Марк Бернес в воспоминаниях современников - Коллектив авторов Биографии и мемуары

Нет, никогда я не забуду этого вечера и этого выступления Марка.

Бернес был человеком, от рождения наделенным юмором. Юмором острым и добрым. А как он хохотал! У него смеялись не только губы, не только глаза — смеялось все лицо, каждая морщинка.

В молодости мы с ним даже изобрели некий язык шифра — стоило одному из нас сказать что-то совершенно непонятное для окружающих, как второй покатывался со смеху. Мы достигли такого совершенства в нашем «языке», что понимали друг друга уже по намекам, по взглядам.

Марк был легким человеком в общении, веселым. Он любил и ценил хорошую шутку. С легкостью подхватывал в разговоре шуточный, ироничный тон. Иногда ночью раздавался телефонный звонок. Марк, не здороваясь, деловито рассказывал свежий анекдот и вешал трубку. Он просто не мог не поделиться новой удачной шуткой.

У него было много друзей. Он дружил с поэтами Ваншенкиным и Евтушенко, с композитором Колмановским, но, пожалуй, самым лучшим его другом, любимым, был Николай Федорович Погодин. У них было много общего, у артиста и драматурга. Они хорошо подходили друг другу. Бернес писал в статье, посвященной памяти Николая Федоровича:

«Погодин был очень разносторонним человеком, разнообразными были его увлечения. Очень любил Погодин Музыку, она занимала в его жизни много места. Имея хороший магнитофон, он увлекался записями и был владельцем просто уникальной коллекции пленок… В разные периоды жизни он увлекался разной музыкой. Был период классики — Рахманинов, Бородин, Бетховен, Шопен. Он слушал записи разных оркестров, сравнивал трактовки разных дирижеров… Я любил слушать с ним музыку. Он это ценил, — он любил людей, умеющих слушать…

Одно время он просто сходил с ума от Шаляпина. Он очень ценил в Шаляпине не только великого певца, но огромного драматического актера. О „драматизме“ Шаляпина он мог говорить часами. В этом вопросе наши точки зрения сходились, а для Погодина не было большей радости, чем разделенное с другом мнение. Он радовался совпадению мнений, вкусов, как ребенок…»{36}

Для чего я привел такую большую цитату? Потому что в этом — весь Бернес. Из его слов видно, как глубока и интересна была дружба артиста и драматурга.

Заканчивая статью, посвященную памяти Н. Ф. Погодина, Бернес писал: «Я до сих пор не могу примириться с мыслью, что его нет. Мне до сих пор кажется, что я его вот-вот где-то увижу, вот-вот услышу его голос… Мне его не хватает… И, наверное, не мне одному…»

Как не сказать, не повторить эти же слова о Марке Бернесе? Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь примириться с мыслью, что его нет… Перестанет ли мне когда-нибудь казаться, что я его увижу, услышу его… Ах, как мне его не хватает, милого, доброго товарища… И я уверен, не мне одному…

Мой старый друг, я благодарен судьбе за то, что она подарила мне твою дружбу…

«Большая жизнь»

После одного из просмотров «Острова сокровищ» в Московском доме кино ко мне подошел какой-то молодой человек, невнятно представился и, сделав несколько комплиментов в адрес моей работы, стал весьма подробно ее разбирать, обнаружив недюжинные познания в области музыкальной кинодраматургии и роли музыки в звуковом кино. Поначалу я думал, что это какой-нибудь музыковед, и был очень удивлен, что он оказался украинским кинорежиссером Леонидом Луковым, ставящим на Киевской киностудии фильм о донецких шахтерах. И тут же Луков пригласил меня писать к этому фильму музыку.

Стихи песни «Спят курганы темные», написанные для фильма «Большая жизнь» начинающим поэтом, а ныне известным писателем-сатириком Борисом Ласкиным, были утверждены Луковым сразу и безоговорочно. Но за всю мою долгую творческую жизнь в кино мне никогда не приходилось писать столько совершенно разных вариантов песни — Лукова все они не устраивали, а на мои просьбы изменить характер или хотя бы ритмику стихов он отвечал категорическим отказом.

Наконец, когда я был уже готов отказаться от работы над музыкой и в полном расстройстве перебирал рояльные клавиши, неожиданно вдруг родилось начало припева — «через рощи шумные». Зацепившись за эту коротенькую попевку, я довольно быстро сочинил всю песню, показал ее Лукову, и Леонид Давыдович облегченно вздохнул и сказал:

— Наконец-то! А я только собирался с тобой распрощаться и все искал наиболее гуманную мотивировку!

К моему удивлению, Луков передал песню для исполнения не молодому Марку Бернесу, игравшему положительную роль инженера Петухова и мечтавшему о песне в этом фильме, а актеру Лавру Масохе, игравшему роль подлеца и диверсанта Макара Ляготина.

— Мне это надо для драматургии, — говорил Луков, — ведь поначалу Ляготин должен предстать перед зрителем и своими партнерами по фильму как «свой парень», песенник и душа нараспашку. А если песня твоя действительно получилась правильной и патриотичной, то народ ее конфискует в свою пользу.

Фильм вышел на большой экран, шел долгие годы и, к огромной моей радости, песня «Спят курганы» до сих пор еще не забыта.

«Истребители»

Поставив последнюю ноту в партитуре «Большой жизни», я сразу принялся за работу на той же Киевской студии над музыкой к фильму «Истребители» (режиссер Э. Пенцлин) с Марком Бернесом в главной роли. Песня для этого фильма «Любимый город» на стихи Евгения Долматовского сочинялась довольно быстро, понравилась режиссеру, съемочной группе, и Бернес принялся энергично ее разучивать. Это была вторая его песня в кино. Первая — «Тучи над городом встали», спетая в фильме режиссера Сергея Юткевича «Человек с ружьем», — принесла молодому актеру огромную популярность, и Марк старался не ударить лицом в грязь в своей новой работе.

Но тут вдруг возникло неожиданное препятствие. Дело в том, что директором Киевской студии был в те годы товарищ З. И. — молодой, рыжий, румяный человек, обладавший неплохим и сильным тенором и считавший себя непоколебимым авторитетом во всех музыкальных вопросах. И он-то один неожиданно для всех стал ярым противником этой песни, говорил про нее малоприятные для автора слова, напевал и предлагал свои варианты мелодии и в конце концов специальным приказом запретил использование «Любимого города» в фильме. (Справедливости ради отмечу, что впоследствии он изменил свою точку зрения на песню, охотно ее напевал, и мы остались добрыми друзьями.)

Пока же судьба песни висела на волоске. Но тут товарищ З. И. уехал на несколько дней в командировку, и мы решили рискнуть — вопреки грозному приказу директора сняли сцену «Вечеринка» под фонограмму «крамольной песни». Скандал был большой, и страсти улеглись только тогда, когда Министерство кинематографии без поправок приняло картину и одобрительно отозвалось как о песне, так и о ее исполнении.