Заговор русской принцессы - Евгений Сухов

Руки у офицера были сильные. Подхватив француза, он едва не выворачивал Жеральдину шею, причиняя еще большие неудобства. Наконец они добрались до реки, без всякого почтения разбойники сбросили тяжелую ношу прямиком на песчаный берег.

Выглянувшая луна длинной дорожкой легла на мерцающий серебристый след и упала на лицо стоящего офицера. И Жеральдин узнал в нем доверенную персону Софьи Алексеевны.

— Знает меня, видать, — удовлетворенно протянул офицер. — Глянь, Макарыч, как глазенки его забегали. Только недолго тебе помнить. — Достав из кармана несколько аккуратно сложенных бумаг, он продолжил: — Ворот ему расстегни. Ага… Вот так. Сюда я ему и суну грамоты. — Мелко рассмеявшись, добавил беззлобно: — Это грамоты водяным, чтобы не шибко над тобой изгалялись. Ну так что, Макарыч, закатим? А уже потом, когда он богу душу отдаст, тогда и развяжем.

Жеральдин забился, попытался отвязаться, но путы крепко стягивали конечности, ограничивали движения.

— Ого, как зашевелился!

Поднатужившись, тати подхватили француза и понесли его в воду. Действовали основательно, неторопливо, будто исполняли привычную, успевшую надоесть работу. Бородатый, остановившись, даже утер рукавом лицо, после чего ударил Жеральдина несколько раз ногой в брюхо.

У самой воды запарились. Все-таки не каждый день приходится волочить такую тяжесть. Посидели на камушках, разговаривая о пустяках, а когда собрались наконец с силами, посоветовали французу прикрыть глаза и, поднатужившись, вкатили его в реку. Последнее, что Жеральдин увидел в своей жизни, так это луну, которая сквозь толщу воды выглядела очень неровной и чрезвычайно неприветливой.

Глава 10 ДОЗНАНИЕ

Утонувшего Жеральдина обнаружила посадская девица Аксинья.

Спустившись по косогору с коромыслом на плечах к мостку, с которого обычно бабы полощут белье, она вдруг увидела всплывший и раздувшийся от воды расшитый кафтан. Еще не веря в свое счастье, она потянула его багром к берегу, обдумывая, как следует распорядиться неожиданной находкой. Например, можно было бы сшить из него нарядную рубаху, глядя на которую от зависти полопаются все посадские девки или, разодрав на лоскуты, удлинить платье. Но неожиданно багор воткнулся во что-то твердое, прежде чем Аксинью укутала с головой волна страха, она увидела, как из воды всплыло посиневшее лицо утопленника. Широко открытые глаза покойника взирали прямо на нее, как если бы взывали о помощи.

Позабыв про корыто с бельем, Аксинья, подгоняемая собственным криком, влетела вихрем на крутой склон и, не помня себя от страха, побежала к дому.

С полчаса перепуганные домочадцы не могли добиться от девки ни слова. Трясясь от страха, она только махала руками в сторону реки. Лишь когда девицу окатили ведром колодезной воды, она враз пришла в себя.

— Мать вашу! Ироды! Чего же вы меня полощите?! Утопленник в реке!

Домочадцы облегченно вздохнули и гуртом повалили к мосткам.

Еще через два часа к берегу пришли люди из Преображенского приказа: дознаватель, круглолицый окольничий со смешливой фамилией Оладушкин, и смурной тощий дьяк, которого почему-то все называли Ворона.

Оттащив утопленника под ивовый куст, дознаватель с дьяком почесывали морщинистые лбы и, порывшись в его кафтане, вытащили пачку эпистол, после чего о чем-то долго между собой судачили. Склонившись, заглядывали ему в лицо, как если бы хотели запечатлеть на его челе прощальный поцелуй. Признав в нем капитана Преображенского полка Жеральдина Ланвена, подались восвояси, повелев отнести покойника в погреб.

Было отчего зачесаться: о произошедшем следовало сообщить главе Преображенского приказа князю Ромодановскому. Федор Юрьевич в случайности не верит, а потому наверняка организует дознание, в котором примет самое деятельное участие.

Опустив головы, окольничий с дьяком направились к Федору Ромодановскому.

Князь Ромодановский не пил, лишь ночью. Но просыпаясь поутру, он опорожнял зараз полведра браги, награждая себя за столь долгое воздержание. Во хмелю князь был зол, но хуже всего случалось тогда, когда Федор Юрьевич оставался трезвым — в эти часы он выглядел неразговорчивым и нелюдимым. В такие моменты он внушал окружающим самый настоящий ужас. Но уже после ковша выпитой браги становился прежним главой Преображенского приказа, властным, дотошным, подозрительным, которому, как представлялось многим, неизвестно слово «милосердие».

