Легионер. Книга вторая - Вячеслав Александрович Каликинский

и для уголовных, и для политических! Например, рудники на Каре. Я слышал, что это место еще похуже Сахалина будет. У вас мало шансов встретить на этом острове своего врага, Сергей Владимирович! Кроме того…

– Погодите, барон! Я согласен: этот негодяй может и не попасть на Сахалин! Но ведь племянник пишет, что имеет на сей счет самые верные сведения. Так что, согласитесь, шансы у меня все же есть! Даже если он будет на Каре – мой друг, все равно на Сахалине я буду ближе к нему, нежели попав в Тобольск или Николаевск…

– Опомнитесь, полковник! Значит, если вы не сыщете Рябого на Сахалине, то сбежите и направитесь на Кару только для того, чтобы посчитаться с этим негодяем? Это же абсурд! Извините, Сергей Владимирович, но вы явно переоцениваете свои возможности! Полагаю, что вы отдаете себе отчет в том, что естественная водная изоляция Сахалинской каторги создает для беглецов дополнительные трудности! Черт возьми, но ведь это не курортное место, где всякого желающего ждет услужливый лодочник или гондольер. И потом – сбежать с одной каторги, чтобы рыскать по другим местам заключения… Опомнитесь, прошу вас!

– Мое решение твердо и обсуждению не подлежит! – сердито ответил Жиляков.

– Допустим, мне не удастся отговорить вас от этой чудовищной «лотереи», полковник. Лотереи, заметьте, где вашим выигрышем будет расплата с Рябым, новая ваша поимка, новый приговор. Вы слышали, что пойманных беглых каторжников приковывают цепями к тачке?

– Я уже сказал: мое решение твердо!

Ландсберг помолчал, с сожалением глядя на старика.

– Хорошо. Пусть ваше решение непоколебимо. Но сначала вам надо попасть в этапную команду – а здесь я вам никак не могу помочь, если вы имеете в виду именно это. Не забывайте, Сергей Владимирович, что Ландсберг – такой же арестант, как и Жиляков. Да, здесь, в камере, мое слово кое-что значит. Но приказать начальнику тюрьмы включить вас в этап я, увы, не в силах!

– Но он глубоко уважает вас, мой юный друг! После того, как вы выручили его, спасли тюрьму от разрушения…

– Мне жаль вас разочаровывать, но единственная «плата» за мои усилия и скромный вклад в спасение здания – это ваше свидание с родными. Господин Ерофеев, выхлопотав по моей просьбе это свидание, счелся со мной. К тому же у него наверняка есть инструкции, приказы, ограничения и тому подобное! Оставьте эти мысли, полковник! Вам остается надеяться только на чудо. И на заключение доктора, который будет отбраковывать больных и немощных…

Однако Жиляков был буквально одержим своей идеей во что бы то ни стало попасть в этапную команду. Ради этого он был готов на все. Придвинувшись поближе, он шепотом поделился с Ландсбергом другим своим безумным планом: дать «на лапу» начальнику тюрьмы.

Как оказалось, во время свидания с супругой та сумела передать Жилякову фамильную ценность – перстень с изумрудом, переходящий в их роду от старшего мужчины к младшему. Жиляков честно признался, что камень в перстне имеет дефект, который сразу увидит любой ювелир. Так что коммерческая цена перстня, несмотря на немалые размеры изумруда, была не слишком велика.

Ландсбергу едва удалось отговорить старика от подобной попытки, из которой все равно бы ничего не вышло: перстень у старика-арестанта просто-напросто конфисковали бы и в самом лучшем случае – вернули бы супруге. Чтобы удержать Жилякова от новых фантастических прожектов, Ландсбергу пришлось пообещать ему подумать над способом непременно попасть в сахалинский этап.

Камера по-прежнему бурлила, а Ландсберг неподвижно лежал на своих нарах, неторопливо обдумывая решение столь непростой задачи. Вообще-то, у него в голове практически сразу сложился единственно возможный, как ему представлялся, способ действий. Если кто и мог помочь Жилякову в его желании непременно попасть в этап, так это был… майданщик Ахметка.

Майданщик в тюрьме – фигура значительная. И значительная, прежде всего, своими связями с волей. Во все времена тюремное начальство, как ни билось, нигде и никогда не могло искоренить сего явления. Правда, иногда борьба была чисто показушной. Нередкими в российских, особенно в сибирских тюрьмах были и случаи, когда само начальство являлось одним из звеньев цепочки, связывающей тюрьму с волей. Гораздо чаще на «тюремную коммерцию» просто закрывали глаза. А в подавляющем большинстве тюремщики и солдаты охранных команд пополняли свои скудные казенные заработки, а начальство ничего не замечало.

У Ахметки, несомненно, была и связь с волей, и своя «лапа» среди тюремной команды – в этом Ландсберг был уверен. Иначе как бы попадали в камеру водка, молоко, свежие яйца и мясо? И как могло бесследно исчезать из камеры тюремное «барахло», проигранное здешними обитателями в карты?

Очевидным было и то, что в одиночку никто из тюремщиков или караульных солдат помогать майданщику просто не смог бы: слишком узки и тесны были тюремные коридоры, где каждый был у всех на виду.

Размышления Ландсберга прервал выкрик просунувшегося в дверь камеры надзирателя: осужденного Ландсберга снова требовал к себе начальник тюрьмы господин Ерофеев!

Догадываясь о причинах вызова, Карл Ландсберг невесело хмыкнул, соскочил с нар и пошел впереди надзирателя по тюремным коридорам и лестницам, сцепив, как и предписывалось тюремным уставом, руки за спиной.

Ерофеев был занят: сердито распекал за что-то старшего надзирателя. Однако, увидев за дверью высокую фигуру Ландсберга, махнул на надзирателя рукой и велел арестанту заходить.

– Ну-с, господин Ландсберг! – Ерофеев выбрался из-за стола и подошел к арестанту совсем близко, остановился буквально в одном шаге, раскачиваясь с носка на пятку и сцепив, подобно ему, руки за спиной. – Ну-с, господин Ландсберг, вы, разумеется в курсе относительно последней новости, которую мне строжайше предписано держать в тайне до последнего момента. И о которой знает уже, не сомневаюсь, вся тюрьма?

– Шила в мешке не утаишь, господин начальник, – пожал плечами Карл.

– Да-да, разумеется! – Ерофеев склонил голову к левому плечу и прищурился. – Полагаю, что вы догадываетесь и о причинах моего вызова, Ландсберг, не так ли?

– Думаю, что догадываюсь, господин начальник…

– И что же вы мне скажете? Не передумали насчет моего предложения остаться при пересылке в качестве внештатного инженера-строителя? Если передумали, то сегодня еще не поздно сказать об этом, Ландсберг!

– Не передумал, господин начальник! Пусть все будет как будет…

– Напрасно, напрасно, Ландсберг! Я уважаю целеустремленных людей, но ваш случай особый! – начальник продолжал раскачиваться с носка на пятку. – Позволю себе напомнить вам еще раз, Ландсберг: на каторге вам придется особенно тяжело… Впрочем, отчего же мы стоим? Присядем! Прошу вас! – Ерохин широким жестом указал на кожаный массивный диван, занимающий чуть ли не четверть кабинета.

– Не