Время московское - Алексей Фомин

Ну вот… Подводят предка к императору, тот и спрашивает: как, мол, зовут храбреца. А тот по-гречески не понимает, молчит. А охрана у императора была сплошь из наших. Вот они и кричат за него: «Молодец, Воронец!» Получил казак свою награду, записался в императорскую гвардию. А записали его так: имя — Молодец, прозвище — Воронец. Вот с тех самых пор наш род и носит это славное прозвище в память о своем доблестном родоначальнике.

— Славная история! — с восхищением сказал Сашка.

— Славная, — охотно согласился с ним Иван. — А нам бы надо сделать так, чтобы и ныне не оплошать.

— Может быть, надо начинать с великой княгини? — предположил Сашка.

— То есть? — не понял Федор Васильевич.

— Письмо к великой княгине от ее сестры у меня-то сохранилось, — пояснил он. — Обратиться к ней, передать письмо, а через нее и на Дмитрия попробовать воздействовать.

— Что ж, мысль неплохая, — поддержал Федор Васильевич. — Упросить Дмитрия, чтоб принял нас, она сможет, но помощи он нее не жди. Женщина она неглупая, но в политику не лезет.

— Вот и отлично, — обрадовался Сашка. — Пусть только устроит встречу с Дмитрием, а дальше мы сами разберемся. Вот сейчас и пойдем к ней…

— Не получится сейчас. Великая княгиня еще вчера на богомолье в Ростов уехала, — урезонил его Иван. — Это я точно знаю.

— То-то она боярыню Тютчеву домой отпустила, — сообразил Адаш.

— А вы что, и с Тютчевой Ольгой успели познакомиться? — удивился Иван.

— А как же. Не дале как вчера вечером Тимофей Васильевич ее собственноручно из полыньи выловил. Кабы не он, померла б боярыня лютой смертью.

При упоминании Тютчевой Сашка почувствовал, что кровь вновь прилила к его щекам. Хорошо еще, что собеседники, занятые разговором, не обратили на это никакого внимания.

— Великая княгиня уехала дня на три-четыре. Это она специально, чтобы в завтрашнем цирке не участвовать, — пояснил Иван. — Не любит она эти жестокие забавы.

— В каком еще цирке? — не понял Адаш.

— Некоматка гладиаторов иноземных привез. Те сражаются друг с другом, публика смотрит. Великий князь, видать, и у нас хочет этот обычай завести.

— Тьфу, срам какой… — не удержался Федор Васильевич. — Разве война — это забава? А воины — разве обезьяны?

Но его риторические вопросы остались без ответа.

— Стало быть, игрище[8] завтра будет… — Адаш, усиленно размышляя, поскреб пальцами затылок. — И великий князь обязательно будет там. А кто же будет хозяйкой турнира, если великая княгиня отсутствует?

— Это самое интересное. Похоже, ею будет боярыня Тютчева. — На лице Ивана появилась кривая ухмылка.

— То-то я гляжу, — воскликнул Адаш, — великой княгини в столице еще несколько дней не будет, а Тютчева дома побыла денек и уж вечером обратно в Кострому надумала возвращаться. Хм… Но с чего это ей честь такая? Хоть и понарошку, хоть на несколько часов, но место великой княгини занять?

— Слушок ходит… Поговаривают, что князь Дмитрий к ней неравнодушен. — Ухмылка Ивана стала еще скабрезнее.

— Я знаю, как надо действовать! — громко заявил Сашка, прерывая этот диалог. — Перед тем как наградить победителя, великий князь должен предложить сразиться с ним любому желающему. Нет? Ведь так же наш предок Воронец на ристалище попал?

— Ну, есть такое правило, — согласился с ним Иван. — Только никто не выйдет. Нет в том чести для русского человека — гладиатора в цирке победить.

— Зато победитель сможет говорить с великим князем, — возразил Сашка. — Я побью гладиатора, и Дмитрий будет вынужден выслушать меня.

— Позорно это для боярина Вельяминова, — покачал головой Федор Васильевич.

— А как же наш предок Воронец? Для него не позорно было биться в Колизеуме? Ведь мы же гордимся таким славным предком.

— Не забывай, племянник, что это было пятьсот лет назад. К тому же Воронец был простым казаком, а не сыном ордынского царя.

— Времена меняются. И мы их не выбираем. Мы лишь можем постараться честно прожить свою жизнь и умереть во славу отчизны. А в том, что может быть полезным для Руси, позора нет и быть не может.

XI

Ночью подул северо-западный ветер и нагнал с Балтики целое стадо свинцово-серых, брюхатых туч, сплошной мягкой пеленой укутавших костромскую землю. В одну ночь лютый мороз сменился оттепелью. Снег сразу стал рыхлым, ноздреватым, а стены крестьянских изб и стволы деревьев в лесу — черными и влажными. С крыш то и дело съезжали вниз целые пласты снега, ненароком грозя придавить зазевавшегося прохожего.

