Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

— В последнее время я очень скучала по тебе.

— У тебя больше нет причин по мне скучать. Я здесь — и останусь здесь до тех пор, пока Лидия Робинсон не обретет свободу. Тогда мы сочетаемся браком, я стану хозяином ее поместья и буду жить с ней в аристократической роскоши до конца дней.

У меня сжалось сердце.

— Бренуэлл, я не верю, что ты это серьезно!

— Что?

— Ты не всерьез намерен жениться на миссис Робинсон!

— Разумеется, всерьез. Ее муж очень болен. Он скоро умрет.

— Говорить такое — гадко и ненормально, и еще более гадко говорить такое с надеждой.

— Я не единственный, кто мечтает об этом. Лидия не любит мужа. Она любит меня.

— Ах, Бренуэлл! Даже если любит, неужели ты считаешь, что женщина ее положения и богатства выйдет за мужчину на семнадцать лет младше, с которым у нее была скандальная связь?

— Конечно выйдет. Она обещала, что мы всегда будем вместе. Надо только подождать. Но я не намерен сидеть сложа руки — я найду себе занятие. И еще: даю слово, что буду трезвым как стеклышко.

Сдержать слово Бренуэлл оказался не в силах. На следующее утро отец и Анна вышли по церковным делам, а Эмили чем-то занималась у себя в комнате. Я читала в столовой, когда услышала голоса на улице, а затем стук в дверь.

К немалой досаде, на пороге я столкнулась с братом, который выкрикивал пьяные непристойности. Мистер Николлс придерживал его и не давал распускать руки.

После моего возвращения из Хатерсейджа всякий раз, как мистер Николлс навещал отца, я скрывалась наверху или уединялась в столовой за закрытой дверью. На этот раз избежать столкновения не удалось.

— Я проходил мимо «Черного быка», — пояснил мистер Николлс, удерживая вырывающегося Бренуэлла, — когда ваш брат и еще один джентльмен выскочили из двери, осыпая друг друга проклятиями и пинками. Я решил, что назревает нешуточная драка и мне следует отвести вашего брата домой.

— А ну отпусти меня, чертова деревенщина! — проревел Бренуэлл с дикой яростью, отчаянно, но безуспешно пытаясь высвободиться. — Не то натравлю на тебя собак, вот увидишь!

В юности брат несколько лет боксировал с городскими силачами, однако давно утратил практику; хоть и в пьяной злости, но ростом и статью он значительно уступал высокому и крепкому мистеру Николлсу.

— Я не боюсь собак, — парировал вышеупомянутый джентльмен, — напротив, я их очень люблю. — Несколько смущенно он обратился ко мне: — Куда прикажете доставить вашего брата?

— В столовую.

Мои щеки горели от стыда, когда я отступила, впуская викария. Несомненно, все жители деревни узнали об увольнении моего брата незамедлительно. Благодаря бесконечным пьяным излияниям Бренуэлла в пабе они также выяснили все до единой отвратительные подробности его низкого поведения и его абсурдные надежды на будущее. На Мейн-стрит я съеживалась при виде жалости во взглядах владельцев магазинов. Мое сердце сжималось, когда паства отводила глаза по воскресеньям, пока папа находился на кафедре. Но еще больший стыд я испытывала при мысли, что наш новый викарий наблюдает за падением Бренуэлла с такого близкого расстояния.

Мне уже было известно, что мистер Николлс считает меня высохшей озлобленной старой девой, слишком непривлекательной, чтобы обращать на нее внимание. Мой отец — полуслепой старик, мой брат — горький пьяница, который устраивает драки средь бела дня. Как, наверное, мистер Николлс сочувствует мне и моим домочадцам! Как смеется за нашими спинами! И все же мне подумалось, что нельзя давать волю уязвленной гордости. Пока викарий тащил извивающегося и сквернословящего Бренуэлла в столовую, я расправила плечи и поспешила за ними. Мистер Николлс не должен понять, как глубоко меня ранило его жестокое замечание в тот вечер; он никогда не увидит меня в минуту слабости, насколько это от меня зависит.

Викарий усадил моего брата в кресло и велел вести себя тихо и смирно. Тот пробормотал очередное ругательство и нехотя согласился. Но как только мистер Николлс его отпустил, Бренуэлл выкрикнул:

— Негодяй! Как ты посмел! Я сын священника, черт побери! Предупреждаю, Николлс: еще раз меня тронешь, и я пристрелю тебя или вышвырну обратно в Ирландию!

— Тогда нам остается молиться, чтобы мои услуги больше не понадобились, — заявил викарий, поправляя черное платье и воротничок.

— Бренуэлл, не надо обращаться к мистеру Николлсу в столь дерзкой манере, — предостерегла я.

