Александр Алехин. Жизнь как война - Станислав Андреевич Купцов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Расстрельные списки действительно проходили в Одессе через делопроизводителя юридического отдела Революционного трибунала Якова Вильнера. Высоколобый брюнет, которому на тот момент было всего 19 лет, уже выигрывал чемпионат Одессы по шахматам. Он каким-то чудом заметил в злополучном перечне всемирно известную шахматную фамилию. Вильнер был лично знаком с Алехиным, а брат арестанта Алексей писал в «Шахматном вестнике» о многообещающем одессите. Пусть журнал и перестал издаваться, Вильнер добра не забывал. Он отлично понимал, что Алехин – выдающийся мастер, который в будущем может принести стране немало пользы – да что там стране, всему шахматному миру! И передал информацию Раковскому.
Нет сомнений, что у покровителя Алехина имелись все рычаги, чтобы освободить шахматиста. Все-таки Раковский был одним из первых, кто устанавливал в Одессе советскую власть – в качестве председателя местной Всесоюзной чрезвычайной комиссии (ВЧК), хотя и вынужден был покинуть город, когда его заняли австро-германские оккупанты. Кроме того, Раковский неоднократно сотрудничал с самыми видными большевиками того времени, включая Иосифа Сталина.
По иронии судьбы, самого Раковского спустя годы уже никто не спас: его казнили в 1941 году в лесу Орловской области – он попал в сталинские расстрельные списки…
Богатырчук также утверждал, что встречался с Алехиным вскоре после его возвращения из Одессы в Москву, и тот якобы показал ему билет члена Российской коммунистической партии большевиков (РКП(б)). Однако украинский шахматный историк Сергей Ткаченко в книге «Спаситель Алехина» опроверг утверждение Богатырчука о партбилете. Ткаченко изучил в Государственном архиве Одесской области списки членов партии и кандидатов на вступление за нужный период – и фамилии шахматиста не обнаружил (позже сам Алехин заявил, что стал кандидатом в РКП(б) в августе 1920 года).
Кроме того, Богатырчук сообщил о месте работы шахматиста в Одессе – комиссия по изъятию ценностей у буржуазии. Сам Алехин утверждал, что работал в Инотделе Одесского Губисполкома. «Не веря во внезапное перевоплощение Алехина, каюсь, я и тогда и позже осуждал Алехина за его переход на сторону своих злейших врагов», – писал Богатырчук.
* * *
Есть и другие версии удивительного спасения Алехина «в последний момент», причем некоторые из них весьма фантасмагоричны и больше похожи на сюжет какого-нибудь легкомысленного романа. Например, будто бы в камеру к арестованному шахматисту, ожидавшему своей расстрельной участи, внезапно заглянул хрестоматийный «красный вождь» в кепке со вшитой в нее красной звездой, с пробивавшейся из-под головного убора могучей черной шевелюрой, близко посаженными, внимательными глазами, припрятанными за толстыми стеклами очков, крупным носом по центру густых широких усов и с жиденькой бороденкой. Они сели друг против друга, расставили фигуры на доске, сыграли партию, а потом человек вышел из камеры, оставив Алехина в тяжких раздумьях, почему это один из самых главных большевиков и архитекторов революции почтил его своим присутствием. Лев Троцкий, соавтор красного террора, в тот визит обнаружил в себе человеческое. Он оказался очарован шахматами Алехина в достаточной степени, чтобы тотчас после личного знакомства отдать приказ об освобождении, даровав шахматисту жизнь.
Эта сказка имела бы право на существование, если бы не одно «но»: Лев Давыдович в то время в Одессе не появлялся, поэтому спасительная встреча никак не могла состояться. Еще удивительнее, что Алехин эту версию не особо опровергал, возможно, считая ее слишком красивой и легендарной, чтобы противоречить ей – или же она виделась ему настолько нелепой, что в опровержении попросту не было нужды.
Другие «теории» выглядят не столь кинематографично, но и доверия им немного. Например, трудно себе представить, будто бы вопрос жизни и смерти любого арестанта в Одессе решали несколько человек, которые должны были единогласно голосовать за казнь. И вот якобы один из них вдруг воспротивился расстрелу Алехина, узнав его масштабную шахматную личность. Будучи молниеносным карательным органом, чрезвычайка навряд ли могла позволить себе столь сложную схему ликвидаций «советского врага» – внутренний разлад был ей совсем не на руку. Еще по одному альтернативному сценарию, Алехин прибыл в Одессу по высокому разрешению члена Всеукраинского ревкома Дмитрия Мануильского, и шахматист будто бы использовал его ликвидную фамилию в качестве защиты во время допроса. Чекисты проверили слова Алехина и с радостью распахнули дверь его тюремной камеры.
Но можно (и нужно) обратиться к первоисточнику. Вот как в интервью «Новой заре» Алехин лично живописал события тех судьбоносных для себя дней: «В бытность мою в Одессе я был арестован большевиками и заключен в подвалы чеки. Большевики нашли у меня какую-то иностранную переписку, и это было достаточным поводом для предъявления мне обвинения в шпионаже в пользу Антанты. В отношении меня пришло предписание из Москвы расстрелять только в том случае, если будут обнаружены серьезные и действительные улики. Таковых в конце концов не оказалось, и я был выпущен на свободу»8. Еще он упомянул, что вместе с ним в подвале сидел военный министр Украинской державы при гетмане Скоропадском. Его, в отличие от Алехина, расстреляли – в гараже здания ЧК на Екатерининской площади[8].
Самое страшное, что может произойти с человеком, – потеря надежды. Алехин начал куда больше терять, чем приобретать, в 1914 году в Мангейме. Лишения с тех пор преследовали его, а с ними таяла и надежда. Шахматы отошли на вторые роли, встал вопрос выживания, и кульминацией нежеланной борьбы стала камера, где Алехин наверняка думал о смерти, о ее неотвратимости. Возможно, момент, когда за ним пришли, чтобы освободить, а не отвести в «расстрельный подвал», стал точкой нового взлета, проблеском надежды, осознанием, что еще не все потеряно и нужно чуть-чуть подождать, перетерпеть, приложить усилия, прежде чем все как-нибудь само наладится.
Но если жизнь все время чинит препятствия, не дает развиваться так, как хочется, то внутри вполне могут возникнуть протестные движения, когда приходится мимикрировать, притворяться тем, кем ты на самом деле не являешься, лишь бы вырваться из плена обстоятельств, превратиться
