Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

Она побледнела, но заставила себя поднять голову и посмотреть ему в глаза.

— Я не поеду в тыл.

— Поедешь! — ребро его ладони стукнуло о стол с такой силой, что дерево затрещало. — Я повоюю и за тебя, и за себя, а если на то пошло, то за обоих и кровь пролью.

— Ты не понял, — тихо ответила девушка, — я не выйду за тебя замуж. Никогда.

Казалось, до Царенко не сразу дошел смысл сказанного.

— Как это не выйдешь? — с недоумением спросил он. — Ты мне всегда нравилась. Конечно, я с тобой, может, не совсем хорошо обошелся в первый раз, потому что ты была девушкой, но это война, а на войне у человека иногда может наступить потемнение. Тогда, конечно, разговору о свадьбе не было, потому что моя жена была жива, но теперь я вдовец и хочу, чтобы все было по-честному, поэтому я на тебе женюсь, я решил.

— Я не хочу быть твоей женой, — повторила Злата. — Не хочу и не буду, я тоже решила.

— Перестань! Я тебя жалел, все это время не трогал, потому что ты была, как пуганая. Не виноват я в смерти Бобрика — так вышло. Не мог я из-за одного человека жертвовать всем отрядом, да и тобой тоже — тем более что это его бы не спасло. Нечего от меня шарахаться, я хочу, чтобы все было честь по чести, жениться предлагаю.

— Я же сказала: нет.

Вскочив с места, Царенко уставился на девушку полным ярости взглядом.

— Вот как! — он надвинулся на нее и рывком поставил на ноги, больно стиснув плечи. — Я хочу, как человек, а ты тут демагогию разводить собралась? Не хочешь по-честному — буду жить с тобой так, и никуда ты не денешься! Раздевайся!

От боли, причиняемой впившимися в кожу пальцами, она неожиданно успокоилась и равнодушно скользнула взглядом по выпирающему выступу на его брюках — так, словно перед ней был экспонат из «анатомички».

— Если ты хочешь меня опять изнасиловать, то я не буду сопротивляться — у меня просто не хватит сил, но я повторяю: я не хочу с тобой жить — ни по-честному, ни как-либо иначе.

Ровный голос Златы отрезвил Царенко. Тяжело дыша, он оттолкнул ее от себя и вновь опустился на табурет, упершись локтями в стол.

— Не хочешь, значит, — его глаза, казалось, превратились в два узеньких буравчика. — А почему не хочешь, можно спросить? Или мне самому догадаться? Может, ты успела снюхаться с этим военврачом из медсанбата, а?

— Что?! — она багрово вспыхнула от неожиданности, потому что до сих пор полагала, что о ее чувствах к Петру Муромцеву неизвестно никому — даже ему самому.

Царенко же, продолжая сверлить девушку взглядом, медленно произнес:

— Выкинь эту блажь из головы, поняла? Он с тобой, может, и побалуется, но замуж не возьмет — зачем ты ему нужна порченая, на него после войны, если уцелеет, бабы будут со всех сторон бросаться. А я тебя возьму. Это во-первых. А во-вторых, пусть он только попробует к тебе с какого-нибудь конца подъехать — я с ним быстро разберусь. Кулаков — тот фельдшер, которого в декабре прислали к нам в медсанбат, — родом из Ленинграда и два года жил с Муромцевыми на одной улице. Так вот, он в первый же день ко мне зашел и сообщил, что отца у твоего военврача расстреляли, как шпиона. А в анкете-то у него этого не указано — почему? Может, и он, этот военврач, не лучше папаши. Я велел Кулакову внимательно присматриваться, но никому пока ничего не говорить — делает свое дело Муромцев нормально, да и с медиками у нас нехватка. Однако же, если что обнаружится, то ни на что не посмотрю и сразу поставлю его к стенке — время теперь военное. Так что думай и сама соображай. Все.

Злата с помертвевшим лицом вытянулась в струнку.

— Разрешите идти, товарищ командир?

— Иди, — коротко бросил он и отвернулся.

В феврале после неудачной попытки Красной Армии отбить у немцев Вязьму в полку было много раненых. Временный полковой госпиталь располагался в уцелевшем после бомбежек кирпичном здании сельской школы — двухэтажном и хорошо протапливаемом. К вечеру круглолицый лейтенант Валя Павлюк помог Злате и рыжей Верке доставить туда политрука Веселова с развороченными осколками внутренностями, и они остались помогать санитаркам и медсестрам, потому что после боя рук, как всегда, не хватало. Муромцев, осмотрев Веселова, который пришел в себя и старался не стонать, хмуро спросил:

— Сколько часов прошло после ранения?