Воинские игрища в честь Марса Децемврийского, затеянные князем Дмитрием по подсказке Некомата Сурожанина, должны были стать прологом к большому празднику, долженствующему, по мнению Некомата, побудить народ еще сильнее сплотиться вокруг своего князя. После циркового представления великий князь намеревался выставить народу бочки с дармовыми медами и пивом. По всей Костроме и окрестным слободам должны были быть накрыты столы с обильным угощением. К празднику готовились загодя. Как только установились морозы, в государевых вотчинах начали забивать скот и свозить его в столицу. Уже заготовили к празднику не менее пятисот бычков и тысячи свиней, а уж птицы всякой — несчитано.

Немного смущало великого князя то, что праздник приходился аккурат на предрождественский пост. Но Некомат успокаивал, говоря: «Оно и к лучшему, ваше величество. Лучше сразу брать быка за рога. Надо дать понять попам, что вы не нуждаетесь в посредниках, чтобы общаться со своим народом. А уж для общения с Создателем вам тем более посредники не нужны, ибо это вы Исусова рода, а не они. Сейчас самый подходящий момент. Митрополит Алексей помер, надо ставить своего митрополита. Поп Митяй — чем не кандидатура? Нельзя позволить, чтоб митрополита нам из Царьграда навязали. В конце концов, Михаил Тверской ваш холоп, а не вы его. Почему же он шлет вам митрополита? Поставим своего митрополита и веру подправим. Невыгодна вам эта апостольская православная вера, государь. Это церковь и вера подлого люда, простонародья. Вы же потомок богов. Почему вы должны стоять со смердами на одной ступени? Вон на Западе все правители — все холопы ваши, а народ их чтит, как богов. Ордынский царь тоже себя богом объявил. Чем же вы хуже?»

Понимал великий князь, что прав, ох прав Некоматка, да только боялся до дрожи в коленках, до желудочных колик того момента, когда новость сия известна станет преподобному Сергию. Ох, не избежать тогда неприятного разговора. Конечно, у него, у великого князя, сила физическая. Может взять любого и в бараний рог свернуть. Но как вспомнит о нечеловеческих глазищах преподобного, о его взгляде, в самую душу проникающем, самые сокровенные твои мысли и задумки, спрятанные в темные углы и лабиринты, читающем, так сразу не по себе делается. Недаром говорят, что Сергия даже медведи боятся. Да, тяжелый предстоит разговор. Но — неизбежный, ибо не ужиться двум медведям в одной берлоге, так же, как и двум хозяйкам у одной печи. Вот и получается, что прав Некомат. Ныне — самый подходящий момент.

Ристалище для цирка соорудили на широком заливном лугу, за городом. Утоптали снег, обнесли изгородью. С двух сторон соорудили леса с лавками для сидения: одну — для знати, другую — для людишек поплоше: купцов и мастеровых. С третьей стороны был крутой склон, на котором по задумке должен был собраться черный народишко. С четвертой стороны находились ворота, открывающие путь на ристалище. В дальнем углу установили шатры — для гладиаторов и коновязь — для лошадей.

О предстоящем празднике, и гладиаторских состязаниях в частности, объявлялось широко и заранее. Поэтому в назначенный день народ на ристалище собирался с самого утра. Сначала заполнилась трибуна для простонародья и склон холма, а вскоре начали прибывать и бояре с детьми боярскими и дворянами. Последним приехал великий князь в сопровождении своих ближних: Некомата и бояр Боброка, Бренко и Тютчева. С Тютчевым была и красавица-жена. Некомат уселся по правую руку от князя. Слева сидела Ольга Тютчева, исполнявшая сегодня формальные обязанности хозяйки турнира. Именно ей предстояло возложить лавровый венок на голову победителя. Бренко, Боброк и Тютчев сидели сзади. Публика, уже слегка подмерзшая, волновалась и требовала начала представления.

Распорядителем выступал Некомат. Спросив у великого князя разрешения начинать, он поднялся и взмахнул платочком, давая знак трубачам. Трубачи тут же вздели к небу длиннющие рога и затрубили, извлекая из своих инструментов жуткий рев, подобный зову матерого изюбря во время гона.

Из шатров появились гладиаторы, закованные в броню. Взобравшись на своих коней, они выстроились друг за другом, составив целую процессию. Перед каждым гладиатором шел оруженосец со штандартом, на котором был изображен родовой герб этого гладиатора. Оруженосцы были наряжены в разноцветные одежды, соответствующие цветам их господ. Процессия, приветствуемая зрителями, обошла кругом все ристалище, после чего гладиаторы спешились и разошлись по своим шатрам. Трубачи протрубили вновь, Некомат объявил первую пару сражающихся, глашатаи, равномерно расставленные вдоль всего ограждения, криками, один за другим, известили о том всех зрителей.