Гражданский арест. Статьи, не попавшие в Сеть (сборник) - Виктор Топоров

И напротив, боснийские и хорватские сербы стремятся в Сербию (со своей землей, а не под угрозой и в результате этнических чисток), косовские албанцы хотят войти в состав Албании, южные осетины – объединиться с северными в составе России. Граждане Молдавии готовы были разрушить свою осажденную крепость, с тем чтобы защищать другую – румынскую, – но их туда без Приднестровья брать не хотят, и они теперь поневоле защищают свою Молдову. Гонконг радостно сливается с Китаем, а Тайвань страшится этого и всячески противится. В равной мере осажденными крепостями ощущают себя Северная Корея и Южная, Иран и Ирак, Ирак и Кувейт, Эфиопия и Эритрея и так далее. Все это, с точки зрения «политической сейсмологии», – вулканы действующие, но и любое другое государство – самое благополучное, самое мирное – является в этом смысле вулканом, лишь до поры до времени дремлющим. Недавно получил огласку поразительный факт: в семидесятые – восьмидесятые годы нейтральная, супернейтральная Швейцария втайне разрабатывала собственное ядерное оружие – это ли не сильнейший аргумент в пользу доктрины осажденной крепости как универсальной! Но и жесточайшие правила иммиграции и натурализации, принятые в карликовых государствах Андорра, Лихтенштейн и Монако, свидетельствуют о том же: каждый обороняет свою крепость как может, каждый усматривает в существовании и обороне именно этой, собственной, крепости решающие для себя преимущества; при разных разворотах темы это может называться лояльностью, гражданственностью, патриотизмом, а то и шовинизмом – дефиниции сплошь и рядом носят субъективный, а то и произвольный характер.

Другая особенность доктрины осажденной крепости как универсального фундамента национальной идеи – право государства распоряжаться жизнью граждан. У нас это тоже, по вполне понятным причинам, замалчивается или извращается, подменяясь на практике рассуждениями – со ссылкой на западноевропейский опыт – о недопустимости смертной казни. Но ведь смертная казнь – это всего лишь частный случай. Есть обязательная воинская повинность, и даже там, где она отменена, есть всеобщая мобилизация в случае войны (не говоря уж о неизбежных в ходе военных действий жертвах среди мирного населения); меж тем объявление войны или ведение военных действий без объявления – это прерогатива государства. Каждого государства – от США до Ватикана включительно.

На разговорах об интеграции в западную цивилизацию фундамента универсальной национальной идеи не создашь (другой вопрос, что нас там не ждут и туда в любом случае не пустят). На разговорах об «общих интересах», взаимовыгодных условиях и тому подобное – тем более. Вот договор СНВ-2, условия которого (для нас) укладываются в нехитрую формулу: «Отдай жену дяде, а сам иди к бляди» (то есть уничтожь имеющиеся ракеты – и можешь изготовлять новые). Мы можем не принять этот договор или, оставаясь независимым государством, смириться с ним как с навязанной нам частичной капитуляцией, но ни «общими интересами», ни «взаимовыгодными условиями» здесь не пахнет; в конце концов, Кутузов сдал Москву, потому что проиграл Бородинскую битву, а не по какой бы то ни было иной (и задним числом придуманной) причине.

Доктрина осажденной крепости предопределяет и государственные интересы, которым она во многом тождественна. «То, что выгодно Форду, выгодно всей Америке», – один частный случай. «Догнать и перегнать Америку», – другой. «Учиться, учиться и учиться», – третий. То есть, если администрация США навалится на Форда, как наши младореформаторы – на «Газпром», обороноспособность осажденной крепости США пострадает. Если на смену формуле рывка, прорыва (опережающей модернизации) придут приземленные идеалы общества потребления, обороноспособность осажденной крепости СССР пострадает (да и сама крепость рухнет, что и имело место фактически). Если отказаться от всеобщего равного права на бесплатное образование, то не получится рывка и прорыва – а далее смотри выше. Украине – как государству, как осажденной крепости – выгоден распад России, а Армении или Таджикистану невыгоден, потому что две последние осажденные крепости без российской поддержки незащитимы: союз с Россией, зависимость от России заложены в фундамент национальной идеи. России выгодно торговать обработанными алмазами, а ЮАР невыгодно, чтобы мы торговали обработанными алмазами, – каждая из этих двух стран свою крепость стремится защитить, а чужую разрушить. Австрии было невыгодно вступать в ЕЭС, но ее вынудили. Англия не подписывает Шенгенского соглашения, а Индия с Пакистаном – договор о нераспространении ядерного оружия. В Австралию приглашают иммигрантов-мужчин, электронщиков и врачей, желательно с сыновьями, а учительниц русского (или, если угодно, французского) языка, разведенных и с дочерьми, просят не беспокоиться. За нефтяные месторождения воюют, а за угольные шахты нет. И так далее.

