложившись пухлыми губами к краешку сосуда, он поглощал брагу до тех самых пор, пока брюхо не стало распирать. Передав наполовину опустошенный жбан дьяку, он ослабил порты, утер мокрые усы и, довольно икнув, произнес ворчливо:
— Чего рты пораззявили, нехристи! Государев хлеб пойдем отрабатывать.
Брага помогла, вдохнув в ослабевшего Федора Юрьевича новые силы. Даже взгляд его был не столь туманен, как прежде, а в красных воспаленных глазах пульсировала живейшая мысль. Не опасаясь запачкать одежду, князь Ромодановский затопал по берегу и всякий раз люто бранился, когда сапоги крепко увязали в глине. За мостками, где обычно бабы полоскали белье, просматривалась небольшая песчаная коса, любимое место для купания здешних сорванцов. Именно здесь течение было особенно стремительным. Ударяясь в огромный валун, выпирающий со дна, оно разбивалось на два одинаковых потока и, перемешивая темно-зеленый ил, устремлялось к противоположному берегу, оставляя после себя разбегающиеся на поверхности воронки.
Выбравшись на сухое место, князь отряхнул сапоги от налипшего глинозема. Огляделся.
— Вот откуда-то отсюда его могли и сбросить, — заключил Ромодановский. — Кажись, больше неоткуда.
— Верно, Федор Юрьевич. Даже лежал он так, как будто бы течением пришибленный, — оживился окольничий Оладушкин.
— Коли ниже бы сбросили, — продолжал Ромодановский, — так наверняка бы утащило. Уж больно там стремнина глубока. Вот и всплыл бы где-нибудь за сто верст от Москвы.
— Да, Федор Юрьевич, если у этого бережка скинули, так в точности к тому месту прибьет.
— Поглядим, может отыщем чего.
Не опасаясь испачкать парчовый кафтан, Ромодановский с окольничим стали исследовать косогор, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы. В полуверсте у торчащего из берега останца углядели красную узкую ленту от иноземного кафтана.
— Видал? — довольно протянул князь Федор Юрьевич. — Вот через это место его и волокли. Вот только бы знать, за что горемычного порешили.
— А вот и следы, боярин! — радостно пискнул дознаватель Оладушкин, ткнув перстом в примятую траву. — Кажись, их двое было. Один покрупнее будет. Вот как гречиху-то примял! А вот другой пожиже уродился. След на песочке узенький.
— Верно, — легко согласился Ромодановский. Без браги не думалось. Мысли принимали сумбурный характер. Теперь хмель воспалил воображение.
— Тут вот они присели, — ткнул князь на взрыхленный песок. — Вроде, они его сюда положили. Вон как каблуками французишка бил, будто бы конь. А далее подняли и к берегу потащили. Вот что, окольничий, — серьезно протянул Федор Юрьевич. — Давай отыщем место, откуда они его в воду спихнули. Наверняка на быстрину хотели, чтобы его подальше от берега оттащило. Да видно где-то кафтан за корягу зацепило.
Повезло на третьем часу поисков. На мелком гравии обнаружились следы волочения и отпечаток лежащего тела. Вокруг сильно натоптано. Очевидно, татям пришлось изрядно повертеться, прежде чем спровадить бедного Жеральдина в Москву-реку.
— Вот с этого камешка его сбросили, — заключил боярин. — Только чего он здесь делал?
Окольничий Оладушкин сдержанно откашлялся.
— Ясно чего… Хотел, видать, к Анне Монс идти. Любовь у них была.
— Ишь ты, — подивился князь Ромодановский. Как главе Преображенского приказа ему следовало знать о подобных вещах в первую очередь. — А тебе откуда известно? — подозрительно посмотрел на окольничего князь.
— Так письма под кафтаном у него нашли, писанные рукой этой Монсихи. А в них она его «ангелом любовным» называла, «да светом своих очей». А еще писала о том, что дождаться его не может.
— Сразу-то чего не сказал? — насупился князь.
— Опосля хотел, — малость смутился окольничий.
— Эпистолы эти с собой?
