Корж идет по следу - Михаил Костин

Теперь поклажа в мешке состояла из двух с половиной буханок хлеба, затертого полотенца, пары белья, набора сапожных инструментов и пачки махорки. Лозинский свернул и туда же сунул ватник — день выдался теплый, и в нем было жарко.

Потом он вспомнил о двух ампулах с ядом, зашитых в лацкане пиджака, и достал их. Они невинно блеснули на солнце тонким стеклом. Но в них таилась мгновенная смерть. Лозинский долго в задумчивости смотрел на них, потом убрал в тайник на протезе. Прилег и в полузабытьи пролежал до сумерек.

Уже в темноте выбрался к железнодорожному полустанку, сел в поезд. И вот теперь сидит в подвале Кобылко полноправным жильцом и даже… даже хозяином. Над паном ротмистром, во всяком случае…

Дворник с «родственником» до вечера просидели за столом. А вечером Лозинский отправился по своим делам.

Он не спеша добрался до улицы Герцена, вошел в подъезд дома № 12, поднялся на второй этаж и позвонил у двери с табличкой

Ему открыл полный, рыхлый мужчина, с отечным, чисто выбритым лицом и мешками под глазами. У него было солидное брюшко, обтянутое серым коверкотовым костюмом, на ногах поскрипывали светлые, под костюм, модельные туфли.

Лозинский спросил:

— Разрешите войти?

— А вам кого? — у хозяина оказался мягкий баритон. Говорил он не торопясь, с достоинством.

— Дениса Степановича Прокопенко.

— Это я.

— Да я уж и так вижу, что вы, — широко улыбнулся пришелец.

Прокопенко удивленно пожал плечами, но все же посторонился и пропустил незнакомца в прихожую. Тот бесцеремонно уставился на него, пытливо осмотрел с головы до ног и покачал головой.

— Ай-яй-яй! Постарели, дорогой, постарели… И полнота какая-то нездоровая, мешки под глазами. Что это с вами, Денис Степаныч?

— Да вы, собственно, кто такой? — Прокопенко даже покраснел от столь бесцеремонного обращения с ним.

А Лозинский удивленно и невинно выпучил на него глаза.

— Неужели не узнали?..

— Да я вас и не знал никогда.

— Ну, уж это!..

— Клянусь честью!

— Э, пустое… Слесаря Тимофея Гаврилова не помните?

— Какого слесаря?!

— Вспомните: тысяча девятьсот восемнадцатый год… Небольшой украинский город, оккупированный немцами… Грязная, вонючая камера в немецкой контрразведке…. И в ней… По-моему, можно и не напоминать, кто сидел в ней, вы знаете сами…

Розовые щеки Прокопенко посерели и отвисли, кажется, еще больше. Он неотрывно смотрел на пришедшего, нервно теребил пуговицу на пиджаке и со страхом ждал, что будет дальше.

— Вспомнили? — ласково осведомился Лозинский.

— Н-не-ет, — через силу выдавил Прокопенко и покрутил головой.

— Экая память у вас! — с сожалением вздохнул гость. — Придется продолжить рассказ.

Он помолчал, словно собираясь с мыслями.

— Я не знаю, за что вы тогда сидели. Но вас чуть не каждую ночь вызывали на допрос и однажды обратно принесли на руках. Две недели я ходил за вами, словно нянька… А потом… Потом меня приговорили к расстрелу… Уходя, я оставил вам весь свой запас табака и еще… Помните, еще сапоги…

Рассказчик умолк и смотрел на Прокопенко с укоризной и ожиданием.

У того дрожала нижняя губа, глаза растерянно бегали по сторонам.

— Простите, — забормотал он, — как же так?… Гаврилов… Да, помню, был такой… Друг… Но ведь его же… то есть значит вас, расстреляли тогда…

— Расстреляли, да не совсем. Ногу вот только пришлось отнять да в двух местах латки наложить, а так все нормально, выкарабкался. Да-а… А я, откровенно сказать, надеялся, что и вы сразу узнаете меня. Ведь какое время бок о бок пережили! С одной ложки ели…

— Да, да, — виновато мотал головой вконец растерявшийся Прркопенко. — Все верно… Ах ты, боже ты мой! Вот же как случается в жизни!.. Ну кто бы мог подумать… Чего ж мы тут стоим, проходите… Старый друг, тюремный друг… Вот сейчас, приглядевшись, я узнал вас. А если бы на улице встретиться — ни за что. Но вы изменились здорово…

— Много воды утекло с тех пор.

— А вот же не забыли…

— Такое не забывается, — с тяжелым вздохом, тряхнув головой, проговорил Лозинский-Гаврилов.

Он прошел за хозяином в уютно обставленную столовую, осмотрелся.

