Приговор - Отохико Кага

Четверг

Опять вернулась жара. Баня раз в пять дней у нас только до конца сентября, начиная с октября банный день будет раз в неделю. Сегодня как раз банный день. В баню водят по утрам. А, вот как раз за мной и пришли. Пока! Как же приятно было помыться! Сейчас сяду за письменный стол, и не страшна мне никакая жара… После обеда снова писал. Теперь решил передохнуть и набил рот леденцами… Семь вечера, вот-вот начнётся бейсбольный матч. Страшная духота. Охладил грушу под струёй водопроводной воды, полакомлюсь во время матча. Почти ничего не слышно, ужасные помехи. Стоило так готовиться!

Пятница

Доброе утро. Проснулся с рассветом, но до сих пор валяюсь в постели, это письмо тоже пишу, лёжа на животе. В последнее время тюремное начальство как-то подобрело: уже сентябрь, а по-прежнему разрешают покупать мороженое, во время телевизионных просмотров угощают холодной лапшой, клумбы во внутреннем дворике разбили по-новому, поближе к окнам, начальник тюрьмы иногда удостаивает доверительной беседы — благодать! Полдень позади. Сегодня немного прохладнее, чем вчера. Пару минут назад подумал — а ведь уже осень, полюбовался красными и жёлтыми каннами во внутреннем дворике, жалким лоскутом синего неба и теперь, сам себе улыбаясь, напеваю военный марш. Так уж мы устроены, я имею в виду людей моего поколения: как хорошее настроение, так сразу — военный марш. Для нас это примерно то же самое, что для вас — мелодии из мультфильмов вашего детства. На спортплощадке ремонт, и мы уже две недели без физкультуры. Поэтому сейчас минут двадцать буду заниматься зарядкой и стоять на голове. Я человек не очень спортивный, но стойку делать умею. Тут у меня от стены до стены всего несколько шагов, ходить на руках туда и обратно не так уж и трудно. Сестра Кунимицу, наверное, превратилась бы в соляной столб, меня увидев. Ещё бы, любитель философии и теологии Такэо Кусумото стоит на голове, рожа красная, перекошенная! А, кипяток принесли! Сейчас сделаю себе кофе. Вот только последнее усилие, и… А вот и моя пташечка прилетела! Значит, ты заволновалась и написала-таки ему? Умница! Думаю, тебе лучше писать ему в том же духе, в каком ты пишешь мне. Ведь ты такая милая, особенно если ведёшь себя естественно, он просто не сможет этого не оценить. Ты не представляешь, как я тебе благодарен за письма! Мои дни стали светлее, полнокровнее и счастливее. Я теперь меньше хандрю, раздражаюсь, реже бываю в дурном настроении, реже сержусь. Чуть что — сразу пишу тебе. Пачка почтовой бумаги всегда у меня под рукой. Твои письма настолько драгоценны, что я читаю их не сразу, а понемножку, растягивая удовольствие. Принесли ужин… Отужинал. Съел всё подчистую. Опять суп был жирный, жир плавал, переливаясь радужными пятнами, я сначала заколебался было, но пожалел консервы, поднатужился и — слопал. Поверка, радио. Бейсбольный матч. В конечном счёте распорядок одного дня ничем не отличается от другого, и жизнь кажется мне теперь такой светлой и радостной только потому, что у меня есть ты, потому, что у меня есть моя мать. Люди, живущие там, за стеной, наверное, думают, что мы, заточенные в этой бетонной крепости, воспринимаем жизнь трагически и целыми днями предаёмся отчаянию. Во всяком случае, журналисты, которые раньше часто требовали свидания со мной, все как один ждали от меня именно этого. Им казалось, что к ним выйдет мрачное, болезненное, дрожащее от страха существо, и, когда появлялся самый обычный человек и, улыбаясь, приветствовал их, они просто столбенели. Я даже стал отказываться от свиданий, настолько невмоготу мне было, входя в комнату для свиданий, ловить на себе их удивлённые взгляды, в которых недоумение мешалось с осуждением. Естественно, самую обычную вежливую улыбку они превращали в «наглую ухмылку», любую невинную шутку приписывали «бездушию человека, не знающего, что такое чувство вины». Однажды какой-то еженедельный журнал прислал ко мне психиатра, так он только потому, что я позволил себе в какой-то миг взглянуть на него приветливо, накатал целое исследование о «душевной чёрствости и зловещей улыбке во мраке». Именно поэтому я стараюсь не улыбаться никому, кроме тебя и матери, и слежу, чтобы в письмах не проскочило ни малейшей шутки. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему сестре Кунимицу я могу писать только высокопарно-умные письма? Ох, опять меня занесло куда-то не туда. Прости. Поверка… Ушли. Лёжа, около тридцати минут читал «Истоки веры», потом бросил — не та это книга, чтобы читать её, валяясь в постели, — и взялся за детский журнал комиксов. Хотелось бы почитать твою любимую «Антуанетту», но у нас здесь мужская обитель, и ничего такого нам не полагается, а жаль. Итак… Совершенно неожиданно заснул. Надо же, даже не успел переодеться в пижаму, и это при моём-то хорошем воспитании! Поднялся ветер. Засвистел, проникая сквозь балконные и оконные щели. Неохота больше писать. Лучше лягу…

Четверг, утром

Пасмурно.

