Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

— Верно, — согласилась Анна.

Накануне она убедила Эмили позволить ей прочесть гондальскую тетрадь и была потрясена не меньше меня.

— Сомневаюсь, что нам удастся извлечь прибыль из поэтического сборника, — упиралась Эмили. — Вы просто желаете потешить свое тщеславие. Почему вы не можете писать только для себя, как прежде? Откуда эта внезапная жажда славы?

— Мне не нужна слава, — возразила я. — Если честно, мне нет дела, увижу ли я свое имя на обложке. Поэзией — вот чем я хочу поделиться, не только своей, но и вашей.

— Почему? — удивилась Эмили.

Я поняла, что ни разу не задавалась подобным вопросом.

— Наверное, потому что всю жизнь читала и восхищалась чужим творчеством. Много лет я испытывала потребность в сочинительстве и теперь намерена выяснить, как сказала сегодня утром Анна, обладают ли мои стихи хоть какими-то достоинствами.

— Выходит, ты нуждаешься в одобрении большого мира? — поддела меня Эмили. — Тебе важно, сочтут ли незнакомые люди наши сочинения достойными?

— Да.

Тут и Анна заявила, что разделяет мое стремление.

— У меня дух захватывает при мысли, — рассуждала я, — что люди, с которыми мы никогда не встречались, будут читать строки, сотканные нашим воображением, что через крошечные чернильные отметины на бумаге наши собственные идеи и образы перетекут в их мысли. Если при этом они испытают хотя бы малую долю того удовольствия, какое испытывала я во время работы, это станет для меня великой наградой.

В глазах Эмили мелькнуло одобрение; я понимала, что в глубине души она ощущает то же, что и я, но не может признаться. Хорошо бы раздуть из этой искры пламя!

— А если людям не понравятся наши работы? Ты думала об этом? — спросила Эмили. — Что, если они высмеют твои лучшие творения и назовут тебя идиоткой? Что тогда ты почувствуешь?

— Если я соглашусь с их оценкой, — вмешалась Анна, — то смиренно приму новый опыт и постараюсь исправиться. Если не соглашусь, то решу, что они не поняли моих творений, и тогда какое мне дело до их слов?

— Проще говорить, чем делать. — Эмили нахмурилась. — Критики могут быть грубыми и жестокими. Полагаю, не один достойный автор подвергся унижению дурных отзывов. На мой взгляд, это особенно тяжело для женщин. Судя по тому, что я читала, к их творчеству относятся с большим предубеждением.

— Мне тоже так кажется, — кивнула я. — Порой критики в своих рецензиях используют пол или личность в качестве упрека… или лести, не являющейся правдой.

— Я не желаю подвергнуться подобной критике, — заметила Эмили.

— Если Эмили не хочет участвовать, мы можем напечатать сборник стихотворений вдвоем с тобой, Шарлотта. Мы не обязаны ставить на нем свои имена.

От этого предложения мой пульс участился.

— Хорошая мысль. Я с удовольствием скроюсь за маской.

— Мы даже можем утаить свой пол, — продолжала Анна. — Придумать себе псевдонимы. Если, конечно, ты не считаешь наши сочинения предательски женскими.

— По-моему, никто не сможет определить наш пол по стилю или содержанию работ. Мужчины часто пишут как женщины, и наоборот.

— Какое имя ты выберешь? — поинтересовалась Анна.

Мое возбуждение росло.

— Понятия не имею. Но…

— Вы уже выбираете псевдонимы? — возмущенно перебила Эмили. — Да что вам известно об издательском деле? Ничего! С чего нам вообще начать?

Мысленно отметив слово «нам», я улыбнулась.

— Не знаю. Надо с кем-нибудь посоветоваться.

Хотя на словах Эмили еще несколько дней выступала против нашего поэтического сборника, она заинтересованно прислушивалась к нашим с Анной беседам и даже сделала пару замечаний. Как-то одним холодным сырым октябрьским вечером, когда весь дом погрузился в сон, а мы с Анной читали свои стихотворения за обеденным столом, в комнату вошла Эмили.

— Ладно. — Она выдвинула стул и бросила на стол две тетради. — Я приму участие в вашей авантюре, но только при одном условии.

— Ах, Эмили! — Глаза Анны сияли. — Я так рада.

— Каком условии? — с подозрением осведомилась я.

— Что мы реализуем идею втайне. Папе и без того приходится нелегко; не хочу ни волновать его, ни обнадеживать, ведь мы можем потерпеть неудачу. Если книгу ждет успех, только секретность позволит нам сохранить анонимность.

— Хорошо, — согласилась я.

