Дневник - Чак Паланик

Фигура сделала еще шаг, и ее нога погрузилась в землю. В солнечном свете ее руки отблескивали светло-зеленым в одних местах, тускло-коричневым в других. Ее макушка и плечи были усыпаны снегом птичьего помета. Мышцы в бронзовых бедрах выпирали, напрягаясь в резном рельефе при каждом подъеме ноги, когда фигура делала шаг вперед. С каждым шагом между бедер шевелился бронзовый листок.

Теперь, когда смотришь на акварель, пристроенную сверху на сумку Энджела с фотоаппаратом, все выглядит более чем постыдно. Аполлон, бог любви. Больная и пьяная Мисти. Голая душа сексуально озабоченной художницы средних лет.

Фигура подступила на шаг ближе. Дурацкая галлюцинация. Пищевое отравление. Она голая. И Мисти голая. Оба они грязные, на лугу, окруженном деревьями. Чтобы очистить голову, чтобы все ушло, Мисти взялась за набросок. Чтобы сосредоточиться. Это был рисунок из ничего. Закрыв глаза, Мисти приложила карандаш к акварельному листу и почувствовала, как он шуршит, как она кладет ровные линии и трет их краем большого пальца, чтобы вышел оттененный контур.

Автоматическое письмо.

Когда карандаш остановился, Мисти закончила работу. Фигура исчезла. С желудком полегчало. Дрянь достаточно подсохла, так что удалось вытереть худшую часть и зарыть салфетки, испорченные трусы, скомканные рисунки. Прибыли Тэбби и Грэйс. Они разыскали недостающую чайную чашку, или сливочный кувшин, или что там было. К этому моменту вино уже закончилось. Мисти уже оделась и пахла чуть лучше.

Тэбби сказала:

— Смотри. На мой день рождения, — и вытянула руку, демонстрируя кольцо, сверкающее на пальце. Квадратный зеленый камень, блистающий резными гранями.

— Это оливин, — объявила Тэбби, и подняла его над головой, ловя солнечный свет.

Мисти уснула в машине, гадая, откуда взялись деньги, а Грэйс везла их по Центральной авеню домой, в поселок.

И только потом уже Мисти заглянула в планшетку. Она удивилась как никто. Потом лишь добавила немного красок, акварели. Поразительно, какие вещи способно создать подсознание. Что-то из отрочества, что-то с уроков истории искусства.

Предсказуемые мечты бедной Мисти Клейнмэн.

Энджел что-то говорил.

Мисти переспрашивает:

— Пардон?

А Энджел повторяет:

— Сколько за нее хотите?

Он про деньги. Про цену. Мисти предлагает:

— Пятьдесят? — говорит Мисти. — Пятьдесят долларов?

Картина, которую Мисти рисовала с закрытыми глазами, голой и перепуганной, пьяной и с больным желудком, — это первый экземпляр живописи, который ей довелось продать. Это лучшее, что удалось выполнить Мисти.

Энджел открывает бумажник и достает две двадцатки и десятку. Спрашивает:

— Так вот, что вы еще можете мне рассказать об отце Питера?

На заметку, когда они покидали луг, у тропы оказались две глубокие ямы. Эти ямы были парой следов, слишком большие для отпечатков ног, слишком далеко друг от друга, чтобы принадлежать человеку. След из ямок возвращался в лес, слишком далеко друг от друга, чтобы принадлежать идущему. Этого Мисти Энджелу не рассказывает. Он решил бы, что она ненормальная. Ненормальная, как ее муж.

Как ты, дорогой милый Питер.

Сейчас от ее пищевого отравления осталась только пульсирующая головная боль.

Энджел подносит картину к носу и втягивает воздух. Шмыгает носом и снова принюхивается, потом сует картину в боковой карман сумки с фотоаппаратом. Замечает, что она следит за ним, и говорит:

— О, не обращайте внимания. На секунду показалось — воняет говном.

15 июля

КОГДА ЕДИНСТВЕННЫЙ МУЖЧИНА, который за последние четыре года пялится на твою грудь, оказывается полицейским — сделай глоток. Если выяснится, что он уже в курсе, как ты выглядишь голой — сделай еще один.

В этот раз глотни вдвое больше.

Какой-то тип сидит за восьмым столиком в Древесно-золотой комнате, некий обычный тип твоих лет. Он крепкий, сутулый. Рубашка ему впору, немного натянута на животе, чуть нависает над ремнем хлопчатобумажным белым воздушным шаром. Его волосы, залысины на висках, тянутся назад узкими треугольниками голой кожи над глазами. Треугольники загорели до ярко-красного, и получились длинные острые рога дьявола, торчащие изо лба. На столике перед ним — маленький открытый блокнотик, и он делает в нем пометки, разглядывая Мисти. На нем полосатый галстук и мастерка цвета морской волны.

Мисти приносит ему стакан воды; рука у нее трясется так, что слышно, как позвякивают кусочки льда. Просто чтоб ты знал — головная боль у нее продолжается третий день. От этой головной боли возникает чувство, что личинки пробираются в большую мягкую глыбу ее мозга. Ввинчиваются черви. Жуки пробивают ходы.

