Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

— Позвольте, позвольте, — заинтересованно воскликнул Оганесян, — Веселова я помню, он был одним из первых, кому мы ввели препарат. Можно сказать вслепую — испытаний еще не проводили, нужной дозы никто не знал, но он умирал, и выхода не было.

— А, так это были вы, доктор! — повернувшись к академику, сурово покачал головой Царенко. — За Виктора нашего, конечно, до земли вам поклон, но что же вы так плохо работали? Почему в сорок четвертом еще не было пенициллина?

— Вообще-то он уже был, — со вздохом отозвался Оганесян, — мы под руководством Зины Ермольевой готовы были провести клинические испытания еще в сорок втором, но слишком долго тянулся спор о том, чей пенициллин лучше — наш или английский. Слишком долго! Не знаю, какова здесь доля моей вины, но прошу прощения, — старый академик поклонился с присущим ему изяществом движений.

— Меня в том бою ранило в грудь, — отвернувшись от него, продолжал генерал. — Вода была ледяная, я с головой ушел под воду. Злата и еще одна наша девушка, Вера Демчук, вытащили меня, оттащили в медсанбат на берегу, и Петр зашил рану, а то бы я истек кровью — пулей мне порвало внутри какой-то важный сосуд. Сам я ничего этого, конечно, не помню — Вера потом рассказала. Она отвезла меня в госпиталь, выходила, а позже мы с ней поженились. Двух сыновей она мне родила, а в прошлом году покинула меня — скончалась от рака.

— Вечная ей память, — поднимая бокал и глядя прямо перед собой, произнес Петр Эрнестович, и Злата Евгеньевна тихо повторила за мужем:

— Вечная память.

— Спасибо. Но я опять вернусь к тем временам. Выйдя из госпиталя, я представил к ордену Красной Звезды санинструктора Злату Волошину. К сожалению, награда эта до нее не дошла — возникла путаница из-за того, что она сменила фамилию и основное место жительства. Сейчас награда, наконец, нашла свою хозяйку. Я, собственно, и приехал сюда, чтобы лично вручить тебе, Златушка, твой орден. Хотя полагается делать это в официальной и торжественной обстановке, но мне, как бывшему командиру и старому фронтовому товарищу разрешили вручить тебе боевую награду у тебя дома.

Во внезапно наступившей тишине Царенко торжественно передал Злате Евгеньевне коробочку с орденом и троекратно облобызал ее.

— Спасибо, — тихо сказала она, невольно отстраняясь и вертя в руках коробочку. Гости дружно начали аплодировать, а вечно недовольный жизнью Камышев сердито застучал ложкой по столу:

— Что за «спасибо»! Следует сказать «Служу Советскому Союзу!».

— Это я должен сказать тебе спасибо, — глядя в глаза Злате Евгеньевне, глухо произнес генерал. — Потому что мы ведь с тобой сегодня впервые видимся после того боя. Спасибо, за то, что спасла мне жизнь, и прости, что не сумел сказать тебе этого раньше.

… Вытащив командира и доставив его в госпиталь, она вернулась на берег, и после этого еще в течение шести часов попеременно то окуналась с головой в ледяную воду, то стыла на берегу под порывами холодного осеннего ветра, перевязывая раненых товарищей. Лично для нее это был один из тех дней, когда женщине положено особенно бережно относиться к своему здоровью. Девушкам-бойцам для таких дней специально выдавали бинты и вату для гигиенических прокладок, теперь же у нее прокладка превратилась в кусок бурого льда. После боя Петр, не видя нигде своей жены, в тревоге попросил легкораненого Диму Векшина ее отыскать — сам он оказывал помощь раненым и никак не мог отойти. Дима вернулся через час, неся Злату на руках — молодая женщина была без сознания, лицо ее пылало от жара. Очнувшись утром следующего дня, она, едва пошевелившись, вскрикнула — боль внизу живота была такая, словно ее жгли каленым железом.

Спустя десять лет после бесчисленного множества мучительных процедур, инъекций и грязевых ванн врачи вынесли окончательный приговор: детей у нее не будет никогда. Муж привез ее из больницы, где проходил консилиум, накапал успокоительного, уложил в постель и лег рядом, крепко обняв за плечи. Злата прижалась к нему и неожиданно уснула — подействовало лекарство. И тогда во сне впервые к ней пришел, а затем начал повторяться почти каждую ночь один и тот же кошмар из далекого сорок первого. Перед глазами вставало лицо Феди Бобрика, он сжимал виски, его круглое лицо было искажено от боли, но взгляд был не мутным, как тогда, а умоляющим и полным страдания. Злата бежала ему навстречу, но не успевала добежать — дернувшись и раскинув руки, Федя падал с простреленной головой.

