Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

— Прошу тебя, Эмили, послушай. Я хотела уберечь тетрадь, только и всего. Но строчка или две приковали мое внимание, и… едва начав читать, я не смогла остановиться.

— Лгунья! Ты могла остановиться. Просто не захотела!

— Это было выше моих сил. Твой стихи так хороши, так необычны, словно сгусток энергии, полные пафоса, дикой и удивительной музыки, меланхоличной и возвышающей…

— Мне не нужна твоя лесть! Ты пытаешься оправдаться. Ты знала, что я почувствую, и все же перешла черту. Ты предательница. Немедленно убирайся из моей комнаты.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Эмили захлопнула за мной дверь и заперлась в спальне на два часа, после чего ей пришлось спуститься, чтобы помочь приготовить ужин.

Я попыталась помириться, когда мы работали бок о бок на кухне, но Эмили сурово упрекнула меня:

— Отвратительно уже то, что ты прочла одно стихотворение, Шарлотта. Но прочесть все… все! Это непростительно.

За столом Эмили меня игнорировала. Ужин вышел напряженным и неловким, на что папа заметил: «Что-то вы сегодня притихли, девочки» и «Не надо швырять тарелки на стол, звук громкий и неприятный».

Сразу после этого испытания я отыскала Эмили на крыльце. Она рассеянно гладила Кипера, лежавшего у ее ног. Я взяла шаль и присоединилась к сестре.

Солнце только что село, забрав с собой остатки тепла, но ветер все не мог угомониться. Меня охватил озноб, когда я опустилась рядом с сестрой на холодные каменные ступени. Свет быстро угасал; в небе висела всего одна туча, но она окутала всю землю от полюса до полюса, скрыв в серой дымке церковь за нашими спинами. Мы некоторое время молчали, пока я собиралась с мыслями. Наконец я отважилась:

— Мы живем в одном доме, Эмили. Работаем на одной кухне. Едим за одним столом. Дверь моей комнаты всего в нескольких футах от твоей. Ты не можешь вечно злиться на меня.

— Посмотрим.

Ее резкие слова жалили, как стрелы. Я вздрогнула, но не поддалась обиде.

— Позволь, я опишу тебе похожий случай.

— Не утруждай себя.

— Вообрази на мгновение, что у меня есть папка с картинами, которые я писала втайне. Я считаю их своей собственностью и ясно дала понять, что не хочу никому показывать.

— Прекрати эту смехотворную болтовню.

— Представь, что ты вошла в мою комнату и увидела распахнутое окно, на кровати лежит открытая папка, картины рассыпаны по полу. Ты собрала бы их или оставила так?

Эмили закатила глаза, но все же нехотя уточнила:

— Ветер дует?

— Дует.

— Дождь собирается?

— Это же Йоркшир.

— Флосси и Кипер дома?

— Они могут вбежать в любой момент.

— Тогда, полагаю, я соберу их.

— Даже если я категорически запретила их трогать?

— Только из опасения, что они испортятся. Однако, если это личные картины, я не буду смотреть на них.

— План, достойный восхищения. Но разве не может случиться, что, несмотря на самые благие намерения, твой взгляд случайно упадет на одну из них?

— Всего лишь взгляд, не более.

— А если этот краткий взгляд упадет на картину, исполненную такого благородства, такой изысканной красоты, какой ты никогда прежде не встречала? Ты отвернешься? Зажмуришься? Или испытаешь непреодолимую тягу изучить ее и остальные картины в подробностях, усладить ими свой взор, возблагодарив Бога за возможность восхититься сокрытым в них гением?

Сестра вздохнула и воздела руки.

— Ладно! Ладно! Из тебя получился бы прекрасный адвокат, Шарлотта. Я прощаю тебя. Ну как? Полегчало?

— Полегчало, — отозвалась я и тоже вздохнула.

Ветер задул с новой силой. Я придвинулась ближе к сестре, обняла ее и укрыла шалью нас обеих.

— О чем только ты думала! Выйти из дома без шали!

Она опустила голову мне на плечо.

— Прости, что ударила тебя.

— Прости, что прочла твои стихотворения без разрешения.

Несколько минут мы дрожали в объятиях друг друга и наблюдали, как пасмурное, безлунное, беззвездное небо становится из серого черным. В наших отношениях снова воцарилась гармония, и я позволила себе вернуться к вопросу, который реял на периферии моего сознания весь день, с тех пор, как я познакомилась с тетрадью Эмили. Не рано ли? Осмелюсь ли я заикнуться о нем?

Я осмелилась.

— Их нужно издать.

— Что?

— Твой стихотворения. Они достойны публикации.

Эмили оттолкнула меня и с негодованием вскочила.

