Защита Ружина. Роман - Олег Копытов

Кроме того, мой бывший студент, который работал на Этогородском областном радио диктором и вел странную программу-«солянку» «Иной канал», звал меня почти каждую неделю на пяти-семиминутный вечерний прямой эфир поговорить о разных проблемах русского языка – от матерщины до элитарной русской речи. Иногда слушатели задавали вопросы… О гонораре за эти эфиры говорить никому не хотелось…

Носил заметки в газету «Океанская звезда». Главред играл в аристократа, но какие в России в XX веке могут быть аристократы?! – и был капризен. Мог похвалить материал, словно это Гиляровский писал, а потом… выбросить в корзину. Передумал. Нет, не Гиляровский писал. И вообще заумно, неактуально, в стилистику «Океанской звезды» этот материал не попадает… Но, если брал, платил тройные гонорары. К нему у меня был частый доступ в кабинет (помню хрустальный графин с коньяком в стеклянном шкафу – янтарно-коричневая жидкость всегда на одном уровне). Говорили долго, но… ни о чем… В штат не приглашал. Я и не просился…

Много лучше дело обстояло в «Этогородской правде». Я, можно сказать, подружился с первым замом главреда – он был начитан сверх меры (как ни странно это звучит, иногда так бывает), читал быстро и всё, что… как бы это сказать… модно. Богуславскую (она в девяностых была именно модной, ее печатали тогда еще редкие «глянцевые», «новорусские», как бы престижные журналы), прочитал «Красное колесо» Солженицына, а потом сетовал мне: ну прочитал, ну и что дальше? (А вот убийственная фраза, универсально-убийственная: «Ну и дальше что?» – не правда ли? – на любой посыл, имеющий более-менее позитивный момент, скажите: «Ну и что дальше?» – всё! Приехал собеседник на остановку «Конечная», дальше ему ехать некуда, только в обратную сторону.) Трехтомник Довлатова с рисунками Андрея Макаревича, издания 1995-го прочитал: ох, долго потом меня из кабинета не отпускал! Говорил, говорил, говорил… Но я, честно сказать, так и не понял, ему в целом, как, понравилось? Или не приняла душа зама главреда «Этогородской правды» прозы писателя Сергея Довлатова?..

Он дал мне последнюю полосу каждого пятничного номера. Кроме шуток, практически всю полосу отдал, за вычетом рекламы и афиш прилично выходило, строк 400, а то и 500! Сказал, вначале принеси тем сто. Можно чуть меньше. Потом таскай материалы. Будет два, даже три достойных материала в неделю, поставлю в пятничный номер один под твоей фамилией, два под псевдонимами. Кстати, сразу дай постоянные псевдонимы – я дал, не долго думая, по именам дедов Петров и Васильев. Действительно, иногда бывало и два материала в номер, иногда даже три. Платил обычный гонорар. «Андрей, больше не могу: мы победнее „Океанской звезды“, как они, платить не можем». В штат тоже не звал. Я тоже не просился. Это не гордость. Я еще верил, что вернусь в преподаватели вуза. Это вечно. На весь человеческий век. А журналистика – как большой спорт: нагрузка высочайшая, по молодости побегаешь, материалами постреляешь, может быть, и удачно, во всяком случае, много, но быстро изнашиваешься, тогда либо спускайся во вторую лигу и доставай время от времени пыльный скелет из старого шкафа, либо уходи на тренерскую работу, а тренерская работа здесь какая? – главный редактор, зам, ответсек, шеф-редактор, продюсер канала, директор радио или телевидения, в общем – начальник. Начальником я никогда не буду: не та психология, не та ментальность; кожа у начальника должна быть толще, чем у носорога, а о совести и душе любому начальнику лучше не вспоминать до пенсии, – у меня кожа тонкая, а душа ранимая, отчаянно против людьми командовать… А потом, кто сказал, что Ружин забыл о диссертации? Написал я Наталье Витальевне, так и так – крутой поворот в жизни, из института меня «ушли», о подробностях говорить не стоит, пока денег на защиту нет… К письму приложил заявление на имя председателя приемной комиссии, так и так, по семейным обстоятельствам прошу защиту перенести на более позднее время, желательно на год… Ответа от Натальи Витальевны я не получил…

На войне как на войне! Четырех работ внештатным журналистом мне не то, что было мало, просто мог еще что-то делать, а потом… хотелось зарабатывать больше, чем жена. Я же виноват, что ни говори, перед ней… Нарушил стабильную жизнь семьи, по глупости, гордыне… и пьянке… Потом, муж, как-то так повелось в этой стране, должен зарабатывать больше, чем жена…

Из общежития мы никуда не съезжали, некуда было съезжать. Повестки из суда действительно приходили, Незванов и компания действительно подали в суд на выселение. Я рвал эти повестки на мелкие клочки. Повестки приходили каждый месяц. Я раз в месяц доставал эти серые мелкие бумажки из почтовой клетушки на букву «Р» на первом этаже общежития, рвал их на мелкие кусочки, пока шел до своего третьего, – заходил в закуток, где покрашенный в синюю краску мусоропровод, и в него, родного утилизатора, спускал… Живые люди с требованием съехать, почему-то не показывались на глаза ни в этот год, ни в следующий… Я проведал про такой случай: один преподаватель уволился, а потом жил еще в общежитии четыре года, пока бюрократия сама возненавидела свой бюрократизм, с цепи сорвалась, этого преподавателя исполнитель с милиционером чуть ли не за волосы из комнаты вытащили. Ну, четыре не четыре, но года два у нас, наверное, есть. Есть?..

