Невозвращенцы - Михаил Черных

— Зачем?… — прохрипел он. — Я же приказывал тебе уйти… Зачем пришел?… — тихим голосом спросил он.

— Вот. Корзинка сломалась… Стоны твои услышал и пришел. Извини, — смутился Ярослав. — И вот.

— Ну и что? Полюбовался? — прошептал Ретус.

— Ну… — не зная что сказать замялся Ярослав, — это каждый день ты так? И сколько уже дней? Десять? Двадцать? Больше?

— Больше…

— Помочь я тебе чем могу?

— …Хотел я спасти тебя от этой ноши, но Судьба… От нее никто не уйдет… Держался сколько мог, да нету у меня сил больше… Нету силушек терпети… Прости меня, прости… Не по тебе сия ноша, но нету у меня силушек… Как знал, за три дня знал, услал тебя да ты сам пришел… Судьба… — шептал старик сквозь слезы.

— О чем ты говоришь? Я тебя не понимаю… Чем тебе помочь?

— Водицы принеси…

Ярослав дошел в сени, зачерпнул из бочки воды ковшиком и принес старику. Пока тот пил, все шептал под нос, и Ярослав напрягал слух, чтобы услышать.

— Прости меня, Ярослав, прости… Не держи зла… Боролся я, мучался, а не могу боле… Прости… Под печкой… Там найдешь… Сожги… Меня не хорони… Придут скоро, все равно придут… Нашли… Не хорони… Уходи после… Умру сейчас…

— Да ладно тебе, Ретус! Уже же лучше тебе! Скажи что принести лучше, щас травки какой запарим и совсем все пройдет! — стал ободрять его Ярослав.

— Станет… Лучше… — шептал с остановившимся взглядом старик.

— Ну да! Допивай и говори что надо… — без всяких задних мыслей, с наигранной бодростью, сказал Ярослав. Позже он не раз клял себя за те слова, хотя вряд ли их отсутствие что изменило, но сейчас они стали последним перышком, которое сломало Ретуса.

— Сказать, «что надо»? — как-то недобро усмехнулся Ретус. — Хорошо! — он сделал последний глоток воды из ковшика и протянул его рукой Ярославу. — На, забери.

Ярослав раньше ни разу не замечал за собой чего-то такого «этакого». А то, что он после того случая со своим другом и своей любовью стал очень остро чувствовать состояние окружающих людей, особенно, когда им было больно в душе, он отнес к своей мнительности, хотя не ошибся ни разу… Но сейчас все чувства и шестые, и седьмые, и надцатые — все не просто предупреждали, все просто завопили на разные голоса об опасности. Но ничего сделать, даже понять откуда что грозит он не успел. Отзываясь на слова старика тело само, на автомате, протянуло правую руку взять из рук старика ковш. На секунду руки Ретуса и Ярослава соприкоснулись…

Темнота. Темно не как ночью, не как в погребе, а как в самой-самой черной дыре, откуда даже свет не может убежать.

«Кто я? Где я?» — тишина ничем не разрывается. Мысль так и остается мыслью.

«Мысль — что это?…»

Полная тишина в ответ. Ни звука. Ни запаха. Ни шороха. Вокруг. Темнота. Тьма.

— Прими… — первый шепот в ответ.

— Кто здесь? Скажите, кто я? Где я?

— Прими и все вспомнишь…

— Что принять?

— Прими…

— Да что я должен принять?

— Ты знаешь. Прими. Согласись…

Внезапно темнота потеряла свою однородность. В ней показались сгустки, темнее, хотя этого не могло быть, окружающего мрака. Сгустки приняли вид лиц, которые начали нагло глумиться над ним.

— Скажите, кто я? Ну пожалуйста!

— Он останется здесь навек!

— Пока не примет!

— Прими!

— ПРИМИ! — голоса уже не шептали, хором орали, скаля свои мерзкие рожи.

— Скажите, что я должен принять? Богом прошу… — от последних слов рожи передернулись и чуть отпрянули.

— Богом прошу. Богом прошу! БОГОМ! СЛОВОМ БОЖЬИМ ЗАКЛИНАЮ ВАС ВСЕХ!

Ярослав прекратил срываться на крик. Он вспомнил себя. Вспомнил всю свою жизнь. Мерзкие хари, в которых он с удивлением узнал всех своих недругов, начиная с самого детства, чуть отпрянули в сторону. В море мрака, оказалась совсем небольшая точка света, которой и был он.

— Ты на всегда останешься здесь!

— Если не примешь!

— То, что ты вспомнил ничего не значит!

— Прими!

— Или умрешь!

Но Ярослав не слушал их. Он с удивлением рассматривал свое тело, которое было сейчас сероватым сгустком, и все было покрыто черными пятнами, выглядевшими как чернильные кляксы на чистом листе. Он прикоснулся к одному из них…

«Чем?»

И перед его глазами…

«Каким глазами?»