— Ты презренное и невыносимое существо, Шарлотта Бронте. Если я считаю свои строки слишком личными даже для твоих глаз, зачем мне показывать их другим?

— Должна же быть в тебе искра честолюбия! — Я тоже встала и пошла за сестрой и Кипером в дом. — Разве ты не хочешь увидеть свои труды напечатанными?

— Не хочу.

— Зачем же ты старательно записываешь их в тетрадь?

— Чтобы сохранить и после перечитывать. Одной!

— Они заслуживают… они требуют публикации!

— Никогда! — отрезала Эмили, взбегая по лестнице.

Кипер следовал за ней по пятам. Через несколько секунд дверь ее спальни захлопнулась.

На следующее утро меня разбудил звук выдвигаемого ящика. Открыв глаза, я увидела, как стройная туманная фигура в белом одеянии что-то вынимает из комода. Я села и нашарила очки. Туманная фигура немедленно сгустилась и оказалась Анной. Заметив, что я проснулась, сестра подошла к кровати и неуверенно опустилась рядом, что-то прижимая к груди.

— Что это, Анна?

— Стихотворения Эмили доставили тебе столько удовольствия, — тихо промолвила сестра. — Я подумала, может, тебе будет интересно взглянуть на мои.

Она протянула две тетради размером и обложкой как у Эмили.

Я с удивлением взяла предложенное сокровище и заглянула внутрь.

— Как давно ты сочиняешь стихи?

— Много лет: все время, проведенное в Торп-Грин, и задолго до того. Я исписала еще три тетради.

— Почему ты молчала?

— Я, как Эмили, считала, что это личное, предназначенное только для моих глаз. Но ты обмолвилась, что ее стихи должны быть опубликованы, и я невольно задумалась… наверное, мне всегда было любопытно… обладают ли мои стихи хоть какими-то достоинствами. Ты не могла бы прочесть их и выразить свое мнение?

Тронутая ее скромностью и обрадованная ее готовностью поделиться, я немедленно прочла стихотворения сестры. Я провела над ними весь день и была удивлена и потрясена тем, что нашла. Я нежно любила Анну, а потому не могла судить непредвзято, и все же сочла, что ее произведения также обладают прелестным и искренним пафосом. Пусть не такие блестящие, как у Эмили, они тоже заслуживали публикации.

Размышляя над тем, что сестры втайне создавали столь великолепную поэзию, я внезапно испытала прилив возбуждения с привкусом стыда. Когда-то я тоже сочиняла стихи; они были похоронены в потрепанных коробках в моем бюро вместе с бессчетными рассказами и повестями. Почти всю жизнь я находила в творчестве величайшую радость и утешение, то был мой способ поделиться счастьем и облегчить страдания. Я давно хотела увидеть свои труды напечатанными, но не представляла, как воплотить эту мечту. А с тех пор как Анна вернулась домой в июне, я не написала ни единой строчки.

Но теперь честолюбие разгорелось во мне с новой силой — отчаянная жажда, которую я стремилась утолить. Я дождалась вечера, когда мы с сестрами остались в столовой одни. Я вязала чулки, Анна шила платье из серого травчатого шелка, перекрашенного в Китли, Эмили гладила.

— Анна показала мне свои стихотворения, — небрежно обронила я, не сводя глаз с вязания. — Они весьма хороши.

— Знаю, — отозвалась Эмили, ловко гладя ночную рубашку горячим утюгом.

— Несколько лет назад я и сама сочиняла стихи, — добавила я.

— Я читала стихи Шарлотты, — сообщила Анна. — Они прелестны.

— Мои труды не идут ни в какое сравнение с вашими, — заметила я. — Но мне пришло в голову, что мы втроем могли бы издать небольшой сборник.

Эмили презрительно фыркнула.

— Неужели это никогда не закончится?

— Разве мы с раннего детства не лелеяли мечту однажды опубликоваться?

— Я лелеяла, — подтвердила Анна.

Щеки Эмили залил предательский румянец, но она поджала губы и ответила:

— Нет.

— Мы отказались от мечты много лет назад, когда столкнулись с необходимостью зарабатывать на жизнь. Но теперь мы снова дома. Давайте попробуем объединить мечту и необходимость! Если мы выберем свои лучшие стихотворения, уверена, они составят весьма увесистый томик, который мы сможем продать за хорошую цену.

— Это попросту смешно, — отрезала Эмили. — Мои лучшие стихотворения — о Гондале. Читатели сочтут их бессмыслицей.

— Ничего подобного. Это универсальные произведения, как по форме, так и по содержанию. Тебе надо только озаглавить их и чуть-чуть изменить текст… возможно, изменить пару имен. Тогда их поймет кто угодно.