Завалившись в палаты Преображенского приказа, окольничий с дьяком с покаянным видом сняли картузы и, опустив взгляды, поведали о бесталанной кончине французского бомбардира. Выслушав сбивчивый рассказ холопов, князь Ромодановский вдруг надолго замолчал и, устремив тяжеловатый взор на бившуюся в окно муху, предался нелегким думам.

Федор Юрьевич Ромодановский выглядел хмурым. Собственно, было отчего, ведь не каждый день приходится заниматься утопленниками, тем более, бомбардирами Преображенского полка. Был бы иной мертвяк, так с него бы и спрос невелик, закопали бы за посадами, где погребают неизвестных, отслужили бы молебен для очистки души, ну и дело с концом!

А тут бомбардир, да еще чужестранец!

По всей видимости, капитан утонул сдуру (подобное случается). Перебрал наливочки, вот и занесла его нелегкая на самый стрежень. Но при всем этом Федора Юрьевича разбирали сомнения. Что-то здесь не складывалось. Какого, спрашивается, лешего, его понесло на берег реки, в темень, в противоположную сторону от собственного дома? Да и утонуть он умудрился в том месте, откуда без труда выберется пятилетний ребенок. Князь Ромодановский шумно пыхтел, раздувал ноздри, но ничего не мог придумать.

Дознаватель и дьяк, сомкнувшись плечами, терпеливо ожидали слова боярина. Но тот только водил кустистыми бровями, нагоняя на холопов еще больший страх.

За иноземца государь мог спросить строго, а потому предстояло разбираться со всем пристрастием.

— Язвы на теле были? — наконец спросил князь Ромодановский, взяв кружку с брагой.

— Никаких, Федор Юрьевич. По всему видать, сам помер, — рьяно заверил окольничий. — Со всех сторон осмотрели. Правда, зенки у него широко распахнуты, но то от ужаса. Кому же помирать-то хочется?

— Тоже верно, — протянул Ромодановский. — Никому не хочется. Вот только как же он сумел утонуть там, где бабы белье полощут? Там даже курица сухой из воды выберется.

— А оно всякое бывает, боярин, — встрял окольничий. — Ежели судьба, так можно и в стакане с водой утопнуть.

О покойном Жеральдине князь Ромодановский был наслышан немало. Нрава тот был дерзкого, слова, сказанного поперек, не терпел, а потому влипал в бесконечные истории и часто бывал битым. Он регулярно вызывал обидчиков на дуэль, но те, не понимая иноземных слов, лишь пожимали плечами и побивали зарвавшегося француза кулаками.

Тот скоро тоже поднаторел в драках и, уподобившись Петру, носил при себе дубину для воспитания солдат.

Лощеный Жеральдин был неутомим и в амурных делах. Поговаривали, что на Москве не осталось ни одной вдовушки, которую он бы не приласкал.

Всего это вполне хватило бы, чтобы подкараулить француза темной ночкой и предоставить ему возможность вдоволь испить водицы из Москвы-реки. Да и список нареканий у Жеральдина был столь велик, что его давно следовало прогнать не только из Москвы, но даже из России. Однако дело свое он знал хорошо и так гонял солдат на штурм потешных крепостей, что их расторопности наверняка позавидовали бы даже янычары. А кроме того, даже не икнув, мог выпить полведра настойки — качество, невероятно ценимое самим государем. Так что лично для Петра это будет немалая потеря.

И стольник Ромодановский уже в который раз печально вздохнул. Был бы на месте этого француза кто-нибудь поплоше, пусть даже постельничий или кравчий…

— Значит, никакого насилия? — уже в который раз спросил князь.

В прозвучавшем вопросе было столько горечи, словно он желал, чтобы француза отыскали четвертованным.

— Никакого, Федор Юрьевич. Сдуру он это, — уверенно предположил окольничий Оладушкин. — Видать, от бабы шел, вот и заплутал.

— Ладно, прочь подите! — махнул рукой стольник, уже думая о том, как следует доложить о произошедшем Петру Алексеевичу.

Переглянувшись, окольничий с дьяком попятились к выходу.

— Стой! — остановил Ромодановский.

— Значит, говорите, у мостков, где бабы белье полощут?

— У мостков, князь.

— Э-эх! Взглянуть хочу. Покажите, где сгинул.

— Как скажешь, Федор Юрьевич.

Поднявшись из-за стола, он ринулся в сторону двери. Дьяк с окольничим заторопились следом, к стоящей невдалеке повозке.

Дотошный, умный, способный замечать любую мелочь, Федор Юрьевич был незаменимым в сыскном деле. Прибыв на место, он долго топтался там, пытаясь обнаружить хоть какие-нибудь следы и, не отыскав оных, пошел вдоль берега, уводя за собой многочисленную свиту.