Защита Ружина. Роман - Олег Копытов

Из моей камеры виден небольшой уголок возле дежурки. Замечаю там директора студгородка, дисквалифицировавшегося биолога, который любит ходить в мятых черных брюках и – обязательно! – камуфляжной куртке: скажи мне, во что ты одет, и я скажу, кто ты… Обижают! Мекалова бы прислали… Нет, со мной всё ясно. Из пушки по воробьям не стреляют.

Милиционер-азербайджанец, капитан, полный, с претензией на интеллигентность, всё говорит с кем-то, мне не видно с кем, насчет машины… Через сколько-то часов в паршивой камере меня выводят, садят в милицейский УАЗик, куда-то везут. Пятиэтажка наркологии, которой мучительно хочется умереть, какая это старая, неухоженная, давно не ремонтированная пятиэтажка. Запах в ней, на каждом из пяти этажей – почти трупный… Третий этаж. Доктор в белом халате. Ему скучно. Процедура известная: заставить дыхнуть привезенного милиционерами в аппарат, посмотреть на показания, а потом написать своим корявым почерком заключение. Он знает, что это не простые привезенные, это какие-то особые залетчики, простых пьяных, пойманных на улице, выпускают из отделения, согласно инструкции, через три часа: считается, что этого времени хватает для полного отрезвления… Этот не просто пьяный, а кому-то, видимо, сильно насоливший, тому, кому нужна официальная бумага о его опьянении, – этот особый пьяный внешне выглядит почти нормально, аппарат показывает состояние легкого опьянения. Врачу говорили, что пил задержанный вчера, врач представляет, что было вчера вечером, сколько было выпито этим парнем, если сегодня, в три часа дня, аппарат показывает состояние легкого опьянения. Но он пишет именно то, что показал аппарат…

Менты забирают бумагу, выводят меня из корпуса клиники, спорят о том, нужно ли еще везти в отделение, переговариваются по рации с каким-то начальником, говорят мне: «Свободен», – садятся в машину и уезжают. У меня ни копейки денег. Я иду домой пешком. Идти примерно восемь остановок… Первого марта в Этом городе – настоящая зима. Градусов десять-двенадцать мороза. Я в джинсах и спортивной трикотажной курточке. Босиком. Поясничный остеохондроз на всю жизнь мне, кажется, обеспечен…

6

Уже через день меня увольняют по статье «за аморальный поступок, совершенный педагогом». В приказе есть фраза: «Ружин А. В., находясь в состоянии легкого алкогольного опьянения…» – вот она, бумага скучающего врача, а также совдеповская привычка всё более-менее серьезное делать согласно официальным заключениям… «… вечером 28.02.95 устроил в общежитии №2 дебош и избил преподавателя кафедры литературы Казака В. П., который сделал ему замечание и пытался успокоить. Факт легкого опьянения зафиксирован медицинским заключением, факт избиения преподавателем Ружиным А. В. преподавателя Казака В. П. – милицейским протоколом от 01.03.95…»

Я получаю расчет. Примерно равный полуторамесячной зарплате. На сколько хватит этих денег? На жену страшно смотреть. Она совершенно потеряна. Спасибо, что не ушла от меня, упавшего на дно. Она ходит на свою работу, приходит, готовит ужин. Может быть, действительно любит?.. Пятилетний сын и тот понимает, что случилось что-то страшное… Я понимаю только три вещи. Защита Ружина в этом году накрылась медным корытом. Пить горькую мне больше нельзя. По крайней мере, до тех пор, пока я не выкарабкаюсь из этой ситуации. Ситуация более, чем сложная: кто куда возьмет меня на работу с такой статьей? Еще я понимаю, что съезжать, отдавать комнату в общежитии нельзя, пусть подают в суд, буду рвать повестки на мелкие клочки – какое-то время протянем. Дальше видно будет…

7

…Я уже довольно пьян, но не настолько, чтобы не увидеть: Сергей сказал это серь-ез-но! Я давно его знаю: шутить он умеет и любит, как и все из нашего бывшего круга, иногда глупо шутит, но, когда он шутит, у него не бывает такого сосредоточенного и такого волевого лица, какое сейчас у него и какое бывает у любого интеллигента, когда он окончательно простился… с чем? Ну с Богом, наверное, с кем же еще?.. Тогда страшнее интеллигента твари нет…

