Грани миров - Галина Тер-Микаэлян

— Ваш отец тоже был врачом? — тихо спросила девушка, опустив ресницы.

— Мой отец окончил медицинский факультет Петербургского университета, был известным ученым-физиологом, — спокойно ответил он. — В молодости он работал под руководством самого академика Павлова, а после революции много лет читал лекции в Ленинградском мединституте и Военно-медицинской академии.

Злата заставила себя посмотреть ему в глаза.

— Мне сказали, что он был арестован, как шпион, — сказала она. — Что вы скрываете это, не указали в анкете, и даже что вы… что вы, возможно, тоже шпионите на немцев. Я, разумеется, понимаю, что все это глупости, но вы должны быть осторожны, потому что за каждым вашим шагом следят.

Вся кровь, казалось, отхлынула от лица Муромцева, он откинулся назад, и на щеках его заходили желваки.

— Кто вам это сказал?

— Царенко. А ему сообщил Кулаков — он говорит, что знает вас по Ленинграду.

— Какого черта, я никогда его прежде не встречал!

— Вы просто его не замечали, а он вас помнит — он жил, кажется, где-то по соседству от вас. Царенко велел ему пока молчать, но вы должны знать, что командир вас ненавидит и в любую минуту может использовать это против вас.

— Ненавидит? — потрясенно переспросил Петр. — За что меня может ненавидеть Царенко, что я ему сделал?

И тут Злата, не выдержав, разрыдалась, а потом сбиваясь и путаясь, начала рассказывать — о той ночи на берегу реки Сож, когда командир взял ее силой, об их короткой связи, окончившейся после гибели Феди Бобрика, об отказе, которым она ответила на его нынешнее предложение.

— Он угрожал, он ненавидит вас из-за меня! Он ненавидит вас, потому что я вас люблю! Я знаю, что вы меня презираете, но я вас люблю! Я люблю вас, товарищ, военврач, я люблю тебя, Петенька, мой ненаглядный, родной мой!

Словно свет вспыхнул в полутемной каморке, где они находились, — такое сияние озарило внезапно лицо молодого военврача при последних словах Златы. На миг он закрыл глаза и встряхнул головой, словно хотел убедиться, что не спит, потом вновь открыл их и глухо спросил:

— Это правда, Златушка? Знаешь, я недавно задремал, потом ты сюда вошла, и я очнулся и решил сначала, что ты мне пригрезилась. Может, мне и вправду это снится?

Она вытерла слезы и улыбнулась.

— Каких вы хотите доказательств, товарищ военврач? Какие потребуете — такие я вам представлю.

— Это тебе решать, — пристально глядя на нее, медленно произнес Петр, не трогаясь с места.

Она поднялась, обошла стол и, положив руки ему на плечи, почувствовала, как пульсирует кровь под тонкой гимнастеркой.

— Я уже все решила.

Он прижался щекой к тонким пальчикам и на мгновение словно застыл, а потом вскочил на ноги и, заключив ее в свои объятия, начал целовать. Забыв обо всем на свете, они срывали с себя одежду, и лишь в какой-то момент у Петра в подсознании что-то сработало — он сообразил закрыть дверь на крючок.

Часа через два их разбудил громкий стук. Крючок вылетел из своего гнезда, и дверь широко распахнулась. В разверзшемся проеме стоял Царенко, а из-за его плеча выглядывала хитрая мордочка фельдшера Кулакова.

— Встать, мать твою! — взревел командир, в бешенстве глядя на обнаженных Злату и Муромцева. — Встать смирно, когда тебе приказывает старший по званию! А ты, — он повернулся к Кулакову, — убирайся, и чтоб духу твоего тут не было!

— Слушаюсь, товарищ командир, — и фельдшер поспешно ретировался.

— Извините, товарищ подполковник, — растерянно проговорил Петр, — мы, конечно, встанем, но разрешите нам сначала одеться.

В руке Царенко появился револьвер, и дуло его было направлено прямо в лицо молодому военврачу.

— Слушай внимательно, я тебя убью, ты понял? — глухо и сдавленно сказал он. — Мне за это ровным счетом ничего не будет! Твой отец был враг народа, ты это скрывал, и мне доказать, что ты немецкий шпион будет раз плюнуть. Но раньше, чем тобой займется НКВД, я сам тебя расстреляю — если ты еще хоть раз подойдешь к ней. А теперь одевайтесь оба.

Они торопливо одевались, стараясь не встречаться с буравящим взглядом его глаз. Аккуратно застегнув все пуговицы и одернув гимнастерку, Муромцев встал перед Царенко, вытянувшись по стойке «смирно».

— Военврач второго ранга Петр Муромцев в ваше распоряжение прибыл, товарищ подполковник, — по-военному четко отрапортовал он, — разрешите узнать, вы меня прямо здесь будете расстреливать или выведете куда-то в другое место? Потому что отказываться от встреч с санинструктором Волошиной я не собираюсь.