На полу — ковер. Мягкая мебель. Большой, старинный буфет черного дуба сплошь заставлен посудой. Над столом, накрытым белой крахмальной скатертью, — голубая стеклянная люстра. Широкий книжный шкаф набит книгами в плотных, с тиснеными корешками переплетах. Черным лаком поблескивает старинное пианино с массой фарфоровых и бронзовых безделушек на нем. На стенах— копии с шишкинских картин в золоченом багете. У окна — изящный шахматный столик.

«Недурно!» — «Совсем недурно!» — отметил про себя Лозинский.

Прокопенко засуетился с угощением. Включил электрический чайник. Подал на тарелке несколько кусочков колбасы, тонкими ломтиками нарезал хлеб, поставил вазочку с конфетами. Извинился, что даже ради такой встречи не может предложить большего.

— Ничего, — успокоил его Лозинский. — Время такое, что не до жиру — быть бы живу.

— Туговато, весьма туговато, — согласился Прокопенко. Как все люди, любящие пожить на широкую ногу и вдруг вынужденные ограничивать себя до мелочей, он сразу же стал жаловаться.

Лозинский перебил его.

— Ну, вам-то, по-моему, грешно еще стонать. Живете вы… — Лозинский многозначительно повел взглядом вокруг.

— Годами нажито все, годами, — поторопился заверить Прокопенко. — Буфет, пианино, кресла эти — приданое жены еще. Ладно вот, успели обзавестись кое-чем в свое время. А сейчас бы… Ей-богу, иной раз даже на хлеб не хватает.

— Зарплата маленькая?

— Почему? Зарплата приличная. Как-никак, инженер-электрик завода!

— Какого?..

— Тут одного… — Прокопенко замялся. — В общем, оборонного.

— Сейчас все заводы оборонные, — безразлично заметил Лозинский,

— Верно. Но наш, как бы вам сказать, непосредственно, что ли, оборонный. Наша продукция!.. — Прокопенко гордо тряхнул головой и потянулся за колбасой.

Как-то незаметно для себя он не столько угощал гостя, сколько угощался сам. Лозинский почти ни до чего не дотронулся, чуть отпитая чашка чая стыла перед ним.

— Дело не в зарплате, — продолжал Прокопенко. — Цены на все умопомрачительные, а на карточный паек не проживешь. И у меня, в довершение всего, сын больной.

— Что с ним?

— С легкими неладно.

— О!..

— Да. До войны еще все-таки было больше возможностей для лечения. Два раза ездил он с матерью в Крым. Питание — какое только прикажут врачи. В общем все, что хочешь. А сейчас?.. Вот, отправил их в деревню. Свежий воздух, природа, да и продукты немного подешевле. Масло, яички… Литерный паек весь отсылаю им. Сам перебиваюсь кое-как в заводской столовой.

— Далеко от города они отдыхают? — поинтересовался Лозинский. — Что за деревня?

— Километров тридцать. Маево называется.

— Навещать поездом ездите или пароходом?

— Да ведь некогда навещать-то. Дела, и потом — как квартиру на ночь оставишь? А добираться лучше всего попутной машиной. Там недалеко от шоссе.

— Кстати, я так и не спросил, как зовут жену. За разговорами как-то…

— Ничего. — Прокопенко расплылся в довольной улыбке. — Ольга Васильевна. Олюшка… — ласково добавил он.

Они просидели около часа, вспоминая старое, толкуя о сегодняшнем. Потом Лозинский поднялся. Прощаясь с хозяином, пообещал заглянуть как-нибудь еще.

— Всегда буду рад, — заверил его Прокопенко.

После ухода гостя, он долго сидел задумавшись, перебирая в памяти события давно минувших лет. Воспоминания будили в нем тревогу.

Через неделю Лозинский устроился на работу в артель «Обувщик». Он отказался от места в мастерской и попросил дать ему точку на улице.

Проработав до ближайшего воскресенья, он на попутной машине отправился в деревню, где жила жена Прокопенко с больным сыном.

Нежданный гость

Условленный срок прошел.

От посланных не было никаких вестей.

А время не ждало…

Майор Инге вызвал к себе Воронкова.

— Готовьтесь в дорогу, — коротко приказал он. — Полетите завтра в ночь. Все инструкции и снаряжение получите у обер-лейтенанта Клюгера. С вами полетит радист. Старший — вы. Все. И смотрите: не вздумайте крутить, — у нас длинные руки!..

Воронков даже покраснел от обиды, но что же поделаешь…

И вот кулацкий сынок и грабитель оказался в одной кабине с длинным, белобрысым Гуго Мяги — немцем из Литвы, радистом фашистской разведки. Их различала только национальность, а цели и задачи, пути для достижения их — были одинаковы.

Они приземлились на редкость удачно и через двое суток, ранним прохладным утром подходили к небольшой железнодорожной станции Р., с детства знакомой Воронкову.