Люди без имени - Леонид Золотарев

— Побег не удался: завтра нас снова запрут в барак; выпадет снег, и нам придется «припухать» до весны, — с грустью произнес Шаров.

Пограничник решительно предложил повторить побег, так как часовой не может предполагать, что русские снова решаться на побег. Перелезать собирался первым. В храбрости его никто не сомневался.

— Рисковать жизнью не зачем! — возразил Маевский. — Давайте лучше закусим на сон грядущий, а то я «беспаспортный», могут предложить переселиться на новое местожительство, а может быть, на тот свет. Окончив есть и закурив сигареты, они долго беседовали о странном поведении Мецалы. За малейший проступок убивают, а он не тронул и пальцем. Странно…

Мецала не принял мер по отношению к Маевскому потому, что считал основной причиной бегства русских из лагеря было не стремление вернуться на родину и защищать ее с оружием в руках, а варварское обращение с ними.

Утром Мецала лично по распоряжению начальства отобрал сто человек, казавшихся наиболее слабыми, для отправки в другой лагерь, отдал Маевскому «паспорт» и включил в число убывающих. Попал и Борис — пограничник. Леонид попросил переводчика, чтобы с ним отправили Григорьева. Начальник согласился. Мецала не подавал вида и признаков, чтобы узнать сообщников, пытавшихся бежать с Маевским вчера ночью, но понял, что Григорьев один из них и поспешил избавиться от него. Шарова включить в список наотрез отказался, не соглашаясь ни на какие доводы переводчика. Друзья расстались молча. Что ожидало впереди, никто не мог предугадать, поэтому уезжающим завидовали, зная, что они на сегодня избавлены от мучительной работы в канаве.

Настроение оставшихся в Никеле было упадочное. Чтобы утешить их, красноармеец Слисков громко крикнул: «- Мужайтесь, товарищи! Бегите смелее туда, — он указал рукою направление. — До своих прямым путем недалеко. Не бойтесь тундры!»

10. Санитар Илья Поляков

В ноябре и декабре месяце 1941 года от голода, побоев и дизентерии умерло много военнопленных. Финское начальство не дорожило жизнью пленных, и еще меньше интересовалось медицинским обслуживанием их. В северных лагерях не было ни врачей, ни лекарства, ни одного госпиталя. В Янискосках уход за больными был поручен военнопленному Полякову. В его распоряжение отведена одна секция четвертого барака, куда клали больных и концентрировали ослабший контингент. Истощенные люди непосильным трудом, постоянным недоеданием и побоями, не нуждались в медицинской помощи: им нужно было улучшить и увеличить питание, но в лагерях Финляндии был заведен прядок — военнопленный не вышел на работу — ему уменьшали паек. Стоило ему заболеть или ослабнуть, с него снимали верхнее платье и обувь, и в одном нательном белье помещали в барак для ослабшего контингента, где он был обречен на смерть. Гораздо хуже, чем с лекарствами, дело обстояло с водой и дровами. Каждое воскресенье военнопленные на себе носили дрова из леса. Во всей зоне была только одна водопроводная колонка, которая большее время не работала. Около нее постоянно стояла очередь. Жители четвертого барака все время были без воды — босиком и в нательном белье долго не настоишь в очереди. Отсутствие воды в лагере отражалось на чистоте в бараках. Нехватка воды, отсутствие дров, не регулярное мытье в бане привело к тому, что весть лагерь военнопленных завшивел. Борьба со вшивостью и клопами не велась. Правда санитар пытался клопов морозить, но его затея оказалась безрезультатной. Военнопленным это принесло вред: они мерзли.

Илья- рябой, так звали пленные санитара, знал все виды машин, любил все специальности, но никогда в жизни не был эскулапом. Начальник лагеря знал его абсолютное невежество в медицине, но мер не принимал, так как получил инструктаж свыше, что Поляков — полезный для них человек. Только начальника лагеря умел лечить санитар: весь спирт, предназначенный для медицинских целей, шел ему.

Как же попал Илья Поляков в санитары? Когда тральщик, на котором он служил, подорвался на мине, Илья Поляков, как и десяток других моряков, уступив место раненным в шлюпке, бросился в воду. Прекрасный пловец, он около шести часов держался на воде и был подобран финнами. Избитого Полякова доставили на берег. Он с ненавистью плюнул офицеру в лицо на первом допросе. Затем его отправили в распределительный лагерь.

Изуродованное оспой лицо, хитрые глаза, блестящие с зеленоватым оттенком, низкий, покатый лоб, нос с горбинкой и сутуловатая фигура Полякова с первого взгляда не понравилась полковнику. И Поляков первый попал в число обреченных на смерть. В то время еще не расстреливали публично, а уводили в лес. Илья испугался смерти и ползал на коленях, целовал сапоги офицеру, просил через переводчика помиловать, обещая исполнять все порученное ему. Его спросили о коммунистах. Он назвал фамилию Иванова: она вспомнилась ему быстрее всех, и Поляков знал, что из тысячи пленных один Иванов всегда найдется. Двое других с ненавистью посмотрели на него и молча погибли. Так Поляков спас свою жизнь и стал изменником. Через три дня его снова вызвали на допрос и стали требовать, чтобы он указал всех коммунистов и политруков. Поляков отказаться не мог и назвал несколько фамилий. Много погибло военнопленных, не зная причины, но никто по пути Полякова не пошел. Вскоре военнопленные стали подозрительно посматривать на него, т. к. после каждого вызова рябого матроса из барака

уводили несколько пленных и расстреливали. Боясь разоблачения Полякова, полковник был вынужден отправить его в трудовой лагерь. Здесь о нем на время забыли. Поляков вздохнул облегченно. Вместе с другими пленными он ходил на помойку и приносил отбросы, варил и ел их.

Когда борьба за существование приняла резкую форму, матрос с тральщика быстро оценил обстановку и, как другие, не записался поваром (а у многих была такая мечта — сварить обед для пленных было делом немудреным), а сразу объявил себя врачом. В это время о нем вспомнили, и негодяю были доверены сотни человеческих жизней, томившихся на каторге в Янискосках.

С тех пор Поляков от всех видов болезней применял единственное лекарство — мазь от мозолей. На его совести не один зарезанный человек: он не стеснялся делать операции, практикуясь на пленных, не отвечая за смерть. Для него не составляло труда отпилить ногу выше колена или вскрыть живот; операции обычно делал ночью. Если больной умирал, санитар разводил руками и, делая невинную мину на лице, лицемерно заявлял: «- Люди истощены, слабое сердце, а, наверняка, жил бы сто лет после операции».

Повара не имели права приступить к раздаче пищи, пока Илья Иванович не снимет пробу. Пленные ожидают, когда же рябой соизволит прибыть с двумя котелками и отведать пищу.