О ее кошмарах не знал никто, кроме мужа. В шестьдесят втором Петр Эрнестович отвез жену к известному гипнотизеру, и после нескольких сеансов Злата Евгеньевна смогла, наконец, спать спокойно…

— Ну, вот, ты получила-таки наконец свою награду, Златушка, — сказал генерал, — я теперь спокоен. К сожалению, нам пора — я уже говорил, что нас ждут в Смольном. И хотя сейчас, конечно, новые веяния, все же хочу предложить последний тост. За то, чтобы в будущем все опять встало на свои места. Светлая память великому Сталину, товарищи!

Во внезапно наступившей мертвой тишине Оганесян слегка покашлял и, покачав головой, сказал:

— Смелый вы человек, товарищ генерал, сейчас это имя не в почете.

— А я всегда был смелым, — усмехнулся Царенко, — Это шакалы, которые раньше при нем пикнуть боялись, теперь подняли головы и завыли, но для тех, кто прошел войну, это имя всегда будет священным, потому что с этим именем мы шли в бой.

— Я за Иоську никогда не пил и пить не буду! — побагровев, закричал Камышев и со стуком поставил на стол свой бокал. — Я с этим именем два года в окопах мерз, год в концлагере голодал и за это потом еще пять лет на лесоповале топором махал. Там бы и сгнил, если б Сурен Вартанович до Берии не дошел и не доказал, что я нужен советской науке. Когда Иоська подох, я от радости богу свечку поставил, хоть я и атеист. И всем всегда скажу: Сталин был трус, подонок и сволочь!

— Молчать! — рявкнул Царенко. — Это ты трус, что в плен сдался, а у меня в полку мальчишки землю кровью поливали, но врагу не сдавались! Такие, как ты, не знают, что такое бесстрашие и героизм!

И тут Злата Евгеньевна закричала так, что все в испуге смолкли, лишь в буфете звякнул хрусталь:

— Замолчи! Бесстрашие? Героизм? Это те герои, которые в фильмах про войну снимаются, это они герои и патриоты, а про нас правды никто не напишет! Думаешь, все солдаты прямо-таки жаждали за Родину и за Сталина жизни отдать? Но шли в бой, потому что иначе было нельзя — ты же сам из пистолета расстреливал тех, кто под огнем назад поворачивал. Но ты хоть сам вперед бежал, а этот в Кремле сидел и приказы издавал: «Ни шагу назад!»

— Не надо, Златушка, — мягко возразил генерал, — иначе в то время было нельзя.

— Нельзя! Конечно, нельзя, он знал, что делал — детишек безоружных живым заслоном перед танками поставил и трусами еще их называл за то, что жить хотели! Генералов опытных в тридцать седьмом уничтожил, армию развалил. Ты сам был бы грамотней, так у нас в полку в два раза меньше бы народу погибло! Но теперь-то что — время пройдет, могилы землей прорастут, и люди все забудут. Я и сама все забыла, все тебе простила. Только Федю Бобрика простить не могу. Забыла, казалось, а нынче опять перед глазами встало и стоит — глаза его, и как бежал он, за голову держась. Ему ведь еще и девятнадцати не было, — застонав, она закрыла лицо.

Петр Эрнестович мгновенно оказался рядом с женой и отвел в сторону ее руки:

— Не надо, Златушка, слышишь? Посмотри на меня сейчас же!

— Пусти, Петя, — Злата Евгеньевна подняла на генерала заплаканные глаза и тихо сказала: — Уходи из моего дома, Герой Советского Союза генерал Царенко. Уходи и не возвращайся сюда. Никогда.

В полном молчании генерал повернулся и вышел. Петр Эрнестович, тревожно глядя на жену, крепко взял ее за талию:

— Злата, пойдем, тебе обязательно надо сейчас выпить лекарство и прилечь. Ада, пожалуйста…

— Да-да, уложи Злату, Петя, я принесу торт.

Петр Эрнестович вернулся минут через десять — без жены. Гости еще с полчаса поболтали, выпили чай с тортом, а потом тактично начали расходиться. Последними уходили Синицыны, и Ада Эрнестовна отправилась проводить их до метро. Сергей решил, что в сложившейся ситуации ему лучше всего заняться общественно-полезным делом. Собрав со стола грязную посуду, он понес ее на кухню и вывалил в раковину, разбив при этом одну из тарелок.

— Авария? — зайдя на кухню, поинтересовался Петр Эрнестович и начал рыться в аптечке.

— Всего одна тарелка, — собирая осколки, буркнул Муромцев-младший.

— На фоне твоих прошлых подвигов это большое достижение, — похвалил его старший брат. — Слушай, ты не знаешь, где у нас анальгин? Ни одной таблетки не могу найти, а голова, как паровой котел.

— Наверное, Ада все выпила, ты же знаешь, что анальгин — ее любимое кушанье, — выбрасывая осколки в мусорное ведро, ответил Сергей. — Сильно болит? Сейчас посмотрю у нее в комнате — наверное, она запихнула пару пачек в свою любимую старую сумку и забыла.