Я уверен, что он долго мучился. Что он долго высчитывал моральные, психологические, логические, всякие, всякие стороны и пришел к решению. Пришел ли?.. Пришел. Он словно смахнул с себя притворную и приторную маску мальчика-всезнайки, которую носил зачем-то столько лет, вышло наружу то, что на самом деле было у этого человека на душе столько лет – усталость… Усталость от трех тысяч прочитанных книг, каждая из которых лишь умножает печаль, усталость от тысяч написанных и переписанных листов бумаги, которые ровным счетом ничего не значат перед лицом единственного вопроса – а сможешь?.. У него долго не было не то что повода задавать себе этот вопрос, но даже шанса на то, чтобы этот повод появился. И вот такой повод возник. С довольно удобной стороны, между прочим. От человека, который жил рядом почти три года, и который, конечно же, тоже задавал себе этот вопрос и мучился, как пить дать, в тысячу раз сильнее, но ведь он и страдал в тысячу раз сильнее. Первый ответил: смогу. И задал вопрос второму… Он ответил: смогу… Он ответил себе на этот вопрос и сейчас его уже не купишь дешевой судьбой бородатого болтуна с двумя грошами в кармане, женившегося на московской прописке, кому суждено теперь коптить оставшиеся три-четыре десятка лет в метропоездах, следующих подземными норами в тяжелом смраде электромагнитных полей из Бирюлева в пединститут на «Спортивной» и обратно, среди тысяч, десятков, сотен тысяч таких же, как он – складывающихся в унавоженные своим безволием и скудожеланием земляные уровни для своевольных и своелюбивых, которые всегда ходят по верху, куда хотят и как хотят… Он ответил себе – смогу, но ему нужно подтверждение, что это объективно, что это не ошибка, ему нужно, чтобы был еще один, кто сказал себе: смогу. Он знает, что верификация знания никогда не исходит из единственного источника: ему нужно, чтобы был еще один, кто сказал себе: смогу. Почему-то он определил именно меня на эту роль… А я то думал-недоумевал, сидючи в Атагуле, почему Скупой так настойчиво искал Игоря Скворцова, с которым я все два года поддерживал связь, чтобы узнать, когда я приеду, мы никогда не были особо близки с Сергеем Скупым, мы с ним, собственно говоря, вообще не были близки, как, впрочем, и с Колей, не то, что с Лехой Мазановским, с Гришей Каменевым, а не успел я приехать, именно он, Скупой, меня встречает и почти с порога и почти в лоб задает мне этот вопрос…

– Серега, ты что?! – убить человека?! Ты понимаешь, о чем ты говоришь?! Да будь он трижды говном, пидорасом, но ведь это убить, понимаешь, убить, – я не замечаю, как перехожу в крик, не понимаю, насколько искренен, а насколько рьяно-бездарно играю очень глупую роль…

– Андрей, чего ты мне девочку тут разыгрываешь? Не хочешь, тебя никто не заставит. Хотя то, что я тебе это сказал, сам понимаешь, накладывает на тебя некоторые обязательства…

– Что… Су-у-ка! Я когда-нибудь стучал?! – я вскакиваю…

– Успокойся, блин! Напился уже? Ты совсем недавно куда как закаленней был, еще вторую не допили… Я просто хотел сказать, что такими вещами не разбрасываются. Ты представляешь, насколько я тебе доверяю, что всё это тебе рассказал?

– Представляю.

– Ну и всё. Этого достаточно…

Глава четвертая

1

Мой дед Василий (как, впрочем, и Петр) воевал в Великую Отечественную. Он рассказывал, что на фронте человек забывает о болезнях, на фронте человек попросту не болеет. Нет у него такой ерунды, как обычная болезнь – всякие там простуды, расстройства желудка, повышенное или пониженное давление, воспаление легких, остеохондроз, и так далее. А если и есть, он их не замечает, – ерунда. Легкие ранения тоже ерунда… А еще самый меланхоличный, безынициативный, просто ленивый человек на войне, на фронте становится очень энергичным, очень деятельным…

Непосильных трудов не бывает. Обстоятельства, кажущиеся особо сложными, многотрудными, опасными придают человеку особых сил, особой энергии.

2

К маю, без трудовой книжки, по бумажке, называемой «трудовым соглашением», я работал на одном из новых телеканалов – вел программу под названием «Книжный лоцман»: вести ее было нетрудно, но директор канала поставил условие – каждому заву книжного магазина, о которых рассказываешь, несешь счет-фактуру за сюжет минимум на миллион (книга «Энциклопедия символов» В. Бауэра, И. Дюмоца, С. Головина в переводе Г. И. Гаева. – М.: КРОН-ПРЕСС, 1995. – 512 с. стоила 30 000 руб.). Директора книжных магазинов – обыкновенно люди прижимистые. Договариваться было трудно. Передачи выходили нечасто – раз в две недели, – иначе материала набрать было трудно. Хотя директор телеканала разрешал, при условии, что в передаче будет платный сюжет, делать два бесплатных, с голоштанными поэтами, например… О гонораре за программу говорить никому не хотелось…