Тип за восьмым столиком интересуется:

— Мужчин у вас почти не бывает, так?

Его лосьон после бритья пахнет гвоздиками. Это мужчина с парома, парень с собакой, которая сочла Мисти мертвой. Тот полисмен. Детектив Кларк Стилтон. Тип по преступлениям нетерпимости.

Мисти пожимает плечами и вручает ему меню. Мисти выкатывает глаза, разглядывая окружающее их помещение, золотую краску и древесную обивку, и спрашивает:

— А где ваша собака? — говорит Мисти. — Принести вам что-нибудь выпить?

А он объявляет:

— Мне нужно повидаться с вашим мужем, — говорит. — Вы ведь миссис Уилмот, верно?

Имя на ее значке, приколотом к розовой пластиковой униформе — «Мисти Мария Уилмот».

От ее головной боли возникает чувство, будто молоток, — тюк-тюк-тюк, — забивает длинный гвоздь в затылок: концептуальный предмет искусства, тюкающий все сильнее в одну и ту же точку, пока не забываешь обо всем остальном мире.

Детектив Стилтон пристраивает ручку на блокнот и протягивает руку для рукопожатия, и улыбается. Говорит:

— По правде говоря, я и есть опергруппа округа по преступлениям нетерпимости.

Мисти пожимает ему руку и предлагает:

— Хотите чашку кофе?

А он говорит:

— С удовольствием.

Ее головная боль — как перекачанный воздухом надувной мяч. Новый воздух подкачивается в него, только это не воздух. Это кровь.

Просто на заметку, Мисти уже сообщила детективу, что Питер в больнице.

Что ты в больнице.

На пароме в тот вечер она рассказала детективу Стилтону, что ты был псих, и что оставил семью в долгах. Что тебя выгоняли со всех факультетов, и как ты прицеплял к телу украшения. Что сидел в машине, стоящей в гараже, запустив мотор. А твои граффити, все твои тирады, запечатанные в бельевых кладовках и кухнях разных людей, все были просто очередным симптомом твоего безумия. Вандализмом. Грустно, сказала детективу Мисти, но она так же крепко обломалась на этом, как и все.

Сейчас около трех часов, затишье между обедом и ужином.

Мисти разрешает:

— Угу. Само собой, сходите, проведайте моего мужа, — говорит Мисти. — Так вы хотите кофе?

А детектив пишет, глядя в блокнот, и интересуется:

— Известно ли вам, был ли ваш муж частью какой-либо неонацистской организации? Какой-либо радикальной группы нетерпимости?

А Мисти отзывается:

— Разве? — Мисти предлагает. — У нас хороший ростбиф.

Просто на заметку: это в чем-то забавно. Они оба с планшетками, с ручками наготове. Это дуэль. Перестрелка.

Если этот тип видел Питеровы надписи, то он в курсе, что Питер думал о ней в голом виде. Груди — дохлые рыбины. По ногам ползут вены. Руки воняют резиновыми перчатками. Мисти Уилмот, королева среди служанок. Что ты думал о своей жене.

Детектив Стилтон делает записи, расспрашивая:

— Так вы с мужем не были очень близки?

А Мисти отвечает:

— Э-э, ну, мне казалось — были, — говорит. — Но поди пойми.

Он делает записи, расспрашивая:

— Вы в курсе, был ли Питер членом Ку-клукс-клана?

А Мисти отзывается:

— Клецки с курицей ничего.

Он делает записи, расспрашивая:

— Вы в курсе, существует ли подобная группа нетерпимости на острове Уэйтензи?

Головная боль, — тюк-тюк-тюк, — забивает гвоздь ей в затылок.

Кто-то за пятым столиком машет рукой, и Мисти спрашивает:

— Вам нести кофе?

А детектив Стилтон интересуется:

— Вы в порядке? Вид сейчас у вас не очень.

Сегодня же утром, за завтраком, Грэйс Уилмот сказала, мол, она в ужасном смущении по поводу испорченного куриного салата, — в таком ужасном, что записала Мисти на прием к доктору ТушИ на завтра. Жест милый, но еще один сраный счет к оплате.

Когда Мисти закрывает глаза, она готова поклясться, что голова изнутри пышет жаром. Шея — один сплошной чугунный мышечный спазм. От пота слипаются складки кожи на шее. Плечи сковало, они напряжены и подтянуты почти к ушам. Она может лишь немного вертеть головой туда и сюда, а уши у нее будто пылают.

В свое время Питер рассказывал о Паганини, возможно — лучшем скрипаче всех времен. Его мучил туберкулез, сифилис, остеомиелит челюсти, диарея, геморрой и камни в почках. Ртуть, которой доктора пользовали его от сифилиса, травила его, пока не выпали зубы. Пока кожа не стала бело-серого цвета. Вылезли волосы. Паганини был ходячим трупом, но когда играл на скрипке — он был превыше смертных.