Всплыло то самое детское воспоминание. Тогда он отдыхал в пионерском лагере и чтобы быть своим в детской компании надо было унизить одного из мелюзги. Он увидел себя со стороны, как он подошел, слыша сзади подбадривающие и издевающиеся крики стаи молодых пацанов, к совсем мелким детишкам, которые играли в песочнице в свои незамысловатые детские игры. Как он разрушил их песочные замки, вырвал из рук у одного из них маленький, иностранный — что его сильно разозлило, игрушечный самосвальчик и силой наступил на него. А когда малец потянулся к его ноге, то он с силой двинул его кулаком в лицо. Малыш заревел и побежал из песочницы, а пацаны сзади радостно загоготали…

Было в этих кляксах много всякого. И то, как он отталкивал от себя раз за разом скромную маленькую одноклассницу в первом классе, и вместе с пацанами ржал, дразня ее «невестой». Было тут и то, как он с опаской прошел мимо толпы подвыпивших подростков, в подворотне избивающих какого-то бомжа, было и его равнодушное подтворствование шуточкам одного своего приятеля, только чтобы не поссориться: «смотрю, а бабки как кинулись на мою банку. Самая удачливая из них отработанным движением ногой хрясь ее в блин! Во, они какие, бабки!». Много чего было…

Все что он сделал плохого, или не сделал хорошего лежало на нем тяжелыми черными пятнами. И тьма вокруг не оставила его интерес без внимания.

— Любуешься?

— Ты мерзкий!

— Злой!

— Черный!

— Ты наш!

— ПРИМИ! — насмехались и корчили гримасы черные рожи.

Ярослав, внимательно себя осматривающий, вдруг обнаружил в себе и белые, лучащиеся радостным чистым светом небольшие белые пятнышки. Мало их было, очень мало, гораздо меньше, чем мог считать о себе Ярослав. Но дело в том, что многие хорошие поступки были не то чтобы хорошими, а простыми — серыми. Добрыми — но с надеждой что-то в каком-то виде получить в замен, или не злыми — вот они и составляли основную его часть, а поступков чистого и незамутненного никакими задними мыслями добра, добра просто так, было до обидного мало…

— Прими!

— Да пошли вы!

— Прими!

— Ты не вернешься в свое тело! Прими!

— Утомили! Шли бы вы на….! А то…

— А то что?

— Ты ничего не можешь нам сделать!

— Мы это ты!

— А ты наш!

— Прими!

Ярослав, которого одна из морд, приблизившаяся слишком близко и кричавшаяся особенно громко, достала сильнее всех, сжал кулак и ударил по ней. В место кулака в опешившую морду врезался столбик, или щупальце, выросшее из его тела. Однако морда от такого обращения, кувыркаясь, отлетала далеко и под ее глазом быстро вырастал заметный даже на фоне тьмы еще более темный синяк.

— Ах так, ну я вас ща всех к ногтю! — обрадовался Ярослав, и бросился мысленно наносить удары по этим уродцам.

Некоторое время он развлекался избиением рож, пока не понял что все равно это не к чему не приводит. После этого он прекратил тренировку, а обрадованные уродцы, многие из которых щеголяли синяками, опять подобрались поближе.

— Мы бесконечны!

— Мы вечны!

— Мы бессмертны!

— Мы это ты!

— Прими нас!

— Ах, бесконечны? Ах вы это я? Ну что же. Тогда так!

Ярослав решил попробовать нечто совсем другое. Если здесь его мысли это его действия — то почему бы и нет? Он представил себя просто бесконечной плоскостью, листом бумаги, рассекающий две половинки бесконечности пополам… И у него получилось — сквозь тьму пролег маленький серый лучик.

«А теперь представим, что это не одна плоскость, а две, но вместе. Два листа бумаги. Получилось!»

Летающие сгустки тьмы заволновались, а Ярослав даже «закрыл глаза», чтобы лучше сосредоточиться.

«А теперь представим что эти плоскости не разделяют напополам одну бесконечность, а ограничивают ее с двух сторон. Ведь так оно и есть — просто смотря с какой стороны смотреть, изнутри этих двух плоскостей или снаружи… Вот. А теперь, если уж две эти плоскости ограничивают ее, нет ничего более простого, как представить, что эти две плоскости теперь сворачиваются, скручивая, ужимая и запирая в себе эту тьму. Посмотрим, что получилось?»

Вокруг было все серо а остатки тьмы, запертой в одном маленьком колодце, судорожно трепыхались, пытаясь пробить стены своей тюрьмы. Но разве можно пробить то, что совсем не имеет толщины?

Теперь уже не Ярослав был во тьме, а тьма была в Ярославе. Но как вернуться обратно в свое тело было все так же непонятно.

Внезапно бесновавшаяся в свой клетке тьма съежилась и превратилась в небольшую темную человеческую фигурку. Эта фигурка с постоянно изменяющимися чертами лица склонилась перед ним на колени и произнесла: