Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

Эмили выпрямилась в кресле и уставилась на сестру.

— Каких проявлений, Анна? О чем речь?

Та отвернулась, ее щеки порозовели.

— Мне противно это обсуждать, но поскольку вам обеим уже почти все известно… — Она перевела дыхание и продолжила: — Я видела, как миссис Робинсон открыто флиртует с другими джентльменами, гостями и посетителями дома. Полагаю, она была излишне дружелюбна со многими из них. Однако так вела себя не только хозяйка. За годы после приезда Бренуэлла я наблюдала множество примеров низменной распущенности женатых людей, пока их супруги находились в доме или угодьях, порой даже в соседних комнатах. Мне было больно и отвратительно от столь аморального поведения, но я была не в силах его прекратить, ведь я не могла огласить свои наблюдения. Несомненно, меня тотчас бы уволили. Я краснела от стыда, когда думала, что безмолвие делает меня невольной сообщницей чужой неосторожности. И еще более стыдилась, вспоминая, как год назад один из гостей, изрядно выпив, попытался быть излишне фамильярным со мной.

— Ах, Анна! — воскликнула Эмили. — И как ты отреагировала?

— Прогнала его прочь. Он никогда не возвращался к этой теме; наверное, был слишком пьян, чтобы запомнить тот случай.

— Анна, мне так жаль.

Слезы обожгли мои глаза. Я взяла сестру за руки и внезапно поняла, что мой собственный опыт работы гувернанткой, который раньше я полагала гнетущим, был весьма безмятежным и невинным по сравнению с пережитым Анной.

— Я понятия не имела, что выпало на твою долю. Если бы только ты сказала мне, я бы настояла на твоем увольнении из Торп-Грин много лет назад.

— Именно поэтому я молчала. Зачем причинять тебе бессмысленную боль? Как я могла быть уверена, что на новом месте обстановка будет иной? — Анна глубоко вздохнула. — Как унизительно сознавать, что все это время миссис Робинсон была близка с Бренуэллом, а я ничего не подозревала! Должно быть, ее тщеславию льстило, что в сорок три года она сумела соблазнить привлекательного юношу на семнадцать лет младше, особенно если учесть, что в доме три красавицы дочери.

— Интересно, как им удалось так долго скрывать правду? — удивилась я.

— По-видимому, камеристка миссис Робинсон и семейный врач были в сговоре с ней, — предположила Эмили.

— На самом деле, — промолвила Анна, — миссис Робинсон умеет лицемерить. На глазах у мужа она всегда вела себя пристойно, а за его спиной беспрерывно жаловалась, что он стар, болен и не может… удовлетворять ее потребности.

— Как по-твоему, это правда? — поинтересовалась я.

— Не знаю. Он сильно сдал только в последнее время, и он не так уж стар, мистер и миссис Робинсон ровесники. Он суров и упрям, но, несмотря на все недостатки, намного более хороший и порядочный человек, чем его супруга.

— Как он выяснил, что жена ему неверна?

— Мы сами только вчера об этом узнали, — сообщила Эмили, — когда Бренуэлл получил письмо от врача Робинсонов, с которым подружился. Ведь Бренуэлл совершил еще одну невероятную глупость, будто его предыдущие действия были недостаточно порочны. Не в силах расстаться с этой женщиной даже на несколько недель, он втайне последовал за ними в Скарборо.

— Не может быть!

— Робинсоны взяли с собой садовника в помощь груму с лошадьми и багажом, — продолжила Эмили. — Садовник застал Бренуэлла и миссис Робинсон на утесе в лодочном сарае под ее апартаментами. Очевидно, он более предан хозяину, чем хозяйке, поскольку, вернувшись домой, обо всем доложил мистеру Робинсону.

— В результате тот написал Бренуэллу, — подхватила Анна, — угрожая его пристрелить, если он осмелится еще раз появиться в Торп-Грин-холле. Бренуэлл совершенно раздавлен. С четверга он только и делает, что пьет, бушует и носится по дому в лихорадочном отчаянии. Ни минуты покоя, разве что когда он в таверне или забывается тяжким сном.

— Брату плохо: в жизни не слышала столь бессвязных речей, — заметила Эмили. — Так души страдают в аду.

— Подумать только! Больше недели я развлекалась в Хатерсейдже, пока вы терпели подобные муки! Мне хотелось вернуться домой еще в прошлый четверг, я чувствовала, что должна вернуться.

— Хорошо, что ты погостила подольше и немного развеялась, — возразила Эмили. — Одному Богу известно, когда теперь здесь будет весело.

— Шарлотта, что нам делать? — спросила Анна.

— Не знаю.

С одной стороны, я жалела Бренуэлла и легко могла войти в его положение. Испытать симпатию, а после и великую любовь к человеку, скованному узами брака! В самых потаенных и укромных уголках своей души и сердца я хранила память об этом безнадежном и унизительном положении, полном мучений, страданий и боли.