— Как хочу, так и обращаюсь! — буркнул Бренуэлл. — А теперь пошел вон, Николлс! Ты выполнил свой христианский долг. Изобразил доброго самаритянина и привел блудного сына домой. Возвращайся к себе в церковь.

Вдруг в комнату вошла Эмили с озабоченным видом. Марта следовала за ней по пятам, но остановилась в дверном проеме, скрестила руки на груди и покачала головой.

— Так-так-так, мастер Бренуэлл! Два часа дня, а уже пьяный вдрызг!

— Марта. — Бренуэлл неожиданно улыбнулся и добавил в голос патоки. — Будь хорошей девочкой, принеси мне немного вина, которое хранится в запертом буфете.

— Еще чего, сэр, — фыркнула служанка.

— Эмили, ты ведь не откажешь брату в капле драгоценной влаги в час нужды?

— Полагаю, тебе уже довольно, — тихо промолвила Эмили.

Бренуэлл вжался в кресло и надул губы.

— Паразиты, вот вы кто! Сосете из меня все соки.

Повернувшись к мистеру Николлсу, я с прохладной вежливостью произнесла:

— Весьма благодарна вам, сэр, что проводили моего брата домой.

Я посмотрела в его глаза, ожидая встретить жалость и насмешку, но, как ни странно, обнаружила сочувствие и тревогу, смягченные выдержкой и самообладанием.

— С вами все будет в порядке, мисс Бронте? — тихо спросил викарий.

— Да, спасибо, — отозвалась я в некотором замешательстве. — Марта и Эмили помогут мне.

Он кивнул и взглянул на дверь. Я надеялась, что он уйдет, но тщетно: он застыл посередине комнаты, погрузившись в глубокое раздумье, как если бы набирался смелости. Я была озадачена и несколько раздосадована: почему этот высокий, сильный мужчина, который только что одной левой укротил и притащил домой моего своенравного брата, теперь замер передо мной, подобно застенчивой статуе?

Тут комнату наполнил храп; я с облегчением увидела, что Бренуэлл крепко уснул в кресле. Забавное, но весьма уместное окончание драмы! Короткие гнусавые всхлипы перемежались громким рыком — все это было таким смешным, что я невольно улыбнулась. Храп, казалось, вдохнул жизнь в мистера Николлса, поскольку он тоже улыбнулся и даже засмеялся. Эмили и Марта последовали его примеру, вскоре и я не удержалась от смеха. На пару минут мы дали себе волю, стараясь смеяться как можно тише и не разбудить спящего грешника.

Эмили повернулась и налетела на стол, случайно уронив подсвечник. Она затаила дыхание; все взоры метнулись на кресло, но его обитатель продолжал мирно храпеть, чем вызвал новый приступ веселья.

Марта покинула комнату, продолжая хихикать. Мистер Николлс прокашлялся, посмотрел на меня, затем на Эмили и сказал:

— Мисс Бронте, мисс Эмили, у меня к вам просьба. Позвольте мне время от времени выгуливать одного или обоих ваших псов на пустошах. Я люблю ежедневные прогулки и хотел бы обрести попутчиков.

Эти слова застали меня врасплох.

— Не мне решать, сэр, — пожала я плечами и покосилась на Эмили.

Помедлив, та ответила:

— Уверена, что Флосси будет рад составить вам компанию, сэр, но я должна посоветоваться с Анной: на самом деле пес принадлежит ей, я только иногда за ним ухаживаю. Что до Кипера — я не против, но окончательное решение будет за ним.

— В таком случае зайду завтра утром, — с довольным видом сообщил мистер Николлс, затем поклонился, бросил прощальный взгляд на Бренуэлла и добавил: — Если вам понадобится помощь, мисс Бронте, сегодня или в любое время, я всегда к вашим услугам.

— Еще раз спасибо, мистер Николлс, — поблагодарила я.

Он кивнул и вышел.

Лето миновало. Мы с папой и сестрами в бессильном смятении наблюдали, как Бренуэлл все больше слабеет физически и морально. Миссис Робинсон посылала ему деньги и, полагаю, даже втайне встречалась с ним раз или два в гостинице Харрогита. Он узнавал новости о своей возлюбленной из писем камеристки и врача и не пытался разорвать безнравственные узы.

Когда приходили деньги от «его дражайшей Лидии» или когда Бренуэллу удавалось выманить пару шиллингов у папы либо своего друга Джона Брауна, он прямиком направлялся к Бетти Хардакр за порцией забвения или заглядывал в «Черный бык», где несколько часов пил горькую. Он возвращался домой как лунатик, спотыкаясь, распевая песни или смеясь. Много раз — больше, чем мне хотелось бы помнить, — злобного и несдержанного брата приводил домой неизменно терпеливый мистер Николлс.