Пишите письма - Наталья Галкина

Некоторые газеты наклеивал он не целиком, подбирая статьи, срезая заголовки. “Пожалуй, если произвольно вырезать их в размере листа для пишущей машинки или книжной страницы, они сошли бы за письма”, – подумала я.

– Вам, случайно, не газету в большом конверте, что я принесла, прислали?

– Конечно, газету. Вы не проходите мимо, справа от двери все о нашем районе. – “Когда архитектор В. Д. Кирхоглани, – прочла я вслух, – работал над проектом Парка Победы, он искал образ героический, смотрел, в частности, офорты Рембрандта. Но в то время для воплощения его идей не нашлось посадочного материала. Валериан Дмитриевич писал в дневнике: „Вместо героических дубов, увы, сажают лирические березы“”. “Как бы мне, лирической березе, – думала я, поднимаясь по лестнице с уныло-голубыми стенами, – к тебе, героическому дубу, перебраться? Китайская, право слово, песня”.

Выше этажом жил слесарь-сборщик с номерного завода, переписывавшийся со всем белым светом. Наумов называл его “письменник”.

– Он пишет Фиделю Кастро, Мао, де Голлю, в ООН, королеве английской, французским докерам. Он пишет в газеты, в журналы, в ЮНЕСКО, во Всемирный комитет защиты мира. И так далее, список бесконечен, ибо растет.

Тут Наумов задумался.

– Как только его не посадили? Вот уж воистину блаженны блаженные.

Письменнику доставила я пять писем: одно из “Огонька”, два от частных лиц (Брянск, Барнаул), два из научных обществ (Шотландия, Болгария). Глаза его горели, когда брал он, счастливый, письма свои.

– А из Японии? Из Японии не было?

– Пишут! – отвечала я.

– Может, он так марки собирает? – предположил один из писателей, сосед Наумова Петик.

– Нет, – отвечал неприязненно второй писатель. – У него один раз при мне филателист из шестой квартиры пробовал марку попросить. Не дал, жадюга. Нечего, говорит, цельность конверта нарушать. Я, говорит, их храню с картотекой. Письмо, говорит, факт духовной жизни. А коллекционеров, говорит, не уважаю, они стяжатели. Очень филателиста обидел, тот напился и все повторял: “Философ, сволочь”.

– Да откуда вы знаете, что он повторял?

– Так он со мной напился.

За зиму и весну я полюбила голубей, потенциальных вестников-ангелов, потомков почтовых, я никогда не замечала прежде, сколько их, беспородных сизарей, белых с кофейными перьями воспоминаний о былых голубятнях, гули-гули-гули, голуби мира. Кто стучит клювом в окно мое? Почтальон голубиный? Синица? Чья-то душа? Чья?

– Я видела НЛО! – сказала мне старушка из углового дома Б-ной улицы.- И не единожды. Они появляются после десяти вечера, ближе к одиннадцати. Если влезть на табуретку, поставленную на стол, их видно над крышей в правом углу окна. Мне никто не верит. Приходите вечером, я хоть вам покажу.

Хоть мне?

Я пообещала прийти в десять тридцать, притащилась, как обещала, ругая себя за податливость и душевную слабость на чем свет стоит.

– Вчера была летающая тарелка, а сегодня ветер, стало быть, космический корабль тоже появится. И на безоблачность уповаю: должны вы оба НЛО увидеть.

Придвинув к окну качающийся древний стол, взгромоздили мы на стол шаткую табуретку, и хозяйка решила показать мне, взобравшись на эту цирковую пирамиду, куда и как смотреть, да я воспротивилась, новое дело, пусть падает и ломает себе шею (руку, ногу, что угодно) без меня. Я залезла на предложенный мне пьедестал, встала на цыпочки, вытянув шею, глянула в верхний угол окна вдаль, поверх крыш. И чуть не свалилась, потому что неопознанные летающие находились на месте.

То, что старушка почитала за НЛО – по слепоте, наивности и любви к фантазмам, – было молодым постноволунным месяцем, тонким мусульманским серпиком, завалившимся навзничь и уставившим в небо рожки; а роль марсианского межпланетного корабля играл один из бумажных змеев моего возлюбленного, который зачем-то поднял своего летуна на ветру над вечерней крышей, подсветив его лучом карманного фонаря.

– Видите?

– Вижу! – вскричала я. – Оба в небе!

– Спасибо! Спасибо, моя милая!

Она так меня благодарила, что я смутилась, мне стало стыдно за мое наглое вранье. Она была счастлива, что именно ее выбрала инопланетная цивилизация на роль очевидицы своего несомненного существования, так сказать, для контакта; прямо на глазах расцвела, помолодела, порозовела; умолк голос совести моей, поджала хвост правдивость врожденная, преодолеваемая всякий раз с трудом, – впрочем, в последнее время врала я все чаще.

Мне не терпелось глянуть на крышу дома Студенникова, я хотела застукать его у слухового окна держащим на веревочке рвущийся в полет конструкт, в одной руке сворка, в другой фонарик. Но дома загораживали от меня сию нарисованную воображением моим чудную картину. Наконец сообразила я, что точка, с которой я увижу все, что хочу, находится, скорее всего, в лестничном окне последнего этажа “Излишества”, и помчалась во двор к центральной парадной. Однако войти в парадную мне не удалось: Мумификатору в квартиру волокли одинаковые молодые люди огромный ящик; сам жрец встречал их у двери, давая указания. “Ай да кофр! А что если там трупы? И он на досуге практикуется, чтобы навык мумификации усовершенствовать или не утерять?” – А что если там трупы? – предположил за моей спиной невесть откуда взявшийся Костя. – И он их на дому мумифицирует? Заказы, гад лукавый, левые небось за бешеные бабки от южан берет.

Как всегда, в соседстве с врагом своим был Константин пьян и бледен.

Из тени подворотни материализовалась Костина возлюбленная Аида. “В честь оперы”, – поясняла она имя свое при знакомстве. Навеселе называла Аида Мумификатора “Рамфис хренов”.

Когда мы втроем уселись наконец на подоконник последнего этажа центральной лестницы, дематериализовались грузчики сундучные, пропал и украшавший верхотуру ночной ведуты летун.

Мы пили мадеру, ее химия сближала нас.

– Фальшивые мощи изготавливает, падла. А нам, между прочим, настоящие попадаются. Один раз целую роту нетленную в лиловом песке нашли. А гильзы, веришь ли, серебром сияли. Я хочу войти в квартиру Мумификатора. Хочу вывести его на чистую воду. Я должен туда войти.

– Квартира разве не охраняется?

– Не знаю. На всякую сигнализацию найдется свой специалист. Среди наших поисковиков каких только специалистов нет. Ат?мную бомбу своими руками сделают.

– Костя, – сказала Аида, – куда ты, туда и я. Я для тебя лично отслежу, когда Рамфис хренов свалит в столицу. И телеграмму отобью: “Путь свободен, лед тронулся”.

Захмелев и развеселившись, придумывали мы текст сигнальной телеграммы. В приступе пьяной дружбы я сказала: