Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

в правом углу, я не люблю из-за деньжишек ссориться с соседями, я вообще не люблю ни с кем ссориться. Я человек, ха-ха, как теперь говорят, миролюбивый, а в наше время говорили — покладистый. Так вы решительно отказываетесь от кофе?

Юлия Александровна. Я не хочу, спасибо. Мне кажется, что вас как будто не очень тронуло мое сообщение?

Олимпия Валериановна. А почему оно должно меня трогать, голубушка?

Юлия Александровна. Но разве это не возмутительно?

Олимпия Валериановна. Рискну еще раз предложить вам кофе — как раз сейчас он будет готов.

Юлия Александровна. Нет, я не буду.

Олимпия Валериановна. А я, с вашего позволения, выпью. Голова просто раскалывается. Вот здесь — в затылочной части. У меня сейчас как будто не голова, а горшок с простоквашей — не тряхнуть, ха-ха…

Юлия Александровна. Разве это не возмутительно?

Олимпия Валериановна. Что возмутительно?

Юлия Александровна. Вы считаете, что здесь нечему возмущаться? Молодой человек бог знает на сколько времени запирается с девицей…

Олимпия Валериановна. Может быть, они хотели что-нибудь подучить, их завтра будет спрашивать monsieur le professeur — то есть, извиняюсь, голубушка, — профессор, верно, они не хотели, чтобы им мешали?

Юлия Александровна. А как же! Конечно не хотели! Кому же понравится, чтобы в таком случае и — мешали?! Они именно хотели, чтобы им не мешали! Нет, вы меня просто смешите. В вашем возрасте — и такая наивность! Вы что, действительно не понимаете, что там вчера могло произойти?

Олимпия Валериановна. Я вас решительно отказываюсь понимать. И что же страшного там могло произойти?

Юлия Александровна. Все! Там могло произойти все! Вы знаете, что мне сказал мой сын? Он мне прямо в глаза сказал, что он просто не успел! Если бы я пришла на десять минут позже, там бы уже все произошло! Все! А вы понимаете, чем это нам грозит?

Олимпия Валериановна. Чем это нам грозит?

Юлия Александровна. Вы что, смеетесь надо мной? У вас же девочка. Вы по логике вещей сейчас должны волноваться в тысячу раз больше, чем я! А вы так легкомысленно отнеслись к такому чудовищному факту! Я даже предполагать не могла такой реакции с вашей стороны! Впрочем, мне кажется, теперь я кое-что понимаю — Дина же вам не родная!

Олимпия Валериановна. Вы делаете мне очень больно, голубушка. Дина мне больше чем родная. Я разыскала ее в детском доме под Переяславлем после блокады. Я ее, конечно, сразу хотела удочерить, у нас с ней ведь и фамилии одинаковые, меня и представили ей сразу как ее маму. А она, представляете, такая кроха была! Я думаю, и шести еще не было — ведь метрика ее во время войны затерялась, и нам выдали дубликат только по медосмотру и моим воспоминаниям, — она сама в те дни не помнила не только сколько ей лет, но даже как ее зовут — а я всегда смешиваю года, — так вот эта, наверное, пятилетняя кроха смотрит на меня большими глазенками и говорит: «Врете вы все. Вы не моя мама». «Почему же ты так думаешь, Диночка?» — говорю. «А у моей мамы коса была длинная-предлинная и волосы светлые». «Так я, — говорю, — волосы тогда красила, а косу теперь остригла. Ну хочешь, опять волосы покрашу и длинные-предлинные отращу — станешь тогда меня мамой звать?» А она — этакая упрямица! — «нет»! — говорит, — зачем мне вас мамой звать, если вы мне не мама? Вы хотите, чтобы, когда папа с войны вернется, он услышал бы, что я вас мамой зову и на вас женился, а моя мама чтобы совсем одна осталась. Видно, и смерть матери тогда совсем уже позабыла, бедняжка. Еле-еле уговорила ее ко мне поехать, целый месяц жила там и уговаривала — все игрушки возила. И то пришлось сказать ей, что ненадолго в гости ко мне поедем, пока ей поживется со мной. Вот так и живем с тех пор — я к ней голублюсь, а она от меня тетерится, ха-ха. Эдакая упрямица — не только «мама», но даже «тетечка» и на «ты» сказать мне до сих пор так и не хочет. Все только на «вы» да по имени-отчеству. Но я уже привыкла, так что не обижаюсь. А вы бы видели, на кого она была похожа, когда я привела ее из детского дома! Голова кругом сбрита — ха-ха, — только спереди челка, я, пока ездила к ней, упросила воспитательницу хоть челку оставить, и в этой круглой маленькой челке кишмя кишели вот такие, извиняюсь, вши. И на левом боку под рукой самый настоящий крупный овальный, извиняюсь, лишай, ха-ха! А вы знаете, что значит для актрисы маленький ребенок? Работа у нас вечерняя, потом эти постоянные поездки, гастроли, нанять кого-нибудь себе в помощь, увы, у меня часто не хватало средств, и бывало, особенно когда она заболевала, дети ведь имеют обыкновение болеть, вы, верно, сами это знаете, душенька, я буквально, ха-ха, разрывалась между нею и театром. Просто я считаю, что ничего не надо драматизировать. В жизни вполне хватает истинных драм. А наши дети уже не дети, и то, что с ними происходит, вполне естественно. Не волнуйтесь так, голубушка.

Юлия Александровна. Но ведь при такой постановке вопроса не замедлят сказаться последствия. Если они сейчас поженятся и у них появится ребенок, где они будут жить? У меня нельзя, у меня всего одна комната, и я не стану просиживать по ночам в скверах! Я чутко сплю!

Олимпия Валериановна. Вас тоже мучает бессонница, голубушка? Хотите, я дам вам рецепт нового замечательного снотворного, у меня есть несколько, мне достает бывшая очаровательная актриса, которая теперь работает сестрой милосердия в больнице?

Юлия Александровна. Нет. Благодарю вас. Предпочитаю обходиться без снотворного, хотя и сплю очень чутко. Помимо того, я уверяю вас, что это вовсе не мелочь, хотя вам сейчас может так показаться, веревки в ванной и на кухне у нас постоянно заняты — помимо моей, в нашей квартире еще семь комнат, и почти все многосемейные, а нечего и думать, чтобы я позволила сушить пеленки у себя в комнате над роялем самой лучшей фирмы «Блютнер», приобретенным ценой многолетней экономии на самом необходимом, — вам-то, разумеется, приходилось слышать об этих уникальных инструментах!

Олимпия Валериановна. О да, голубушка, конечно, именно такой рояль стоял у нас в…

Юлия Александровна (перебивая). К тому же ко мне на дом ходят ученицы из очень интеллигентных семей, и с развешанными пеленками и орущим младенцем я тут же лишусь существенной части своего заработка, который целиком идет на Кирилла, ведь не так-то просто в наше трудное время отыскать людей, желающих платить