Я подарю тебе любовь - Татьяна Алюшина

— Пути Господни, как водится… — усмехнулся Денис. — Мои-то родители жаркие споры о политике устраивают. А Зоя Львовна, когда к ним приходит, все утихомиривает их: «Анечка, Васенька, зачем вам такие страсти?»

— Она классная! — отозвалась Ленка. — Мы с Васькой ее обожаем. Она нам родная.

Денис так бы лежал и лежал, впрочем, может, недолго, ибо оттого, что Ленка проделывала рукой и ногой, разгорался быстро и жарко. Но лежал бы и разговаривал ни о чем, вернее, слушал ее, сам говорить он не мастак.

Это ведь тоже из новых, неизвестных ему ощущений.

Но все, в чем он плавился, плыл, умиротворенный, кончилось в один момент!

Сразу!

Ленка повторила поглаживание Дениса от горла до паха, продолжила движение руки дальше, на бедро правой ноги — и замерла!

Замерла вся, всем телом, даже дышать перестала, а Денис окаменел, похолодев!

Все! Твою ж мать! Идиот!

Он никогда — никогда! — так не расслаблялся, растекаясь в неге!

Он даже забыл прикрыть ногу!

— О господи, что это? — ужаснулась Ленка, резко сев на кровати.

Он ее почти ненавидел в этот момент.

— Не смотри! — хлестнул приказом, как бичом.

Скинул резким движением ее руку и заторопился прикрыть ногу покрывалом. Она не дала. Выхватила из его рук покрывало, откинула, молниеносно переместилась, усевшись между его ног, и уставилась на то, что нащупала рукой.

Денис сделал еще одну попытку: сел, ухватил край одеяла, попробовал прикрыть.

— Нет! — останавливала она.

Отодвинула его руки, наклонилась к ноге, рассматривая.

— Прекрати! — потребовал Денис и попытался встать.

Ленка удержала, навалилась плечом ему на живот, мешая подняться.

— Нет! — не разрешила ему сбежать. У нее расширились зрачки от боли, сжавшей сердце, застучавшее как паровой молот.

Денис смирился — поздно! Ну, пусть посмотрит!

Он знал, совершенно точно — на все сто! — что произойдет дальше! Ленка посильнее других женщин, выказывать истинные чувства не станет! Посмотрит и, скрывая брезгливость и ужас, свалит побыстрее. Что-нибудь пропоет про «пора» и «в другой раз», старательно пряча от него глаза, начнет суетливо собираться, говорить без остановки, скрывая за словами омерзение.

«А на что ты надеялся?! Разомлел тут, разлегся, дурак дураком!» — ругал он себя.

У Лены сердце барабанило набатным молотом о грудную клетку, делая больно. Она наклонилась еще ниже к ноге.

От внутренней косточки лодыжки и до самого паха, через переднюю и всю внутреннюю часть правой ноги, через голень, колено, бедро тянулись многочисленные страшные шрамы. Набухшие, как веревки, и тонкие, еле заметные, неправильной, рваной формы, как клубок змей, искорежив, исковеркав форму ноги. Больше всего их скопилось на бедре.

Ленке стало плохо!

«Боже мой! Как он вообще это пережил?! И как же ему было больно!»

Денис, откинувшись на подушку, закрыл глаза, вытянул руки вдоль тела, сжав кулаки так, что побелели суставы на пальцах, и ждал, когда эта пытка кончится!

И вдруг почувствовал…

Осторожно, как совсем недавно трогала резьбу на столике, подушечками пальцев, она дотронулась до одного из шрамов. Он вздрогнул и напрягся всем телом.

— Хватит! — рявкнул хриплым голосом. — Перестань!

Ничего она не перестала, как будто не слышала его крика, прошлась пальцами по всем шрамам от паха до лодыжки, чувствуя, какой он холодный, каменный, а шрамы горячие.

Наклонилась и прижалась губами к первому шраму над самой косточкой, толстому, короткому, выпуклому, похожему на гусеницу. У нее слезы клокотали в горле, но она не позволяла им вырваться, целовала осторожно, словно боялась сделать больно, каждый шрам, поднимаясь вверх по ноге.

— Лена!

И требовал прекратить немедленно, и негодовал, и… недоумевал Денис.

— Ничего… — отозвалась Лена, успокаивая их обоих, — ничего.

— Что ты делаешь?!

— Обезболиваю, — сказала она, не удержав-таки одну предательскую слезу.

— Перестань! — уже не требовал, взмолился он. — Перестань сейчас же!

А она, расцеловав каждый шрам, прижалась к ним щекой.

Денис не выдержал! Он ни черта не понимал, терялся в мыслях и этих чертовых чувствах-эмоциях.

Где побег?!

По всем правилам женского поведения и в соответствии с его наработанными жизнью знаниями сейчас ей положено улепетывать куда подальше, придумывая на ходу оправдания, почему они больше не смогут встречаться. Или будут встречаться исключительно по работе.

Денис резко сел, подхватил Ленку под мышки и рванул к себе, увидел слезу на реснице, больное выражение ее глаз, расширенные зрачки и совсем уж потерялся в недоумении.

Что происходит-то?!

— Не плачь! — приказал жестко.

— Не плачу, — заверила она, не заметив вырвавшуюся на свободу вторую слезу. — Тебе очень больно?

— Нет, — сцепил он зубы так, что желваки на скулах заходили.

— Болит? — не поверила и допытывалась она.

Денис не отпускал ее, сидел и так и держал под мышки — лицо к лицу, и смотрел, смотрел, ничего не понимая, не представляя, как надо реагировать, но ответил все-таки — чего уж теперь, она все подробно рассмотрела:

— Иногда, когда долго хожу или к непогоде.

— Ты этого стесняешься, да? — ковыряла ржавым гвоздем в болячке.

— Это уродство, — ровным тоном пояснил он. — Неэстетичное, отталкивающее уродство.

Она подняла руки, положила ему на плечи ладони и почему-то улыбнулась.

— А, понимаю, — кивнула Ленка, не отрывая взгляда от его глаз. — Это тебе наверняка какая-нибудь идиотка объяснила!

— Это так и есть, Лен. — Он даже тряхнул ее слегка, для убедительности, и неожиданно для самого себя признался: — И она была кандидат филологических наук.

— Эстетка, значит! — кивнула еще раз Ленка, развеселясь.

И Денис увидел, как в ее золотистых глазах запрыгали чертики веселья. Постичь такие метаморфозы поведения для «эмоционально ограниченного», как называла его иногда Виктория, господина Арбенина было совсем уж не по силам.

Но его немного отпустило, совсем немного оттаяло заледеневшее сердце, в которое робко стукнула надежда: «Может, не сбежит?»

— Знаю я таких! — обдавая Дениса искорками веселья из глаз, поясняла Ленка. — Эдакие с виду пуританки чопорные: пучочек на голове, очочки, правила поведения, а внутри тайные эротоманки с явной тягой к сексуальным извращениям! Это она тебя «вразумила»?

— Не только. Лен, мое увечье неприятное, противное зрелище. Это так — и все!

— То есть у тебя комплекс неполноценности по этому поводу, и ты сам не можешь смотреть на свою ногу? — допытывалась она, не понимая, отчего так веселится.