Петру Гроза - Феодосий Константинович Видрашку

Ни министр внутренних дел, ни заведующий кабинетом, ни руководитель сигуранцы Девы не знали, что и здесь Гроза был предусмотрителен. Фильм снимали две бригады. Один комплект пленки действительно был отправлен для проявления в Будапешт, а один на случай, если при доставке фильма из-за границы будут приняты меры к его конфискации, проявлялся и готовился в стране друзьями Грозы и «Фронта земледельцев».

Репрессии против участников съезда в Деве приняли огромный размах и охватили всю страну. Но главный удар был направлен против наиболее сильной организации уезда Девы. И тут должен был показать свои способности полковник Амзулеску.

В то же время по отношению к Петру Грозе применялись меры деликатного, интеллектуального усмирения. В роли такого усмирителя, успокоителя «взбунтовавшегося» Грозы выступил престарелый Авереску, бывший генерал, а сейчас уже маршал. Гроза дважды был министром в его правительствах. Он посылает «даку» в город Деву следующее письмо:

«Любимый господин Гроза, поскольку в ближайшее время мы должны вернуться к активной политической деятельности (Авереску имеет в виду свою народную партию. — Ф. В.), думаю, что настало время выяснить весьма важный вопрос.

Во время последней нашей встречи у меня создалось впечатление, что Вы остаетесь и дальше серьезной опорой нашей партии. Через несколько дней после нашей встречи состоялось собрание землепашцев, о котором Вы мне говорили. На этом собрании, где, как я знаю, Вы тоже выступали, были выработаны формулы относительно крестьянского долга[29], совсем противоположные нашим заявлениям в парламенте. Мы не можем изменить своего отношения к этому вопросу, потому что достигнуть какого-либо соглашения с крестьянами невозможно. В основе их действий прежде всего и главным образом лежит эгоизм.

Поэтому я прошу Вас подумать основательно, прежде чем дать согласие возглавить «Фронт земледельцев». Вы должны понять, что будет превыше Ваших возможностей сочетать свои обязанности по этому «Фронту» с теми, которые Вам предстоят как одному из виднейших деятелей моей партии. Мы находимся перед лицом явной несовместимости, и Вы один только в состоянии принять нужное решение. В надежде, что Ваше решение будет таковым, что мне предстоит и в дальнейшем удовольствие видеть Вас рядом со мной, прошу принять самое сердечное рукопожатие.

Маршал Авереску».

Гроза узнал почерк и ход мыслей этого прожженного, старого демагога, сумевшего после версальских договоров создать под громкими фразами «национального единства» так называемую народную партию. Он попытался тогда объединить на национальной основе многих наивных людей, веривших, что под звуки постоянно повторяющихся националистических лозунгов изменится жизнь трудящихся масс. Но на националистической мельнице «народной» партии, как скажет потом Гроза, мололась совсем другая мука. По одному рукаву текли обещания хорошей жизни для народа, по другому — первоклассная мука для верхушки общества, пробравшейся к власти и жаждавшей богатства, богатства и богатства. Заняв министерские кресла, устроившись в великолепных особняках на Каля Виктории и в живописнейшем районе тихих аллей и прохладного воздуха шоссе Киселева, они забыли запах родной земли, острый запах крестьянского пота, тяжелые картины изнурительного труда крестьян, гнущих спины от зари до зари на полях помещиков. Обещания переустроить жизнь крестьян оставались в протоколах заседаний Совета министров и «высокой говорильни» — парламента под куполом дворца на холме митрополий.

В восемнадцатом году Грозе было тридцать четыре года. Авереску многое слышал об этом энергичнейшем молодом человеке из Трансильвании, о его эрудиции и организаторских способностях. Ему он нужен был в правительстве для того, чтобы показать, каких людей он, Авереску, умеет привлекать на свою сторону. Гроза тогда еще не знал всех деталей позорной истории генерала Авереску, возглавившего усмирительные королевские войска, брошенные против восставших крестьян в 1907 году. Но сейчас, читая его письмо, он подумал и о 1907 годе. Одиннадцать тысяч восставших крестьян были тогда убиты, истерзаны, казнены, заживо похоронены. Мысль о том, что «в основе крестьянских действий прежде всего и главным образом лежит эгоизм», торчит в склеротической голове Авереску, наверное, еще с тех пор. «Нет, господин маршал, на этот раз я с вами не пойду, — решил Гроза. — И если надо поблагодарить вас, то только за приглашение в правительство 1920 года, это, может быть, и стоит. Я получил возможность проникнуть на вашу кухню, увидеть, что же там варится для нашего народа».

И в канун своего пятидесятилетия Петру Гроза пишет бывшему своему премьер-министру ответное письмо.

«Ваше письмо, написанное перед Вашим отъездом за границу, предупреждает о несовместимости моей деятельности в организации земледельцев с пребыванием в Вашей партии и требует, разумеется, моих разъяснений, перед тем как народная партия начнет свою осеннюю кампанию. Ваше долгое отсутствие дало мне возможность не торопиться с ответом и обдумать все как следует.

Мы живем ошарашенные наступлением хаотического краха, идущего на смену тому, что казалось подобием экономического, социального и политического порядка. Всплыла на поверхность вся грязь, весь мусор, все зло, порожденное этим кажущимся порядком. Но разочарование постепенно тает и порой уступает место какому-то туманному стремлению видеть все наше устройство иным, преобразованным с самого основания. Собственный опыт, приобретенный всеми нами в рамках старого устройства, ставит нас перед необходимостью прояснить для себя: что же происходит?

Какая безжалостная эксплуатация трудящихся масс, какое предательство общественных интересов, какая безудержная спекуляция! И это все в угоду ничтожному, но хорошо организованному меньшинству, которое всегда и всюду громогласно вещает о патриотизме и древней нашей вере. И все это происходит не без нашего участия. Признавая за собой грех сообщничества, правда иногда бессознательного, помимо воли, но всегда благоприятствовавшего нашему личному благополучию, может быть, позволим себе внести хотя бы самый ничтожный вклад в строительство новой жизни. Этот вклад будет внесен безусловно в ущерб нашим сиюминутным личным интересам. Но мы решились на это в пользу поколения, следующего за нами. Это поколение, господин маршал, стоит передо мной. Это прежде всего пятеро моих родных детей. Я должен думать об их сегодняшней и завтрашней жизни. Это действенный, живой аргумент. Не хочу надоедать Вам дальнейшими своими рассуждениями относительно этого. Скажу только одно — я открываю в себе философскую метаморфозу; я с радостью отказываюсь от успехов и прибылей, которые еще в состоянии предложить мне дышащий на ладан мир, и меняю все это на лишения, волнения и тревоги, навечно объединенные в борьбе за новый порядок, благами которого, может быть, воспользуются уже мои дети, способные воспринимать свое личное благо как благо общественное, а общественное благо — как свое личное.

Хочу сообщить для Вашего