Личный мотив - Клер Макинтош

– Вы ведь Дженна, верно?

Мне хочется убежать, но ноги словно вросли в землю. Я мысленно лихорадочно перебираю всех, кого знаю в Бристоле, понимая, что уже видела его раньше.

– Простите, я не хотел вас напугать, – говорит мужчина, и тут я соображаю, что дрожу.

Он выглядит искренне раскаивающимся и широко улыбается мне, словно в качестве компенсации.

– Я Патрик Мэтьюз, ветеринар из Порт-Эллиса, – добавляет он.

И я тут же вспоминаю и его самого, и как он засовывает руки в карманы своего голубого халата.

– Извините, пожалуйста, – говорю я, наконец совладав со своим голосом, который звучит тихо и неуверенно. – Я не узнала вас.

Я бросаю взгляд на пустую тропинку вдоль берега. Скоро сюда начнут сходиться отдыхающие, защищенные от любых превратностей погоды щитами от ветра, экранами от солнца и зонтиками. Впервые я радуюсь, что сейчас разгар сезона и в Пенфаче полно людей: этот Патрик сердечно улыбается, но я уже однажды купилась на теплую мужскую улыбку.

Он наклоняется, чтобы почесать Боу за ухом.

– Похоже, вы сделали доброе дело с этим парнем. Как вы его назвали?

– Его зовут Боу.

Я не могу совладать с собой. Но я делаю два едва заметных шажка назад и мгновенно чувствую, как комок в горле размягчается. Я заставляю руки опуститься, но ловлю себя на том, что они сами подтягиваются куда-то на уровень талии.

Патрик приседает и дразнит Боу, который в восторге от столь непривычного для него внимания и сразу ложится на спину, чтобы ему почесали живот.

– Он, похоже, уже совсем не нервничает.

Такая расслабленная манера поведения Боу успокаивает меня.

– Да, с ним вроде все в порядке, – говорю я.

– Так оно и есть.

Патрик встает и отряхивает песок с колен, а я продолжаю стоять на месте.

– Насколько я понимаю, никаких проблем с Йестином не было? – улыбается он.

– Вообще никаких, – киваю я. – Он, похоже, думает, что собака является неотъемлемой частью любого дома.

– Я склонен с ним согласиться. Я бы и сам завел пса, но столько времени провожу на работе, что это было бы несправедливо по отношению к нему. С другой стороны, мне каждый день приходится сталкиваться с достаточным количеством животных, так что грех жаловаться.

Здесь, на берегу моря, он выглядит очень органично, как у себя дома: на сапогах морской песок, а в складках одежды видна выступившая соль. Он кивает в сторону сердца, выложенного на песке.

– Кто такая эта Элис и почему вы хотите, чтобы она вас простила?

– Ох, это не мое. – Он, должно быть, считает меня экстравагантной, если я рисую на песке. – По крайней мере, это не мои сантименты. Я просто делаю снимок для другого человека.

Патрик выглядит смущенным.

– Этим я, собственно, и занимаюсь, – говорю я. – Я фотограф. – Я приподнимаю камеру и показываю ему, как будто иначе он мне просто не поверит. – Люди присылают мне послания, которые они хотели бы написать на песке, а я прихожу сюда, пишу все это и потом высылаю им фотографию.

Я останавливаю себя, но ему, кажется, действительно интересно.

– А что это за послания?

– В основном любовные письма или предложения руки и сердца, но я получаю самые разные. Вот это, понятное дело, с извинениями, а иногда люди просят меня написать известную цитату или выдержку из любимой песни. Каждый раз что-то новое.

Я снова останавливаюсь и густо краснею.

– И этим вы зарабатываете себе на жизнь? Потрясающая работа!

Я вслушиваюсь в его голос в поисках ноток сарказма, но, не обнаружив таковых, позволяю себе немного возгордиться. Это действительно потрясающая работа, и я придумала ее из ничего.

– Я продаю и другие свои фотографии, – говорю я, – в основном этого залива. Он такой красивый, что многие хотят иметь у себя его снимок.

– Правда? Мне здесь тоже очень нравится.

Несколько секунд мы стоим молча, глядя, как волны сначала нарастают, а потом расплываются, набегая на песок. Меня вдруг одолевает беспокойство, и я начинаю придумывать, что бы еще такого сказать.

– А что вас привело на берег? – спрашиваю я. – Очень немногие решаются показаться здесь в это время суток, если, конечно, не прогуливают своих собак.

– Мне нужно было выпустить одну птицу, – объясняет Патрик. – Какая-то женщина принесла мне олушу со сломанным крылом, и до полного выздоровления та находилась в клинике. Она прожила у нас несколько недель, а сегодня утром я принес ее на вершину обрыва, чтобы выпустить на волю. В таких случаях мы стараемся выпускать животных там, где их подобрали, чтобы у них было больше шансов выжить. Когда я сверху увидел ваше послание, то не удержался и спустился: хотелось выяснить, кто это пишет. И только когда оказался на берегу, я вдруг понял, что мы с вами уже встречались.