— При себе, боярин, — охотно отозвался дознаватель, вытаскивая из-за пазухи влажную пачку писем. — Разводы на бумаге, но коли усердие проявить, то разобрать можно.
Взяв пачку писем, князь Ромодановский аккуратно перебрал каждую бумагу. В некоторых местах вода успела разъесть чернила, но большинство посланий прочитывалось.
— Ишь ты, как пишет эта Монсиха, — тряхнул бумагой Ромодановский. — Называет Жеральдина «любовником, каких свет не видывал». Очевидно, наш французишка так в этом деле преуспел, что самого Петра Алексеевича за пояс заткнул… А далее что пишет, бестия! — По тону главы приказа можно было понять, что он больше восторгался, чем осуждал. — «Так и чую твои рученьки у меня на бедрах. Ощущаю как ты меня ласкаешь. И оттого в моей груди жар неземной. Жду не дождусь сокола своего ясного».
— Петру Алексеевичу она, верно, сроду таких слов не говорила, — оскорбился за государя окольничий.
— Чего встали? — грубовато прикрикнул князь на челядь. — Не для чужих ушей писано! В обратную сторон потопаем. Поделом этому французу! Прелюбодеяния захотел, вот и получил сполна!
* * *Князь Федор Юрьевич был одним из немногих людей, кто имел право входить к государю без доклада. В сей раз было не самое подходящее время для визита, поскольку царь Петр во дворце своего любимца Лефорта принимал посла от императора и, судя по громкому хохоту государя, становилось понятно, что беседа продвигается плодотворно.
Промаявшись под дверьми с добрый час, Федор Юрьевич заглянул в комнату. Гость царя, длиннолицый и остроносый человек в белом парике, сидел за небольшим столом, покрытым красным бархатом, и вымученно улыбался на всякое слово государя. Толмач, круглолицый детина с короткими ножками и такими же небольшими ручками, усердно скалясь, быстро переводил сказанное.
Обрядившись в немецкое платье, Петр Алексеевич сидел на диване, а на его острых коленях, обняв государя за шею, устроились две немки из Кокуя. Девки были совсем еще юные, лет по пятнадцати, но тела у них сдобные, как если бы настояны на добрых дрожжах; тугие платья натягивали добротные шелка, того и гляди, не выдержит натиска материя и разойдется по отороченным швам. Губки пухлые, собранные в аккуратные бантики, как если бы были созданы исключительно для поцелуев. Они поочередно чего-то нашептывали Петру Алексеевичу, и тот негромко смеялся, разглаживая пальцами топорщившие усы, и бесцеремонно заголял кокоткам ляжки. Несмотря на молодость, в них было столько плутовства и жеманности, как если бы каждая из них имела целое колье из разбитых мужских сердец.
Заприметив заглянувшего князя, Петр Алексеевич призывно махнул рукой:
— Федор Юрьевич, проходи!
Ромодановский протиснулся бочком. Глазеть на зазорных девок было грешно, но и не смотреть невозможно. Белая девичья кожа воспаляла уже притупившееся воображение, притягивала к себе взгляд.
Сделав над собой непомерное усилие, Федор Юрьевич оторвал глаза от белоснежной ножки и посмотрел на ехидно усмехающегося Петра. Левой рукой царь держал ту, что устроилась на левом колене, черненькую, с длинными вьющимися волосами, а вот другой, рыженькой, будто бы пожарище, на потеху послу сунул правую руку в разрез платья.
Приумолк посол Великой Римской империи, наблюдая за чудачествами русского самодержца. Он был предупрежден о том, что Московия не похожа ни на одну из европейских стран: ни государственным устройством, ни семейными отношениями, но то, что он увидел в действительности, превысило все ожидания. К происходящему следует относиться со здоровой долей иронии. Очевидно, у русских государей принято ласкать перси фавориток во время официального приема. Во всяком случае, царь Петр в своих чувствах откровенен, чего нельзя сказать о королях просвещенной Европы.
— Я тут, государь… По делу, — начал князь, уже сожалея о том, что заявился в неурочный час.
— Не мямли, стольник. Что за дело?