Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - Коллектив авторов

Не менее важным аспектом визита было изучение системы государственного управления – сферы, в которой российской бюрократии было чему поучиться у австрийских коллег. В один из первых дней император пригласил будущего русского самодержца в свой рабочий кабинет. Позже Екатерина II писала Иосифу: «Граф Северный гордится доверием, которое ваше императорское величество изволили оказать ему, введя в ваш рабочий кабинет, познакомив с распределением в оном ваших бумаг и беседуя с ним о делах государственного правления»{269}. 15 декабря граф и графиня Северные в сопровождении вюртембергской родни побывали в Венгерской королевской канцелярии. Весь персонал ведомства во главе с канцлером графом Францем (Ференцем) Эстерхази (1715–1785) выстроился на парадной лестнице, чтобы встретить высоких гостей. Их торжественно поприветствовали в зале совещаний, затем провели по «канцеляриям», рассказали о принципах ведения делопроизводства, показали тома протоколов и регистрационные книги{270}. По той же схеме 21 декабря прошли визиты в Чешско-Австрийскую придворную канцелярию, Придворную казенную палату, на Монетный двор и в Берг-коллегию.

Трудно переоценить воздействие, которое на великокняжескую чету оказало знакомство с состоянием науки и образования. Павел Петрович оказался внимательным, вдумчивым и любознательным слушателем и собеседником. Он совершил протокольные по своему характеру визиты в придворную библиотеку и привилегированную дворянскую Терезианскую академию{271}, где обучались новые поколения государственных мужей, в том числе будущие дипломаты{272}. 30 ноября Павел Петрович нашел время побывать в нормальной школе Игнаца Фельбигера (1724–1788), чья так называемая саганская метода обучения чтению, письму и счету позволила распространить грамотность на беднейшие слои населения. Через пару лет в Россию приедет последователь педагога-реформатора Федор Янкович (1740/1741–1814), прежде успешно усовершенствовавший систему начального образования для православных сербов Венгерского королевства. Наконец, 22 декабря цесаревич ознакомился со школой для глухонемых{273}. Весть эта заинтересовала Екатерину II, которая по возвращении сына хотела доподлинно знать, как венские учителя добиваются успеха (императрица слышала, что в парижской школе для глухонемых несчастных нещадно мучали{274}).

Иосиф II унаследовал от отца, Франца Лотарингского (1708–1765), любовь к естественным и точным наукам. 8 декабря он повел гостей в естественнонаучный и физико-математический кабинеты Хофбурга, где им продемонстрировали «пишущие машины», на глазах гостей напечатавшие короткие фразы на латинском и французском языке{275}. 15 декабря наследник российского престола провел несколько часов в Венском университете, где заинтересованно беседовал с придворным астрономом Максимилианом Хеллом (1720–1792), недавно совершившим экспедицию в Лапландию, о языке, на котором говорят лопари. Великий князь поднялся на вершину башни, где располагалась университетская обсерватория, и только сильная облачность помешала ему насладиться видом звездного неба над Веной. В продолжение визита в университет гости осмотрели музей анатомии и анатомический театр{276}. 20 декабря цесаревичу показали придворную типографию Иоганна Томаса Траттнера (1717–1798){277}. 1 января у графа Северного состоялось знакомство с лейб-медиком, голландским физиком и химиком Яном Ингенхаузом (1730–1799), который поведал цесаревичу о своих опытах над растениями{278}.

Хозяева очень хотели поразить гостей чем-то необычным. Еще в октябре 1781 г. у советника Венгерской казенной палаты, а в свободное время изобретателя – Вольфганга Кемпелена (1734–1804){279} – поинтересовались, не затруднит ли его продемонстрировать высоким русским гостям свой знаменитый шахматный автомат{280}. Чудо техники представляло собой ящик, за которым восседала фигура турка, двигавшего фигуры. Лишь годы спустя обнаружится, что хитроумный инженер предварительно сажал в ящик опытного шахматиста. Визит в дом Кемпелена состоялся 17 декабря. Газета «Wiener Zeitung» не сообщала, была ли сыграна партия, и кто вышел победителем{281}.