— Его еще утром ранило, но раньше не смогли доставить, товарищ военврач, — оправдывалась Верка. — Волошина к нему подобралась и на месте перевязала, чтоб кровью не истек, а с поля боя вынести было никак невозможно, потому что огонь был сильный — толку-то тащить человека, если все равно расстреляют по дороге. Потом уже, когда немцы перестали палить, мы его вынесли. А что уже не будете оперировать? Он ведь в сознании, все понимает, — жалостно сказала она.

Всем было известно, что раненых в область брюшины, если прошло больше пяти-шести часов с момента ранения, доктора на операцию не брали — не было возможности тратить время на заведомо обреченных людей, нужно было заниматься теми, кто мог выжить. Муромцев встретился взглядом Веселовым, который с трудом приподнял голову, вслушиваясь в разговор, и коротко приказал:

— На стол, буду оперировать.

Около полуночи Злата зашла в большую палату, бывшую когда-то школьным классом, чтобы еще раз взглянуть на политрука. Виктор был в сознании и лежал, неподвижно уставившись в потолок блестящими от жара глазами. Лицо его пылало, дыхание было тяжелым, и кончик языка постоянно касался сухих губ, но Злату он узнал.

— Ты, Златушка? — голос его звучал слабо и как-то по-детски беспомощно. — Ребятам передавай привет, и зайди к доктору — скажи ему спасибо. Прямо сейчас зайди, хорошо? А то я уже, может, сам не успею сказать. Зайдешь?

— Зря ты это, — скрывая слезы, она поправила ему одеяло и, наклонившись, поцеловала в лоб, — но зайду, конечно, раз ты так просишь.

Петр Муромцев, фельдшер Кулаков и толстая пожилая медсестра Прасковья Тимофеевна ужинали в маленькой комнатке, где когда-то хранился школьный инвентарь. От натопленной «буржуйки» было жарко, и Петр, прислонившись к стене, неожиданно задремал, продолжая сжимать в худых пальцах железную кружку. Злата остановилась на пороге, нерешительно глядя на его измученное лицо, но Кулаков при виде нее расплылся в доброжелательной улыбке:

— Милости просим к нашему столу, Златушка, у нас кипяток еще не весь вышел.

Улыбка фельдшера вызвала у Златы сильное желание вылить весь этот кипяток ему на голову, но она лишь плотно стиснула зубы и отрицательно качнула головой. Однако медсестра выскребла ложкой остатки тушенки, положила на хлеб и, протянув Злате, густым басом настойчиво пригласила:

— Садись, девка, поешь, намаялась ты сегодня. Дай-ка, чаю налью тебе в кружку.

От звука ее голоса Муромцев вздрогнул и открыл глаза.

— Вы мне снитесь? — сонно спросил он Злату, но тут же пришел в себя, огляделся и внезапно покраснел. — Простите, я, кажется, немного задремал.

— И не диво, Петенька, нынче больше тебя никто не потрудился, — строго заметила Прасковья Тимофеевна.

— У меня тоже есть тушенка, и сахар есть, — смущенно обратилась к ней Злата, — я сейчас принесу.

— Вот и хорошо, принесите — вместе оно всегда веселей, — обрадовано начал Кулаков, но Прасковья Тимофеевна немедленно его осадила.

— Ты свое съел, — сердито сказала она и поднялась. — Пошли.

— Куда? Я еще тут посижу, я…

— Больно уж ты много балаболишь, дай людям отдохнуть. Пошли, пошли, Михалыч.

Фельдшер вздохнул и покорно поплелся за ней, а Петр, с улыбкой проводив их глазами, обратился к Злате:

— Ешьте, Златушка, плеснуть вам немного чистого медицинского для бодрости?

— Плесните, — она зажмурилась, сделала глубокий вдох и проглотила налитый им спирт.

— Никак не привыкнете? — мягко поддразнил Муромцев.

— Не ставила себе такой цели, — рассмеялась Злата, но смех ее тут же оборвался, и она печально сказала: — Заходила сейчас к нашему Веселову — он в сознании и просил передать вам спасибо. Хотя понимает, что ему недолго осталось.

Петр нахмурился:

— Мой отец как-то рассказывал, что в пятнадцатом году во время войны ему удалось спасти раненого, проведя санацию брюшной полости спустя сорок восемь часов после ранения. К сожалению, я сразу увидел, что у Веселова не тот случай, но… Я помню, однажды, когда я еще был на втором курсе, мы проходили практику в больнице, и в хирургическое отделение привезли женщину — мыла окошко и выпала с пятого этажа. Состояние было безнадежное, хирург сказал: «Оперировать нет смысла, она умирает». А она, оказывается, была в сознании, все слышала и поняла его слова — открыла вдруг глаза и посмотрела на нас таким взглядом, что я до сих пор не могу его забыть. И умерла. Так вот, у вашего товарища сегодня был такой же взгляд.

— Ваш отец тоже был врачом? — тихо спросила девушка, опустив ресницы.