Иранская мина - Александр Александрович Тамоников

Обычный эстонский парень Юрген. Точнее, эстонский немец, который всю свою сознательную жизнь прожил на богатом хуторе своего дяди недалеко от города Пайде. Рано лишившись родителей, он попал в семью своих родственников по отцовской линии. В свои двадцать пять лет он мало чего видел, кроме коров и хутора со всеми его хозяйственными постройками. За всем этим надо было ухаживать, надо было много работать. Работали все: и наемные работники, и дядя, и Юрген. От темна и до темна, в любую погоду. Потому что за скотом надо ухаживать, за хозяйством надо следить. А еще потому, что молодому человеку не должны лезть в голову всякие глупости, он должен работать.

Так бы и прошла жизнь Юргена на этом хуторе. Женили бы его на соседской девушке, дочери хозяина соседнего хутора. Но на западе зрел коричневый нацистский гнойник. Советский Союз активно пытался обезопасить свои западные границы. Прибалтийские немцы уже не первый год находились под ненавязчивым влиянием германской пропаганды, расхваливающей немецкий образ жизни, единение и превосходство немецкой нации.

Согласно заключенным в августе 1939 года советско-германским соглашениям, Латвия, Эстония и Литва попадали в сферу интересов СССР. Мемельский край в это время уже вошел в состав Германии. Надо отметить, что немецкое население Латвии и Эстонии порождало проблемы для обеих сторон: советское руководство расценивало его как «пятую колонну» после запланированного присоединения Прибалтики к СССР, а нацистская доктрина требовала воссоединения фольксдойче[2] в рамках единого германского рейха. И вот в сентябре 39-го года был подписан Договор о дружбе и границе между СССР и Германией. По доверительному протоколу к данному договору советское правительство обязалось «не препятствовать немецким гражданам и другим лицам германского происхождения, проживающим в сферах его интересов, если они будут иметь желание переселиться в Германию или в сферы германских интересов».

Нельзя сказать, что Юрген сразу загорелся желанием переехать в рейх. Он не особенно задумывался о таких вещах. Жили они на хуторе мирно, вполне мирно поддавались умело направленной агитации и привыкали восхвалять все немецкое и ненавидеть все советское, а заодно и русское. Так Юрген на общей волне переселения и попал в рейх. А в последние месяцы перед репатриацией он, как и многие молодые парни, ходил на беседы, где их собирали по 20–30 человек и рассказывали об устройстве мира и о роли в этом мире разных стран, прежде всего Германии. А также о том, откуда по всему миру идет зло, с которым надо бороться каждому честному патриоту.

Беседы зародили сомнения. Переполненная волнением душа молодого человека в поезде приняла все в себя, поверила. Еще бы не поверить, когда ты переезжаешь со своего хутора – пусть и богатого, пусть с поголовьем коров аж в шестьдесят штук – в Великую Германию. И когда после прибытия в карантинной зоне к молодым людям подошел высокий человек со строгим взглядом и отменной выправкой, Юрген, как и еще несколько парней, был готов на все. На все ради своей новой родины, которая снизошла и приняла своих крестьянских детей, чтобы сделать их повелителями мира. Которые могут вернуться вскоре на свою историческую родину, но уже как настоящие арийцы, заслужившие право повелевать низкими народами во славу рейха и великого фюрера.

Но вот незадача! Стрелять в затылок выстроенным по краю земляного рва женщинам и детям на оккупированных территориях было почему-то просто и не страшно. Сжигать села в Белоруссии было не страшно и даже как-то весело. А вот здесь, в Иране, веселья оказалось мало. Жара, пыль, грязь и странное ожидание. А еще страх. Страх ходить среди этих самых русских. Страх понимать, что три такие большие державы объединились против Германии. Этот страх разъедал изнутри.

Сегодня ночью все как-то треснуло, развалилось в одночасье. Когда помощника Юргена схватили в темноте какие-то люди в гражданской одежде, он понял, что это провал; что советская, американская и британская разведки все наверняка знают и это конец, уже не выбраться и не исчезнуть. И он начал стрелять, побежал, не зная куда. Все горело в голове огнем страха, паники. Смерть! Не чужая, не гипотетическая, а его собственная вот тут, рядом! И она хочет схватить, нагнать его! Эта смерть ударила огненным хлыстом по ногам Юргена и опрокинула его лицом на асфальт.

Он сидел на стуле, накачанный обезболивающим, и все еще не верил, что жив, что смерть отпустила его, не забрала. Может, просто дала отсрочку? Он смотрел на этих людей – на русского и второго, кажется, американца – и осознавал, что именно от них зависят его жизнь и смерть. Вон тот, с еврейским лицом, стрелял в Юргена и не убил. А кто мешает ему вывести сейчас его во двор и пристрелить? Да что там во двор – прямо здесь, на этом стуле! И Юрген отвечал, говорил торопливо, сбивчиво, лишь бы вымолить жизнь, не рассердить этих людей, заслужить снисхождение. Он уже и не думал о том, что немцы – высшая раса, а все остальные – «недочеловеки». К черту это все! Жить бы только, только бы жить, и все!

Коган решил взять допрос в свои руки:

– Так, давай сначала и по порядку. Ты получил приказ запугать женщину по имени Зухра, когда к ней стал приходить советский военный водитель?

– Раньше, – замотал эстонец головой. – Ее стали обрабатывать раньше, заставляли знакомиться с шоферами, которые перегоняют американские машины. Ей давали деньги и продукты. А когда она познакомилась с тем водителем, мне приказали ее курировать. Она мне пересказывала все, о чем они говорили. А я ей потом приказал передать посылку с ее любовником в город Месири.

– Что было в посылке? – сразу же насторожился Смолл.

– Ничего, только детские вещи и письмо, – засуетился раненый. – Поверьте! Это была проверочная отправка! Мы хотели узнать, будут проверять содержимое или нет. В посылке было несколько секретов и письмо, заклеенное так, чтобы было понятно, вскрывалось оно или нет. Если посылка пройдет успешно, то через любовника Зухры можно передавать более серьезные вещи. Но я не знаю, что именно хотели передавать. Меня не посвящали.

– Кто был твоим куратором? – снова потребовал Коган.

– Я его не знаю, видел только два раза, – с готовностью ответил Юрген. – Он оставлял рекомендации и приказы в условных местах. А еще присылал ко мне людей, почти всегда разных. Они с паролем передавали приказы и принимали отчеты.

– Как он выглядит?

– Высокий, прямой как жердь. Усы прямые, темные глаза