Проникаясь этой логикой – а она элементарна, – в полной мере осознаешь преступные масштабы происходящего в нашей стране и с нашей страной – начиная с горбачевской «щедрости» во внешней политике и заканчивая очередными многомиллиардными заимствованиями на Западе, призванными в первую, если не в единственную, очередь спасти западных же спекулянтов на финансовом рынке России от потерь. Но «заканчивая» здесь – неудачное слово, потому что все это, увы, продолжается. Продолжается – в забвение доктрины осажденной крепости как фундамента национальной идеи, а значит, ни о какой национальной идее не может идти речь. Во всяком случае – из уст апологетов геополитического и политэкономического статус-кво. Они могли бы предложить лишь идею антинациональную – типа того же «Воруйте!», – но за это денег не платят – из казны и в открытую. А коробки из-под ксерокса мы здесь обсуждать не будем.

Меж тем поиск черной кошки в темной комнате бессмыслен не потому, что никакой кошки там нет, а потому, что ее нечего искать. Национальная идея (и это опять-таки носит универсальный характер) – это всего лишь идея нации! Французской нации – для французов, китайской – для китайцев, американской – для американцев и так далее. Национальная идея не объясняет нацию и ее место в мире, а только манифестирует. Мы есть (французы, американцы, китайцы) – и этим мы отличаемся от других, это и есть национальная идея. С нее-то – с национальной идеи – любая нация и начинается. Нет нации без национальной идеи, потому что без национальной идеи нет нации!

Правда, применительно к нам и к нашей самоидентификации все это несколько запутанно. И здесь самое время рассмотреть упомянутое выше триединство политической, культурной и этнической нации, причем проблемы возникают с каждой из ипостасей. Напомним, что политические нации первоначально сложились в Западной Европе после буржуазных революций, когда кровавый передел территорий был еще далеко не закончен, и все же на смену лояльности тому или иному престолу пришло осознание национальной общности, стремящейся к тому, чтобы совпасть с политическими границами (тем или иным способом, включая воссоединение, аннексию, обособление и добровольную миграцию). В основу понятия «политическая нация» положены романские представления о мире, тогда как германские народы больше тяготеют к самоидентификации по этническому признаку, хотя проблемы и трудности существуют в той или иной мере у всех и для всех. Свежий пример – победа Франции на чемпионате мира по футболу. Команда, составленная в основном из «инородцев», блистательной – и неожиданной чуть ли не для всех – победой сплотила нацию, ослабив, в частности (согласно многим свидетельствам), позиции пропагандиста «Франции для французов» Ле Пэна. Это стало частным, но впечатляющим триумфом политической нации над этнической. И напротив, этническое единство оказалось на сегодняшний день бессильно преодолеть – в рамках политической нации – водораздел между «западными» и «восточными» немцами, не говоря уж о репатриантах из бывшего СССР.

Наша проблема как политической нации коренится в драматических событиях недавнего прошлого. Внезапный, насильственный и искусственный распад СССР прервал процесс формирования «советской нации» (новой исторической общности, как это тогда называлось), причем произошел он отнюдь не по этническим границам. Законно и естественно озабоченные судьбой наших соотечественников, оставшихся в Средней Азии, Казахстане, Прибалтике, Молдавии, Крыму и на Украине, мы вкладываем в это понятие (соотечественники) не политический, не этнический и даже не культурологический смысл: речь идет о защите русских, полу– и четвертьрусских, русскоязычных, неграждан (применительно к Латвии и Эстонии) и так далее. А для внутреннего употребления и самоидентификации изобрели неуклюжий термин «россияне». Особенно примечательна судьба полурусских-полуукраинцев, служащих одни в российской, другие в украинской армии, которые потенциально и объективно противостоят друг другу. Разговор о политической нации и, соответственно, национальной идее применительно к России и к русским затруднен и проблемой соотечественников, и общим ощущением неокончательности сложившихся после Беловежья границ; ситуация находится во взвешенном состоянии. Разумеется, не хочется и думать о войнах между бывшими союзными республиками, однако в принципе подобный поворот событий не исключен. Важнее – и куда вероятнее – другое: сильный харизматический лидер, который, будем надеяться, появится в России и поведет ее к процветанию, сможет найти ненасильственные формы и средства изменения границ (если мы продали Аляску, то почему не купить Крым или хотя бы Севастополь?) и стать индикатором процесса интеграции. Скажем, такое вполне возможно, если президентом нашей страны станет Юрий Лужков. А вот предугадать, станут ли вновь присоединившиеся территории новыми российскими губерниями или же сохранят титульно-этнические названия, невозможно; соответственно, и разговор как о составе, так и о самоидентификации будущей исторической общности пока беспредметен.