Особое внимание уделялось благотворительным и богоугодным заведениям: 5 декабря гости осмотрели больницу для бедных, странноприимный дом, дом инвалидов, сиротский приют{282}. 22 декабря великокняжескую чету познакомили с принципами работы вдовьей кассы придворных певцов{283}. Именно в тот год Иосиф первым в Европе ввел всеобщий принцип назначения пенсий для подданных своей империи. Однако более ранние институты социальной защиты, в том числе вдовьи кассы, продолжали существовать и обеспечивать небольшую прибавку к скромной пенсии. Несомненно, Мария Федоровна, самоотверженно всю жизнь занимавшаяся благотворительностью, внимательно слушала и перенимала новый для нее опыт.

Наконец, не было недели, чтобы Павел Петрович и Мария Федоровна не соприкасались с искусством. Едва приехав в Вену, они осмотрели богатую коллекцию предметов искусства в Бельведере{284} (великая княгиня побывала там, по меньшей мере, дважды), затем последовали 15 декабря – Академия изящных искусств{285}, 23 декабря – Музыкальная академия{286}. 26 декабря в покоях великой княгини небольшой концерт для избранных гостей сыграл Йозеф Гайдн (1732–1809), за что получил из рук восторженной Марии Федоровны шкатулку, усыпанную бриллиантами{287}. Каждый третий день австрийский император и его русские гости бывали в театре. Великой княгине был представлен престарелый композитор Пьетро Метастазио (1698–1783), а Павел Петрович исполнил свою давнюю мечту – познакомился с великим Кристофом Виллибальдом Глюком (1714–1787){288}. Его оперу «Орфей и Альцеста» гости прослушали не менее пяти раз. По воспоминаниям графини Хотек, однажды вечером Павел Петрович и император Иосиф во время совместной вечерней трапезы «пропели дилетантами» одну из арий{289}.

В первую неделю января шестинедельный «венский марафон» подошел к концу. Выдержать его было непросто: в Петербурге не стихали слухи, что Павел Петрович и Мария Федоровна были готовы на исходе второй недели пребывания в Вене двинуться в дальнейший путь. Екатерина в письмах постоянно напоминала, что приняли их очень хорошо, а издержки, сделанные для их приема, громадны, поэтому не следовало огорчать внезапным отъездом ни хозяина, ни венскую публику{290}. Проходило несколько дней, и она снова спрашивала: «Вы мне о том ни слова не говорите, сколько времени вы останетесь в Вене? Будете ли там, когда прибудет это письмо, или к тому времени оставите город и куда уедете. Не скрываю от вас, что обо всем этом в городе ходят самые разнообразные слухи»{291}. Еще через несколько недель государыня ободряла детей: «Довольство ваше пребыванием в Вене, которое вы продолжаете высказывать мне, ласки и вежливости, которыми вас осыпает хозяин ваш, полезное, которое вы видите и знакомства, делаемые вами, были бы способны убедить меня, если бы я еще не была в том убеждена, что не совсем то дурно попутешествовать немного по свету»{292}.

Благожелательный тон писем никого не должен был вводить в заблуждение. Екатерина желала быть в курсе любых событий, настроений и планов, поэтому переписка самой великокняжеской четы и их свиты нещадно перлюстрировалась. Императрица поручила обер-почтдиректору Матвею Матвеевичу фон Экку (1726–1789) не оставлять без внимания ни одного письма от цесаревича и его окружения. В историографии широко известно следствие по делу флигель-адъютанта императрицы Павла Александровича Бибикова (1764–1784), неосмотрительно написавшего своему другу Александру Борисовичу Куракину (1752–1818), сопровождавшему цесаревича в путешествии, критические строки о положении дел в государстве и армии. Незадачливый юнец был арестован, подвергнут строгому допросу и, в конце концов, освобожден и сослан в Астрахань.

Меньше известно о тех уловках, к которым, если верить графу Кобенцелю, прибегали Павел Петрович и оставшийся в Петербурге граф Панин, чтобы обмениваться доверительными посланиями. Один из информаторов австрийского посла рассказывал: для начала кто-нибудь из путешествовавших с великокняжеской четой слуг писал письмо такому же простому человеку и вкладывал в него письмо от другого слуги к такому же адресату-простолюдину, и так шесть раз. Только седьмое письмо в этой эпистолярной матрешке оказывалось посланием цесаревича к бывшему наставнику. Но, несмотря на все ухищрения, заветное послание было обнаружено и легло на стол императрицы. Оно не содержало ничего, кроме общих сведений о своем добром здравии и заверений в искренней дружбе и доверии. Тем не менее, это лишь укрепило императрицу в худших подозрениях, что именно Панин отговаривал ее сына от европейского турне{293}.