Полное собрание сочинений. Том 5. Мощеные реки - Василий Песков

– С праздника едете?

– Однако, с праздника. Олешка кололи, немношко мухоморчика пили, – отвечает высокий с шестом.

Я уже знал про этот грибной напиток и покрепче ухватился за весла. Только теперь я как следует оценил характер реки. Лодка в любую минуту грозит опрокинуться.

Прикидываю: сколько придется пройти перекатов? Каждый удар весла надо рассчитывать, а пойди угадай, где лучше проскочить эти чертовы камни. Ну и течение – лодку поставило боком, поволокло…

Один старик сзади меня беззубым ртом жует завяленное полусырое мясо. Другой, так и не сумев завязать шнурок, уткнулся в оленью шкуру.

– Уснул дедушка Они, – улыбается высокий с шестом.

Мне не до шуток. Гляжу на этого третьего. Он-то понимает, что мы вот-вот кувыркнемся?

– Много гольцов везете?

– Однако, хорошо ловили. Штук двести будет.

Лодка чуть-чуть не хлебает бортами. Гольцы подо мною скользят, как живые, трудно грести. Кажется, этот третий с шестом протрезвел, вон как ловко уперся. Но что это он шарит рукой – рукавица лежит на виду, на коленях.

– Плохо видите?

– Однако, совсем слепой.

– Совсем?!

– Однако, с детства не вижу.

Лоб у меня сделался мокрым. Как же я сразу… Веки у человека в самом деле не поднимаются, лицо неподвижное… И вот как раз надо решать, куда повернуть лодку. Уже слышно – вода бьет о камни, и белую пену видно. Вот сейчас надо… Там, на быстрине, будет поздно.

– Мелгитанин (русский), надо правым веслом греби… Там у берега глубина хорошо.

Теперь я и сам вижу, что правым. Опять скребануло по днищу… Уже глаз не могу оторвать от высокой спокойной фигуры. Это он с шестом ловко равняет лодку. Вместо шарфа на шее – белое вафельное полотенце, на поясе – ножик и две небольшие коробочки. С табаком и, наверно, с этим сушеным «мухоморчиком».

– Вы тоже на праздники выпили?

– Однако, немношко. Так немношко песня хотел… Слушай, право, право греби – палка будет…

Да, это бревнышко на течении могло бы нас… Я уже не могу сдержать изумления:

– Иван Пинович, а как же вы?..

– Однако, просто. Шумит палка – я слушай. Сейчас поворот будет. Держи! Держи! – Камни!

Поздно. Лодка не опрокинулась, но крепко, со скрежетом села на дно. Шестом и веслами не возьмешь. Рулевой прыгает в воду. И я прыгаю. Вода – выше сапог и холо-одная… Проснулся от толчка дедушка Они, но ничего не понял, забормотал песню…

Опять плывем. И я уже не чувствую себя капитаном. Мне надо, конечно, в оба глядеть, но больше я слушаю, что говорит этот удивительный человек на корме.

– Сейчас бояться не надо. Тут камни нету. Смело надо греби. Тут рыба много живет, слышишь, юкола пахнет? Мой юкольник.

На берегу показался аккуратный сарай на тонких, высоких сваях.

– Юколы много запас?

– Однако, много.

– Сам ловил?

– Сын помоги, жена помоги, сам много ловил. Сейчас надо левым греби – будет камень, который наверху нету.

– Всю реку знаешь?

– Она шумит – я помни. Тут шумит, там по-другому шумит, палка совсем по-другому шумит. Шестом глубину хорошо помню…

– А что сейчас справа на берегу?

– Много мелкой вода, много лежит больших палка. Дом орла на сухой палка…

Два белохвостых орла поднялись и тяжело полетели к пологой сопке.

Последний час мы плывем уже в темноте. Сопки становятся черными. Четко обозначился поломанный горизонт. За горами лимонно светится небо, а сопки все черней и черней. Темнота постепенно стекает в реку, и только далеко слева две снежные горы сияют розоватым светом. В сплошной темноте плывем. Еще два больших переката, и должны появиться огни поселка.

– Тут надо хорошо смотри. – Рулевой на корме привстает. – Шестом, шестом, а я веслами… – Проскочили. И показались огни.

– Иван Пинович, а в табун по реке кверху ты когда же прошел?

– Однако, вчера прошел. Утром пошел, вечером в табуне чай пили.

– По берегу шел, а лодку тянул?

– Однако, так.

– Один?

– Нет, не один. С собакой шел.

Я мысленно оглянулся, представил себе каменистый берег, заваленный подмытым лесом и валунами, изрезанный множеством шумных ручьев и речек. Идет по берегу человек и тянет лодку. Слепой человек. К табуну – пятьдесят верст… Непостижимо!

Лодка ткнулась в илистый берег. Рулевой в темноте уверенно отыскал нужный колышек, привязал лодку. Позвал кого-то из темноты. Сейчас же подошли две женщины, в большую корзину стали складывать рыбу. Что-либо спрашивать было неловко, я отложил разговор и стал прощаться.

– Однако, мелгитанин хорошо весла держал. Я думал, немношко плохо будешь греби… Как по-русски сказать… молодец!

Похвала была кстати. Ломило руки и спину, на ладонях темнели кровавые пузыри.

Я прошел улицей и оглянулся на реку. Два старика, обнявшись, мирно болтали. Высокий переобувался.

Сорок пять лет назад мальчик-чукча Иван Рультетегин поехал с отцом в гости в соседний табун. Взрослые пили чай, а ребятишки прыгали посреди юрты. Играя, дочка хозяина зачерпнула блюдцем золы… Это только кажется, что костер в юрте остыл, только сверху костер покрывается синим пеплом… Женщины языком выбирали золу из глаза и спрашивали: «Ты видишь?» Он и теперь помнит, как спрашивали. Ему было шесть лет. Он не мог понимать всей беды.

«Твоими глазами должны стать уши, и голова, и ноги, и руки», – говорил отец. Отец брал сына во все поездки по тундре, рассказывал: это ручей, это олений след, это утки свистят крыльями; трава под снегом ложится в сторону, где прячется солнце; запели птицы – значит, день наступает; солнце греть перестало, утих ветер – ночь пришла в тундру. «Запоминай, тогда будешь жить». И он научился издалека «слышать» табун по запаху дыма, ловил в табуне ездовых оленей. Он мог заколоть оленя. Снять шкуру. Научился шить торбаза, делать крепкие нарты, мог выбрать дерево и выдолбить лодку, научился по ветру править упряжкой собак. Отцовские глаза были рядом. Всегда спросишь: это как? это что? Но отец не прожил долго. Попал в метель, четыре дня под снегом лежал, простудился…

Отца заменил хороший друг Сергей Ивтагин. Вдвоем уходили охотиться на медведя, стерегли в засадах горных баранов, стреляли диких оленей. Часто зверя первым слышал Иван. Сергей стрелял. Высокий и сильный Иван нес тушу домой. «Не знаю, сколько километров нес – кто мерил тундру! Два дня шли, три дня». Иван и сам стрелял по птичьему табуну, по свисту крыльев целился. Добычу приносила собака. По крику, по шороху крыльев он мог сказать: летит сорока или ворона, лебеди, гусиная стая. Он помнил все речки около стойбищ, знал, в какую когда заходит красная рыба. Он искуснее всех вязал сети и не отставал на рыбалке. Рядом были глаза хорошего друга. Но друг женился, уехал на Анадырь. «Тогда сильно-сильно была тоска. Я думал: надо к «верхним людям» идти…»