— А как же Бренуэлл? — спросила Анна. — Давайте расскажем хотя бы ему. За последние годы он создал немало прекрасных стихотворений и может захотеть принять участие.

— Ты действительно веришь, что наш брат, узнав о нашем начинании, будет держать язык за зубами? — изумилась я. — И когда с ним разговаривать? Когда он носится по дому в ярости оттого, что никто не дает ему ни шиллинга? Когда с затуманенным взором лежит на диване, не в силах издать ни звука? Или когда, как трехлетнее дитя, рыдает на коленях о своей дорогой миссис Робинсон?

— В последнее время он жалок, это правда, — вздохнула Анна, — но он единственный из нас, кто издавался.

— Верно, — ответила я, — но сборник потребует напряженного труда. После того как мы исправим и перепишем стихотворения, нам придется отправить множество писем. Если нам повезет найти издателя, придется принимать решения и вычитывать гранки. Сомневаюсь, что Бренуэлл продержится без выпивки достаточно долго, чтобы справиться с подобной задачей.

— А если даже и продержится, — подхватила Эмили, — то вполне может потребовать отдать бразды правления ему, поскольку он мужчина и знает, как лучше.

— Что в его нынешнем состоянии повлечет за собой катастрофу, — закончила я. — Раз в жизни я хочу сделать что-то только наше, доказать, что три женщины, работая вместе, способны без помощи мужчин совершить нечто стоящее и чудесное. Что думаете?

— Мы с тобой! — хором воскликнули Анна и Эмили.

С немалым волнением мы приступили к подготовке нашего маленького сборника. Мы выбрали девятнадцать моих стихотворений и по двадцати одному стихотворению Эмили и Анны. С самого начала мы решили, что рукопись будет представлена как работа трех авторов под псевдонимами, и хорошенько обдумали свои вымышленные имена.

— Раз мы не можем остаться Бронте, давайте выберем фамилию, которая, по крайней мере, начинается на «Б», — предложила Анна.

Поразмыслив, мы отмели Бейкер как слишком провинциальную, Байрон как слишком громкую, Беннет как слишком уэльскую, Бьюкенен как слишком шотландскую и Браун как слишком скучную. Анна предложила Бьюли, но Эмили сочла, что это слишком напоминает блеяние раненого животного, а фамилии Болстер, Биглер и Бленкинсоп только рассмешили нас до слез.

К выбору имен мы отнеслись не менее серьезно. Нам не хотелось открывать, что мы женщины, но в то же время мы не собирались брать себе исключительно мужские имена, поскольку это было бы неприкрытой ложью.

— Есть множество имен, которые могут носить и мужчины, и женщины, — заметила я.

— Мне нужен псевдоним, начинающийся с той же буквы, что и мое имя, — заявила Анна.

— Прекрасная мысль, — поддержала я. — Что может быть лучше совершенной, остроумной аллитерации!

Мы вынесли на рассмотрение все известные нам неоднозначные имена, начинавшиеся с латинских букв «С», «Е» и «А». Повернись все иначе, и книга была бы подписана «Кэмерон, Эллиот и Обри Брук», или «Кэссиди, Юстас и Эштон Бич», или «Чейз, Эмери и Адриан Бристоль».

Наконец мы остановились на именах Каррер, Эллис и Актон. В конце октября мы продолжали ожесточенные споры из-за фамилии, в то время как наиболее значительные члены общины собрались отпраздновать установку новых колоколов.

Оригинальные колокола на церковной колокольне были старыми и довольно небольшими; первый был отлит в 1664 году, другие два добавили в сороковых годах восемнадцатого века. Папа, желая улучшить звук колоколов и повысить статус церкви, а также дать возможность хауортской команде звонарей выступать на новомодных состязаниях по переменному трезвону, весной организовал подписной комитет по сбору средств, чтобы заменить три старых колокола шестью новыми. За два месяца деньги были собраны, что позволило отцу заказать отливку колоколов у мистера Мирса в Лондоне. Новые колокола только что были установлены на колокольню, и все, кто внес вклад, были приглашены на обед в таверне «Черный бык», после чего был назначен торжественный перезвон.

Брат, слава богу, прибыл на обед трезвым и оставался таковым добрый час, прежде чем его пришлось отвести домой. Папа произнес короткую приветственную речь и поблагодарил присутствующих за поддержку. Джон Браун, церковный сторож, крепкий мужчина слегка за сорок, прочел длинный перечень отцовских добрых дел, особенно отметив его последнее достижение. Мы с сестрами наслаждались сытным обедом из ветчины, картофеля с петрушкой и овощей и с гордостью слушали восторженные отклики соседей.