Люди без имени - Леонид Золотарев

— Иуда! Твоя судьба решилась с первым ударом розги по спине военнопленного! Ты сам написал себе приговор! — крикнул Шаров. Максимов оглянулся — хотел приметить, кто послал ему угрозу, но на него смотрели со всех сторон злые глаза. Наказуемых кладут на скамью, держат за голову и ноги. Максимов с остервенением бьет, не считая удары. Каждый раз его останавливает Пуранковский и говорит: — Что спешишь? Бей хладнокровнее! Сильнее! Не бойся, никто у тебя не отберет «профессию», если твое сердце не имеет жалости к крикам истязаемых. Ты можешь быть доволен, что на спине русского — ты, русский, написал свое имя, быть тебе палачом: не хватает только красной рубаха! Максимов был смущен словами финна. Они, как игла, кольнули его в сердце, но было уже поздно. Он с лихостью избил девять человек, не слыша ни стона, ни проклятия: перед его глазами вырисовывались девять котелков супа.

Очередь дошла до Гаврилы, он оттолкнул от себя охранников пытавшихся держать его, снял рубашку и спустил брюки; молча лег на скамейку. Без единого крика выдержал положенное число плетей. У Максимова мгновенно вспыхнула жалость и тут же погасла.

Эдриксон приказал бить до тех пор, пока русский не издаст крика. Максимов бил без передышки, градом, сыпал удары. Гаврила грыз руку и упорно молчал. Быков потерял сознание, а крика не услышал ни Эдриксон, ни Максимов, ни любопытная толпа охраны, присутствующей при экзекуции.

За усердие Максимов получил больше, чем предполагал. Его назначили штатным палачом и освободили от общих работ. За счет военнопленных получает двойную пайку. Первое время он виновато чувствовал себя перед остальными пленными, иногда предлагал кому-либо недоеденную порцию супа, но все отворачивались от него. Вскоре он смирился со своим положением, благодарил бога за ниспосланную ему профессию, был доволен собой, сыт. Ему не составляло труда всыпать кому-либо установленное число розог. Только одно затрудняло: за розгами приходилось ходить самому. Но ни плети, ни угрозы и слежка не могли заставить русских людей думать и готовиться к побегу. Побег Иванова вселил уверенность даже тем, кто боялся тундры. Вечерами военнопленные собирались группами и оживленно беседовали.

— Молодец учитель! Не побоялся тундры!

— Один решился бежать…

— Значит, пройти к своим возможно?

— Слышали, что говорил санитар? — нерешительно спрашивал кто-нибудь.

— А ты слушай, он наговорит тебе… — отвечали другие, недовольные, что есть люди, которые сомневаются в успехе Иванова.

— Санитар запугивает. Если его действительно убили, то Луйко не ограничился бы словами, а труп выставил бы напоказ!

Через несколько дней в бараке в разных местах обнаружили загадочную надпись: «На заводе вход в шахту — выход в тундру». Военнопленные единодушно пришли к убеждению, что надпись сделана учителем Ивановым.

— Загадочная надпись, — говорил Шаров.

— Что могут означать эти слова? Действительно ли они написаны Ивановым?

— Иванов давал намек: гвоздем он не мог подробно нацарапать план. На заводе есть шахта, и через нее возможен побег! — сделал вывод Маевский.

— А как попасть на завод? — спросил Григорьев.

Маевский задумался. Ни один человек не был там. Видна только труба. Некоторые бригады проезжали по территории завода, но не смогли увидеть входа в шахту. Много позднее, через год, начались работы на заводе, и большинство военнопленных стало работать в шахте, тогда стала понятна надпись.

Недели через две после Иванова стали просить через переводчика, чтобы их не закрывали наглухо на ночь в барак. Духота, вызванная скученностью и испражнениями в параше, вызывали удручающее состояние, особенно у тех, кто спал поблизости от нее.

Мягкосердечный Мецала согласился.

— Настало время бежать нам! — предупредил Маевский Шарова с Григорьевым. — Иванов дал намек наиболее вероятного направления, но ожидать, когда мы попадем на завод, опасно: выпадет снег — прощай свобода! К тому же, Иванов бежал не с завода, значит и нам ожидать не следует. Будьте готовы на завтрашнюю ночь!

— Леонид, а как нога, может быть подождем недельку? Митька-моряк от побега отказался. За ним была установлена усиленная слежка.

Ночью четверо вышли из барака. На них не обратили внимания, так как из него выходили и заходили ежеминутно. Доска для проволоки на месте. Борис — пограничник — на карауле. Он должен дать сигнал, если часовой будет вести себя подозрительно. На него возлагалась задача — убрать доску. Бежать он собирался позднее. Часовой, ничего не подозревая, мирно сидел в будке, посматривая на часы, ожидал смену. О чем он думал? Рождается ли у него мысль, что здесь, в зоне, за проволокой, сидят люди, мучаются, а он почему-то обязан их охранять, испытывать холод и тоску по семье. Нет! Он ожидает с нетерпением смену, а потом скорее в тепло — спать. Ему нет никакого дела, что рядом сидят люди, голодные, холодные, вшивые, спят на голых нарах и мечтают о побеге. Не будь их, он лежал бы в окопах, и, возможно погиб …

Леонид быстро взбирается на проволоку, устанавливает доску. Секунда — и он на другой стороне колючей проволоки. Шаров следует за ним. Сердце учащенно бьется, он волнуется… Не успел сделать последнего шага — около проволоки вырос Мецала с пистолетом в руке. Шаров прыгнул назад. Борис успел убрать доску.

— Бараки! — закричал Мецала Шарову, поднимая пистолет и левой рукой указывая путь Маевскому. Подошли к будке охраны. Часовой неожиданно встрепенулся: перед ним выросли две фигуры. «Как мог оказаться русский за зоной?» — подумал часовой. Заметив Мецалу с пистолетом в руке, сразу понял. Остальные трое быстро разделись и легли, с волнением ожидая выстрела. За свою жизнь они были спокойны: Леонид не выдаст, а Мецала в темноте не мог приметить других. Каково же было их удивление, когда перед ними появился Маевский с буханкой хлеба в руке, он курил сигарету и протягивал друзьям по одной. Лицо его было бледное, но он силился улыбнуться.

— За работу получил, — говорит он сильно заикаясь и показывая на хлеб, — А все-таки я крепко струсил, — признался он. — Не страшна мне смерть. Испытывать пытку — хуже смерти. Возможно, этим не кончится. Начальник забрал у меня «паспорт». Через минуту Леонид успокоился, и насмешливо произнес:

— Жаль беднягу — помочь не могу! Ему холодно — начался дождь, поднялся ветер, и он проклинает меня.

— Кому это холодно? Мы все в бараке!

— Часовому! — пояснил Маевский. — Начальник приказал разбить будку, куда прятались часовые от дождя. Он принес мне кирку, вначале я подумал, что меня заставляют рыть могилу для себя. Я решил твердо — пусть они роют, а я не буду. Тогда Мецала указал на будку. Пока я разбивал, он принес мне хлеба и сигарет.