…Начал было писать — и тут же возникли всякие дела, только что вернулся. Который час, как ты думаешь? Скоро три. Резонный вопрос — откуда я знаю, который час, если у меня нет часов? Специально для специалистов по психологическим последствиям социальной депривации поясняю: у нас здесь строгий режим дня, он-то и является основным ориентиром.

Подъём — 7.00. Утренняя поверка — 7.10. Завтрак — 7.20. Спортивный час — по утрам (иногда после обеда, в дождливые дни его отменяют вообще). Обед — 11.30. Ужин — 16.30. Вечерняя поверка — 17.00. Предварительный отбой — 17.15. Окончательный отбой — 21.00.

Таков распорядок в будни, выходные и праздничные дни отличаются только тем, что не бывает спортивного часа. Исходя из вышеуказанного распорядка время можно определить достаточно точно. Кроме того, есть ведь ещё и звуки внешнего мира. К примеру, в шесть часов утра и в шесть часов вечера в храме Гококудзи звонит колокол, в 8.30 утра одна из неподалёку расположенных фирм гудком возвещает о начале рабочего дня, в 12.00 слышны сигналы точного времени по радио (неизвестно откуда). А поскольку я нахожусь здесь уже больше десяти лет, то почти всегда интуитивно могу определить время с точностью до пятнадцати минут. Отсутствие часов меня ничуть не стесняет.

Что касается дел, оторвавших меня от письма, то, во-первых, мне надо было убрать летние вещи и достать зимние, во-вторых — починить обувь, в-третьих — у меня было свидание с матерью, и в-четвёртых — спортивный час. Как видишь, много всего.

Мать очень рада: брат, живущий в Париже, собирается на Рождество приехать в Японию. Он приедет вместе с женой. Наверное, опять придёт меня навестить. Он регулярно присылает матери деньги, на которые она и живёт в Хаяме. Старший брат заявил было, что сам будет содержать мать, но она отказалась. Они и раньше не ладили. Не думай, я вовсе не ставлю ему это в вину. Человек не волен в своих симпатиях и антипатиях. Правда, мать иногда ездит к нему, чтобы повидаться с внуками. Когда из Парижа приезжает второй брат, вся семья собирается в доме на холме Тэндзин (в этом доме я вырос, но сейчас он перестроен), чтобы отпраздновать это событие, а летом старший брат с семьёй гостит в Хаяме у матери. Дом стоит недалеко от моря, и они наслаждаются морскими купаниями. В этом году они тоже прожили у неё около недели.

Мать спросила, что мне привезти из Парижа, и я ответил, что ничего не нужно. Мне ведь и в самом деле ничего не нужно.

Пятница, вечером

Утром ходил в парикмахерскую. Бреют наголо у нас бесплатно, а я всегда делаю самую простую стрижку за пятьдесят йен. Самое приятное в посещении парикмахерской — возможность как следует разглядеть свою физиономию. Ведь в комнате-то зеркала нет. Правда, его выдают, когда бреешься, но оно такое маленькое, что всё лицо не вмещается. Поэтому, попав в парикмахерскую, прежде всего начинаю досконально изучать своё лицо.

Мне всё кажется, что я молодой, а в зеркале — лицо пожилого человека. И то, ведь мне уже тридцать девять. В твоих-то глазах я, наверное, вообще старик стариком. Мне захотелось проверить, как я выгляжу, когда улыбаюсь, и я нарочно стал говорить парикмахеру что-то смешное. Да-а, ну и улыбочка у твоего Такэо…

Впрочем, кому теперь нужна эта моя улыбка, что она может изменить? Я попал сюда в двадцать четыре года, так? Здесь я старожил и, когда разговариваю с молодёжью, строю из себя человека умудрённого жизнью, а ведь на самом-то деле весь мой житейский опыт исчерпывается двадцатью четырьмя годами. Невозможно себе представить, как я вписался бы в человеческий коллектив с его сложными взаимоотношениями, если бы вдруг теперь, в нынешнем моем возрасте, вышел на волю.

Вечером

Итак, продолжим. Есть тут один дядя, по имени Тамэ, он сидит здесь даже дольше, чем я. Страшный сплетник, но человек жизнерадостный и общительный, ужасно любит рассказывать о том, как отбывал прежние сроки. Какое-то время его соседом по камере был приговорённый к пожизненному заключению. Он, так же как и я, попал в тюрьму двадцатилетним, просидел двадцать лет и за особое прилежание в труде был освобождён. (Это называется условное досрочное освобождение. По ныне действующему в Японии законодательству даже приговорённый к пожизненному заключению за хорошее поведение может в виде особой милости попасть под амнистию.) Но, пробыв на воле всего три дня, он вернулся в тюрьму. Прямо на глазах у полицейского украл велосипед, и его тут же арестовали. Причём, какое бы преступление он ни совершил, ему в любом случае было обеспечено пожизненное заключение. Так вот, когда Тамэ спросил его, почему он так глупо себя повёл, тот ответил: «Сорокалетнему человеку с опытом двадцатилетнего на воле нечего делать».