Эпоха харафишей - Нагиб Махфуз

— Этот ребёнок не годится на роль главы клана…

Он отправил его в начальную кораническую школу, влив в сердце его сладчайшие напевы жизни, не пренебрегая и сильной стороной её: научил его ездить верхом, фехтованию палкой, борьбе, хотя никогда не задумывался о том, чтобы подготовить его себе на смену — лидером клана… Шамс Ад-Дин рос и всё лучше осознавал как сам себя, так и окружающий его мир. Он понимал, что у отца было неограниченное господство, но вскоре столкнулся с резким контрастом между «его величием» и жизнью в бедности и тяжком труде. Однажды, перед наступлением праздник, он сказал ему:

— Отец, мне хотелось бы надеть кафтан-абу и шапочку…

Ашур на это решительно возразил:

— Ты видел когда-нибудь, чтобы твой отец одевал что-то, кроме простой рубахи-джильбаба?

Фулла как и её сын, была раздражена такой жизнью, и однажды сказала Ашуру в присутствии Шамс Ад-Дина:

— Если бы ты взял себе некоторые отчисления, то вёл бы достойную и благородную жизнь, и никто не стал бы порицать тебя…

Ашур ответил ей:

— А ты должна воспитывать птенчика, чтобы облегчить нам жизнь дозволенным образом…

Затем он обратился к Шамс Ад-Дину:

— В этой жизни блеск и мишура по своей ценности не сравнимы с чистой совестью, любовью к тебе людей и слушанием песнопений!

Он обучил его водить повозку, на которой они работали вместе бок о бок, а когда возраст его приблизился к шестидесяти, отдал ему повозку, чтобы тот сам работал на ней большую часть времени. Шамс Ад-Дин восхищался отцом и почитал его, но в то же время страстно стремился к приятной жизни, и иногда поддерживал мечты своей прекрасной матери. Подталкиваемый этими подспудными желаниями, он чистосердечно принял «подарок к празднику» от владельца караван-сарая и бросился тут же покупать себе и абу, и шапочку, и даже сапоги, в которых гордо и вальяжно расхаживал на утро праздника. Но как только Ашур увидел его, он схватил его за шиворот и потащил в подвал, где отвесил такой удар, от которого у Шамс Ад-Дина закружилась голова, и закричал:

— Они незаметно подступятся ко мне через брешь — твою слабость, после того, как я показал им свою твёрдую волю…

И он заставил его вернуть всю одежду продавцу, а затем вернуть «подарок» владельцу караван-сарая. Шамс Ад-Дин понял, что перед гневом отца он бессилен, и устыдился за самого себя. Мать же оставила его без поддержки, не осмелившись ни защитить его, ни встать на его сторону…

Однако любовь — а не насилие — связывала Шамс Ад-Дина с отцом: он был его учеником, доверенным лицом и другом. Он пропитался его словами, примерами и набожностью, стремлением любоваться звёздами и слушать песнопения дервишей. Он гордо вёл свою повозку, подавляя тягу проявить слабость, что время от времени вспыхивала внутри.

Несмотря на бедность, их окружали любовь и почтение людей, куда бы они ни пошли. Но разве всё не течёт и не изменяется в этом мире? Если бы всё оставалось таким, как прежде!

Вот и мать его теперь смотрела на день грядущий глазами, полными тревоги.

В пустыне мамлюков, дикой и обширной, люди казались лишь пригоршней песка. То была земля беглецов, грабителей, убежище джиннов, пресмыкающихся и кладбище занесённых песком костей. Впереди ехал Гассан в окружении своих людей. Невдалеке перед ним стоял Дахшан, также среди своих приближённых. Глаза их пристально глядели друг на друга под лучами палящего солнца, встретившись в пламени адского песка… Окружающая их пустота глядела на них холодными, насмешливыми и жестокими очами, предвещая неудачнику вечную погибель. Шамс Ад-Дин тихо приблизился и выбрал себе место между обеими группами, объявив тем самым о своём нейтралитете, но вместе с тем и о готовности встать под знамёна победителя. Он приветственно поднял руку и громогласным хриплым голосом — единственным, что он унаследовал от Ашура, — сказал:

— Мир вам, люди нашего переулка.

Высохшие от упрямого предвкушения губы пробормотали в ответ ему:

— И тебе мир, сын доброго и великого человека.

Тут Шамс Ад-Дин вспомнил, что никто из обеих групп не стремился ни привлечь его к себе, ни заручиться благословением его матери… Да, на жестокой арене побоища некому обращать внимание на женщин и незрелых юношей…

Шаалан-одноглазый присоединился к Шамс Ад-Дину и встал рядом с ним. Вышедший в отставку прежний глава клана, он играл роль беспристрастного и надёжного арбитра. В подготовке к поединку он сказал:

— Начинается бой между Гассаном и Дахшаном. Пусть каждый из присутствующих помнит свой долг…

Он предупреждающе взмахнул рукой и продолжил:

— Пусть каждый займёт своё место и будет доволен исходом, ибо нарушение уговора будет означать гибель для всех…

Никто не промолвил ни слова. А пустыня по-прежнему глядела на них холодными, насмешливыми и жестокими очами. Под ясным лазоревым куполом неба закаркал ворон. Шаалан-одноглазый добавил:

— Право на стороне победителя. Все остальные же должны подчиниться, в том числе побеждённый.

Лбы, орошённые потом, уступили предопределению; никто и не думал протестовать. Шаалан повернулся к Гассану и спросил его:

— Ты обязуешься подчиняться, если победит другой?

Гассан ответил:

— Я даю слово, Аллах свидетель.

— А ты, Дахшан?

— И я тоже обязуюсь, Аллах свидетель.

Тогда Шаалан сказал:

— Одного прикосновения будет достаточно, чтобы определить победителя. Берегитесь, избегайте насилия, ибо оно повлечёт за собой лишь вражду. Круг раскрылся, оставив в центре только Гассана и Дахшана: два крепких тела наготове поигрывали дубинками как жонглёры. Гассан сделал рывок вперёд, и Дахшан набросился не него цепкой хваткой. Дубинки их сцепились, ведя друг с другом изящную, хитрую и сметливую беседу. Каждый из них боролся за прикосновение, напарывался на блокаду, парировал удар и ускользал. Натиск разгорелся, а вместе с ним и осторожность, и настойчивость. Солнце же благословляло бой своим палящим огнём.

Внезапным молниеносным выпадом Гассан лишил бдительности Дахшана и коснулся дубинкой его ключицы. Его сторонники закричали в возбуждённом энтузиазме:

— Гассан!.. Гассан!.. Да благословит его Аллах!

Дахшан ослабел, тяжело дыша