Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский

угодно ли? – начальник, хмыкнув, похлопал по туго обтянутой спинке дивана. – С широкого губернаторского плеча сия диванная меблировка, Ландсберг! И, строго говоря, диван этот тоже может быть записан в ваш актив! Ибо наш губернатор распорядился насчет вспомоществования тюрьме от города после того, как посетил нашу «обитель» и убедился, что я не намерен ябедничать либо давать ход той злополучной его резолюции… Г-м, да… Впрочем, я отвлекся. Не хочу вас пугать, Ландсберг, но вы пока просто не представляете себе, с чем и с кем вам придется столкнуться на Сахалине! Слава Создателю, я там тоже не был, и, надеюсь, не попаду никогда. Но и того, что я слышал, вполне хватает для самых мрачных предположений относительно вас!

– Простите, господин начальник – но все неизвестное, что часто пугает людей, при соприкосновении часто оказывается вовсе не таким уж и страшным. А то и вовсе – досужей выдумкой людей с богатым воображением! – слегка улыбнулся арестант.

– Это не более чем философствование, Ландсберг! А вот я в разное время встречался с двумя чиновниками тюремного ведомства, хорошо знающими этот проклятый остров. С одним – во время отпуска, на водах в Швейцарии, с другим – на Европейском тюремном конгрессе. Оба – отъявленные пьяницы. Один, с кем я неосторожно сел играть в карты, оказался еще и шулером! А если верить хотя бы половине их пьяных россказней, то Сахалин оскотинивает не только каторжан! Ландсберг, Ландсберг, не совершайте глупость! Вы не в ладах с иванами – но, поверьте, те, с кем вы не ладили до сих пор – сущие агнцы по сравнению с отпетой сволочью, собранной на сахалинской каторге! Зная ваш нрав, я наперед могу сказать, что не сойдетесь вы там и с тюремной администрацией! Ибо Сахалин не любит умных и добрых людей – он признает только законы стаи! Мне жаль, искренне жаль вас, Ландсберг!

– Благодарю вас и за добрые слова, и за вашу заботу, господин начальник! Право, мне даже неудобно – но мое решение неизменно.

– Понимаю, – вздохнул Ерофеев. – Я признаю ваше право на ошибку. В сущности, я мог бы настоять на своем не силой убеждения, а вверенной мне властью, Ландсберг! Знаете ли, я ведь уже отправил начальству доклад о состоянии здания здешней пересыльной тюрьмы. И присовокупил всеподданнейшее прошение оставить при себе подходящего по своему образованию и нраву арестанта в качестве инженера. Более того – получена резолюция высокого начальства, и решение этого вопроса оставлено на мое усмотрение, Ландсберг! Фактически – это мой карт-бланш! Ежели захочу – и останетесь здесь, хотите этого или нет!

– Зная вас как порядочного человека, я не верю, что вы воспользуетесь этим карт-бланшем, господин начальник. Арестант – и без того существо бесправное. Оставьте, прошу, мне свободу выбора хоть в этом. Свободу распорядиться своей судьбой…

Ерофеев помолчал, вздохнул, и, наконец, энергично хлопнул ладонями по коленям, как бы ставя в разговоре точку. Поднялись с дивана начальник тюрьмы и арестант практически одновременно.

– Ну, что ж, – Ерофеев пересек кабинет, вернулся за свой стол. – Прощайте, Ландсберг! Я по-прежнему убежден, что вы делаете ошибку – и тут я ничего поделать не могу. Страшную ошибку! Но… Храни вас Бог! Прощайте.

* * *

Дождавшись, когда интерес сокамерников по поводу неожиданного вызова арестанта к начальнику иссякнет, Ландсберг поймал взглядом Ахметку, мигнул майданщику, и они уединились, насколько это было возможно в набитой людьми камере.

Если хитрый татарин Ахметка и удивился вниманию со стороны Барина, то виду не подал. Сунув руки в рукава арестантского халата и чуть наклонив голову, он показал, что готов выслушать все, что ему скажут. Ландсберг изложил дело – желание старого полковника непременно попасть в этап на Сахалин и его опасения быть забракованным по возрасту. Не может ли он, Ахметка, помочь?

Ахметка опять же не высказал своего удивления, хотя про себя подумал, что старик определенно спятил. Сам Ахметка ни на какой Сахалин, естественно, не собирался. С самого утра, когда знакомый надзиратель шепнул ему про подготовку этапа, он срочно принял меры к тому, чтобы доктор его забраковал. «Мастырка», сделанная им сразу же, была довольно болезненной, однако внезапно появившиеся язвы на ногах и груди выглядели совсем как настоящие, и часа через два – три должны были вполне натурально загноиться. Ахметка проделывал подобное не раз и не считал болезненные ощущения от накладывания на тело раскаленных медных пятаков, последующее сдирание пузырей и натирание ран растертым табаком чересчур дорогой платой за «откуп» от страшного Сахалина. Но вот чтобы человек сам просился туда?..

О причинах столь необычного желания Жилякова расспрашивать Ахметка не стал: раз Барин не объяснил, значит, и не скажет. Да и какое ему, Ахметке, дело? Он покачал головой:

– Трудный дело, Барин. Аскер ведь совсем старый, да? Сколько ему?

– Пятьдесят девять. Почти…

– Трудный дело, – повторил майданщик. – Дорого стоить будет старому аскеру. У него есть деньги?

– Сколько? – потребовал Ландсберг. – Только чтобы наверняка, без обмана! Ты ведь меня знаешь, Ахметка: обманешь – пополам сломаю!

– Не пугай, Барин! Ахметка старый, его много кто пугал, однако до сих пор живой Ахметка! И слово держать умеет: если возьмусь – уйдет старый аскер на Сахалин. Пятьдесят «желтяков» – такой мой цена!

– С ума сошел? Двадцать полуимпериалов! – отрезал Ландсберг.

– Мало! – покачал головой Ахметка. – Мне с писарем из канцелярии говорить надо – чтобы он в бумагах у старого аскера возраст мал-мала подчистил. Писарь дешево не возьмет. Морда у старый аскер исправлять надо, морщины убирать, седой волос красить, лекарство покупать – чтобы глаз блестел и кожа розовый был. Мало!

– Тридцать, и конец разговору! – Ландсберг вынул завернутый в тряпицу перстень полковника, развернул и подал Ахметке. – Смотри! Любой ювелир даст за эту вещь в десять раз дороже, даже самый скупой. Так что сделаем так: я даю тебе перстень, а ты устраиваешь дело с полковником и возвращаешь мне двадцать полуимпериалов. «Желтяков», по-вашему. Идет?

Ахметка внимательно осмотрел перстень. На воле он, помимо всего прочего, промышлял скупкой краденого и немного разбирался в драгоценных камнях. Ландсберг явно ошибся: камень стоил еще дороже, чем он определил. Но Ахметка был тертый калач, и решил торговаться дальше.

– В тюрьма ювелира нет, Барин, сам знаешь. А Ахметка старый, темный человек. Откуда мне знать цену камня? Откуда я знай, что он настоящий? Давай перстень, баш на баш – и дело с концом!

Ландсберг решительно забрал изумруд и повернулся, чтобы уходить. Бросил через плечо:

– Не хочешь, дурак, нажиться – сам все сделаю! Думаешь, не смогу?

Ахметка был уверен,