– А ваша олуша улетела благополучно?

Патрик кивнул.

– С ней все будет нормально. Такое случается довольно часто. Вы ведь не местная, верно? Помню, когда вы принесли ко мне Боу, то говорили, что недавно приехали в Пенфач. А где вы жили до этого?

Прежде чем я успеваю подумать, что ответить, у него звонит телефон – его тоненький сигнал кажется совершенно неуместным здесь, на берегу. Я облегченно вздыхаю, хотя в запасе у меня уже есть хорошо отработанная история, специально подготовленная для Бетан и Йестина, а также случайного прохожего, которому просто захотелось поговорить. Согласно ей, я по профессии художница, но травмировала руку в катастрофе и не могу работать, так что занялась фотографией. В конечном итоге, это не так уж далеко от правды. О детях у меня не спрашивают, и я задумываюсь над тем, неужели ответ на этот вопрос так очевидно написан у меня на лице.

– Простите, – говорит Патрик. Он роется по карманам и достает маленький пейджер вкупе с орешками для пони и соломой, которые падают на песок. – Я должен ставить его на максимальную громкость, иначе не слышу. – Он смотрит на экран. – Боюсь, мне пора бежать. Я еще добровольно работаю спасателем на лодочной станции в Порт-Эллисе. Пару раз в месяц меня вызывают туда, и похоже, что я как раз им понадобился. – Он прячет телефон в карман. – Было очень приятно встретиться с вами опять, Дженна. Правда очень приятно.

Махнув рукой на прощание, он бежит через пляж, потом вверх по песчаной тропе и исчезает из виду, а я так и не успеваю сказать ему, что это взаимно.

Когда мы возвращаемся в коттедж, Боу обессилено бухается в свою корзинку, а я, ожидая, пока закипит чайник, перегружаю сделанные снимки в ноутбук. Они оказываются лучше, чем я предполагала, учитывая, что меня отвлекали: буквы четко выделяются на фоне песка, а сердце, выложенное из топляка, образует очаровательное обрамление. Лучший снимок я оставляю на экране, чтобы потом взглянуть на него еще раз, и забираю свой кофе наверх. Я знаю, что пожалею о том, что собираюсь сделать, но совладать с собой не могу.

Усевшись на пол, я извлекаю шкатулку, к которой не прикасалась с момента приезда в Пенфач. Я сажусь по-турецки, придвигаю шкатулку к себе и поднимаю крышку, вместе с пылью вдыхая запах воспоминаний. Почти сразу же мне становится больно, и умом я понимаю, что нужно закрыть шкатулку и не рыться в ней дальше. Но я уже одержима, как наркоман в поисках дозы.

Я беру маленький альбом для фотографий, который лежит поверх стопки всяких документов. Листая страницы одну за другой, я глажу пальцами снимки из таких далеких времен, что они даже кажутся мне чужими фотографиями. Вот я стою в саду, а здесь опять в кухне, что-то готовлю. Тут я беременна, гордо выставляю вперед свой живот и улыбаюсь в камеру. Комок в горле становится плотнее, и я уже чувствую знакомое покалывание где-то позади глаз. Я часто моргаю и прогоняю это ощущение. Я была так счастлива в то лето, была уверена, что в новой жизни у меня все переменится к лучшему и мы сможем все начать сначала. Я думала, что для нас это будет стартом чего-то совсем нового. Я поглаживаю фотографию, обвожу пальцем очертание своего живота, прикидываю, где у него голова, где скрюченные ручки и ножки с едва сформировавшимися пальчиками.

Осторожно, словно стараясь не потревожить своего неродившегося ребенка, я закрываю альбом и укладываю его обратно в шкатулку. Теперь я должна идти вниз, пока еще не потеряла контроль над собой. Но это все равно что трогать разболевшийся зуб или сдирать корку с только-только зажившей раны. Мои руки продолжают рыться в шкатулке, пока не натыкаются на мягкую ткань игрушечного кролика, с которым я спала каждую ночь, пока была беременна, чтобы у него был мой запах и потом можно было отдать его сыну. Я прижимаю его к лицу и вдыхаю, отчаянно пытаясь уловить следы этого запаха. Я издаю приглушенный вопль и слышу мягкие шаги Боу, который поднимается в мою спальню.

– Иди вниз, – говорю я ему.

Собака игнорирует меня.

– Убирайся отсюда! – пронзительно кричу я – обезумившая женщина, вцепившаяся в детскую игрушку.

Я кричу и не могу остановиться, но вижу теперь уже не Боу, а человека, который забрал у меня моего ребенка; человека, остановившего мою жизнь в тот момент, когда отнял жизнь моего сына.