— Я искренне опечалена, — осторожно произнесла я. — Мы не в силах выбирать возлюбленных, точно так же, как не в силах выбирать родителей. Но если по воле злого рока страсти призывают нас в направлении, которое не одобряется ни Богом, ни людьми, мы можем… мы должны… бороться с ними. Не стоит попустительствовать своим незаконным желаниям. То, как Бренуэлл поступил… то, что он поддался соблазну с миссис Робинсон… поистине безнравственно.

Эмили внимательно посмотрела на меня. Ее проницательный взгляд ясно показывал, что она уловила сокрытую в моих словах глубоко личную тайну. Однако она лишь промолвила:

— Согласна. Бренуэлл пытался винить во всем миссис Робинсон, но он точно так же виновен, и неважно, сколь откровенно эта женщина вешалась ему на шею. Его поведению нет оправдания.

Следующие десять дней все домочадцы были заложниками страданий Бренуэлла, топившего душевную боль в алкоголе или опиатах. Чтобы купить шестипенсовую порцию опиума, ему достаточно было перейти улицу, где напротив хауортской церкви располагалась аптека Бетти Хардакр. Мы отчаялись отучить его от привычки к опиуму. Не в силах больше терпеть, мы с сестрами отослали Бренуэлла на неделю в Ливерпуль в обществе его друга Джона Брауна, где они сели на туристский пароход и прокатились вдоль берега Северного Уэльса. Я надеялась, что краткая передышка пошла брату на пользу.

— Догадываюсь, что ты думаешь обо мне, Шарлотта, — заявил Бренуэлл одним теплым августовским вечером вскоре после своего возвращения. — Я сам навлек беду на свою голову и полон решимости все исправить.

Я сидела на перелазе на лугу за пасторатом. Передо мной расстилались пустоши, покрытые роскошным летним пурпурным ковром. Я отправилась туда одна, собираясь немного насладиться вечерней прохладой и почитать в лучах заката, но появился брат. Захлопнув книгу, я сказала:

— Аплодирую твоей решимости. С нетерпением жду знакомства с новым, улучшенным Бренуэллом.

— Не надо так скептически улыбаться. Гляди, какого успеха я достиг: стою и оживленно болтаю с тобой, не подкрепив силы шестью стаканчиками виски.

— Поразительное достижение! Но причиной тому, как нам обоим известно, лишь жестокая нехватка средств, ведь папа наотрез отказался снабжать тебя деньгами.

— Поверь мне, Шарлотта, я изменюсь. — Он забрался на перелаз рядом со мной и задумчиво уставился на пустоши. — Никогда больше я не паду так низко, как в те кошмарные дни много лет назад в Ладденден-Футе. Лучше отрежу себе руку, чем вновь предамся унизительной халатности и злостной невоздержанности, которые слишком часто отмечали мое поведение в те времена.

— Почему, Бренуэлл? Почему ты так поступал? Ты же утверждал, что тебе нравилась работа.

— Нравилась. Железная дорога — идея новая и захватывающая, и я мог сам себя содержать. Но ты-то понимаешь, что, воспитанный на Вергилии и Байроне, я стремился к большему, чем место заведующего крошечной железнодорожной станцией в глуши, ютящейся в убогой хибаре. Там нечем было заняться! Единственные мои друзья жили в Галифаксе, и я не мог навещать их так часто, как хотел. Где мне было искать убежища, как не на дне стакана?

— Ты же не надеешься, что я удостою подобный вопрос ответом?

— По крайней мере, там я не был потерян для всего. Я писал — или переписывал — множество стихотворений.

— Помню, — вздохнула я. — Если честно, я даже немного тебе завидую.

— Завидуешь мне? Почему?

— Потому что твои стихи напечатаны. Я давно мечтаю о публикации.

— Мечтами делу не поможешь, дорогая сестра. У тебя есть талант, сама знаешь. Но как известно, кто не рискует, тот не пьет шампанское. Чтобы опубликоваться, ты должна сначала написать что-то достойное, а после набраться смелости и предложить свое творение издателям.

— Ты прав.

Я посмотрела в его глаза. В них светилась столь искренняя привязанность, и сам он выглядел таким цветущим и здоровым, сидя на перелазе в лучах закатного солнца, золотящего его морковные волосы, что на мгновение он показался прежним Бренуэллом. В детстве мы были родственными душами, неразлучными, созвучными друг другу, мы могли завершать друг за другом фразы, предчувствовать мысли и поступки; мы находили радость в бесконечном творческом состязании, которое продолжалось почти двадцать лет. Возможно ли вернуть нашу прежнюю дружбу? Действительно ли Бренуэлл исправится?