…Ах, да, я говорил, что четырех работ нештатным журналистом мне было мало… Иду как-то по Центральной улице недалеко от пединститута. В подвальчике открылся продовольственный магазинчик (магазинчиков в подвалах так много открылось в те годы!) Рядом с входом объявление: «Требуется грузчик». Решение – моментальное. Ведь иногда самые лучшие решения – моментальные. Захожу – сразу к директрисе. Коротко: «Непьющий грузчик вам нужен?» – «А вы действительно непьющий?» – «Проверьте», – «Проверим», – «Только, если можно, без трудовой, до договору», – «Да какая разница, лишь бы человек был хороший!»

3

Говорят, что везет только тем, кто сам себя везет. Я бы добавил: много и быстро. Мне повезло с директрисой: она не заставляла меня сидеть в ее магазине от открытия (9.00) до закрытия (21.00). По вторникам, часов в 9 приходил грузовик из города Комсомольска, набитый сгущенным молоком и чем-то еще молочно-консервированным, и, стало быть, мне нужно было этот грузовик разгрузить. Ежедневно, кроме воскресенья, нужно прийти в 8.00 и натаскать из комнат, служащих складом, в торговый зал всё, что скажет работающий в этот день продавец. Забежать в течение дня, спросить у этого продавца, не надо ли еще чего. Ближе к вечеру вытащить на заднее крыльцо пустые коробки и аккуратно (я, повторяю, говорила директор: не рвать, а аккуратно разложить по швам и…) сложить стопочкой. Ровно в 11.00 приходила машина фирмы, у которой была еще пара-тройка таких магазинчиков, машина представляла собой эдакий маленький японский грузовичок-фургончик; привозили нехитрый продовольственный товар, а я, стало быть, его разгружал. Потом закидывал в этот фургончик разобранные с вечера пустые коробки. Вот и все обязанности. Справившись с ними, я мог уходить из магазина и заниматься своей журналистикой. Что я и делал…

Самое тяжелое было найти материал. Если он находился – я писал быстро. Перебирал клавиши электрической пишущей машинки «Ивица», словно белка перекладинки своего колеса. Только голову не задирал, а, наоборот, склонял ее, то ли для благословения, то ли для катова топора…

Когда писал, чаще всего мне самому было интересно, а если опубликованный материал читал кто-то из знакомых, то при встрече часто бросал мимоходом фразу: «Читал, любопытно», – разве этого мало для маленького счастья?..

Когда чисто репортерского материала не было: ни безбашенной молодежной тусовки, ни выступления в Центральной библиотеке многообещающей поэтессы, ни премьеры в театре, ни конкурса красоты типа «Мисс УИС» (УИС – Управление исправительной системы, то есть тюрем и зон), ни тебе даже межвузовской научно-практической конференции «Как нам обустроить Россию?», – когда не было событий, я их выдумывал. Или сочинял маленькие истории, например, про то, что заставило двенадцатилетнего пацана прогуливать уроки в школе и торговать на перекрестках газетами.

4

…Я проснулся на полосатом матрасе, застеленном пледом, укрытый другим пледом в углу комнаты, которая уже не казалась яхтой в водах теплого моря.

У Сергея Скупого был довольно продолжительный утренний цикл, он дорожил им, как привычкой, отвечающей за непоколебимость мирозданья. В нашу дворницкую юность, которая была, казалось, еще вчера, никто так основательно не готовился вступить в новый день, как Скупой. Он просыпался, тщательно проветривал комнату, долго опорожнял кишечник, долго принимал душ, отводил не меньше пяти минут на чистку зубов, тщательно причесывался и подравнивал бороду, умащивал руки, лицо, тело кремами и лосьонами, завтракал хорошо прожаренными тостами, варил кофе из зерен, меленных ровно на одну порцию перед самым приготовлением, в джезве с арабской вязью на медном боку варил… Однажды мы с Лехой Мазановским и Колей Удовиченко с шурфовых шабашек купили старенький «Запорожец», вскоре он совсем развалился, и нам пришлось его продать совсем уж за бесценок, но мы успели разок смотаться на «шопинг» не на пригородном автобусе, а на своем авто, – в тридцати километрах от МКАД, подальше от номерных трасс, в забытом Богом сельпо, если повезет, можно было в восьмидесятые наткнуться на целую россыпь весьма разномастных и совсем нерядомположенных, но таких дефицитных вещей – банки с норвежским рыбным филе, книга философских эссе Альбера Камю, чехословацкие кроссовки «Ботас», цейлонский чай и даже настоящее английское мужское белье… выезд назначили на воскресенье в восемь, Скупой отказался от «шопинга» и донельзя веселой выездки только потому, что не успевал полностью закончить свой утренний цикл… Сейчас он сильно его сократил: всего пять-семь минут, как встал со своей кровати, ушел в анфилады коммунальных коридоров и комнат общего пользования, но вот уже вернулся, сел за обеденный столик, который казался внебрачным сыном большого письменного, спросил: «Кофе, чай?»…