— Что?! — во взгляде Царенко вновь сверкнул гнев, и Злата умоляюще вскрикнула:

— Петя, не надо, я тебя умоляю!

Петр, нежно обняв ее, привлек к себе и, глядя прямо в налитые бешенством глаза командира, спокойно продолжал:

— Потому что если вы, товарищ командир, передумаете меня расстреливать, то у меня к вам две просьбы. Первая: мы с санинструктором Волошиной любим друг друга, хотели бы пожениться, и просим вас, как командира полка официально зарегистрировать наш брак.

На минуту воцарилось гробовое молчание, ярость, исказившая лицо Царенко, сменилась удивлением, потом он внезапно расхохотался:

— А ты молодец, военврач, — в голосе его прозвучало невольное уважение, — хотите пожениться? Ладно, раз так, то я вас распишу. Не пожалеешь потом, Злата, что променяла меня на военврача? Я ведь за войну и до генерала могу дослужиться.

— Желаю тебе удачи и счастья, — прижавшись к Петру, тихо ответила она, — жалеть я ни о чем не буду. Спасибо за то, что мог сломать мою жизнь, но не стал.

Пожав плечами, Царенко отвернулся от нее и вновь посмотрел на Муромцева.

— Какая у вас вторая просьба, товарищ военврач второго ранга? — голос его был теперь совершенно спокоен, словно он решил разом перечеркнуть прошлое и все забыть.

— Политрук Веселов с ранением в брюшную полость был доставлен слишком поздно, я сделал операцию, но шансов выжить у него практически нет — уже начал развиваться перитонит. Через три часа из Москвы прибудет самолет с медикаментами, я прошу вас отправить Веселова с этим же самолетом в Москву.

— Зачем? — угрюмо буркнул Царенко, и лицо его слегка искривилось. — Я Витьку Веселова люблю, сам бы за него сто раз свою кровь до капли отдал. Тем более что обо мне, как выяснилось, никто особо страдать не будет, а у Веселова молодая жена и маленький сын. Но только от перитонита, всем известно, не лечат — ни здесь, ни в Москве.

— В Москве сейчас находится мой учитель и друг моего отца профессор Оганесян Сурен Вартанович. Они с Зинаидой Ермольевой работают над созданием уникального препарата, и два дня назад я получил письмо — Сурен Вартанович пишет, что ученые добились поразительных успехов. В Англии, кстати, ведутся аналогичные работы. Правда, наш препарат еще не прошел клинических испытаний, но в настоящее время это единственное, что может спасти Веселова. Пусть тот, кто будет сопровождать его в Москву, свяжется с Оганесяном от моего имени.

Командир подумал и, чуть прищурившись, кивнул.

— Хорошо, военврач, сделаю, как просишь, — отрывисто сказал он и с легкой иронией в голосе добавил: — Сумел ты обвести вокруг пальца меня, так попробуй, обмани и смерть…

— В те дни смерть поджидала нас на каждом шагу, — сказал генерал, — и в те дни сорок второго еще никто не знал, где конец войны, и кому суждено до него дойти, а кому нет. Но наша Златушка и военврач Петр Муромцев полюбили друг друга, и я сам зарегистрировал их брак, а через двадцать минут после этого наши войска получили приказ готовиться к наступлению, поэтому мы с товарищамив тот день не успели даже толком поздравить молодых. Поэтому я хочу выпить за них сейчас. За тебя, Злата! За тебя, Петр! — он пристально посмотрел на неохотно поднявшую свой бокал Злату Евгеньевну, потом перевел взгляд на Сергея и неожиданно нахмурился: — А ты чего не пьешь? Чего морщишься? До дна надо, до дна!

— Мне нельзя, — робко возразил тот.

— По такому случаю можно! Нужно! — сердито возразил генерал. — Пей!

— Извините, но я болен, мне действительно нельзя.

— Молодежь! — Царенко презрительно повел носом и вновь поднялся, постучав по столу, чтобы привлечь внимание расшумевшихся гостей: — И опять я хочу сказать, товарищи, потому что время у меня подпирает. Молодежь нынче пошла не та, что в наше время, и мы, может, сами в этом виноваты — забаловали их, изнежили, — он сердито повернул свое побагровевшее лицо к Сергею: — Знаешь, какими орлами были твои папка с мамкой? Помню, в сорок четвертом бой шел на переправе — снаряды вокруг рвутся, Златушка и санитарам вытаскивать раненых помогает, и перевязывает на месте, а если нужно, то к бате твоему бойца тащит. Петр как заговоренный был от пули — двух врачей на месте убило, вокруг него снаряды рвутся, а он оперирует себе прямо тут же на берегу, как нарыв в больнице режет. Многие раны нужно было сразу на месте обрабатывать, иначе конец солдату — тогда пенициллин до нас еще не дошел. Хотя еще в сорок втором был случай, когда мы в Москву к одному профессору нашего политрука Витю Веселова отправили — его там сумели спасти.