Сдаёшься? - Марианна Викторовна Яблонская

Юлия Александровна (открыв форточку). Но позвольте, насколько я знаю, вы ведь не одиноки. Неужели ваша племянница совсем вам не помогает?

Олимпия Валериановна. Ах что вы! У нее теперь так много молодых забот! Скажу вам по секрету, мне кажется, что она как раз сейчас влюблена. В моем возрасте особый нюх на эти вещи, можете мне поверить. Грешным делом, мне даже кажется, что с прошлого года она начала немножечко манкировать своими занятиями.

Юлия Александровна. Что значит — манкировать? Что вы имеете в виду?

Олимпия Валериановна. А именно то, голубушка, что в глубине души мне кажется, что она нет-нет да и пропустит на своих курсах часочек-другой, иногда мне так кажется, грешным делом. Но ведь как тут и быть — ведь молодость. В другой раз уж и не случится, согласитесь.

Юлия Александровна. Пропустит часочек-другой?! И вы так спокойно говорите об этом?! Нет, уж мой Кирилл…

Олимпия Валериановна. И потом, вы знаете, я не раз подмечала, молодость не видит таких вещей, как, скажем, извиняюсь, сор на полу. Просто не видит — и все. Ну, и как же вам нравится нынешний апрель? Не правда ли, что за прелесть?

Юлия Александровна. За всю жизнь не помню такого ветреного, холодного, отвратительного апреля: скоро уже середина месяца, а ни одного листика не распустилось!

Олимпия Валериановна. Помилуйте, голубушка, но столько света, солнца, голубизны! В старину это называлось весной света, я, правда, почти не выхожу на улицу и, должно быть, не могу ощущать ветра так сильно, как вы, но из окна открывается такая роскошь! Если бы только не эти — увы! — перепады давления! А вы знаете, ведь сегодня вербная суббота. Значит, через неделю Пасха. Вы уже начали красить яйца?

Юлия Александровна. Нет. Я никогда но отмечаю религиозных праздников. Я не верю в Бога.

Олимпия Валериановна. Но, голубушка, господь с вами! Я ведь тоже не религиозна. Господи, да и кто же в наши дни, после всего, что каждый из нас пережил, может еще верить в Бога? Но кто сказал, что Пасха — религиозный праздник, ха-ха? По-моему, это просто очаровательный русский обычай. Подобно Масленице. Каждый год на Масленицу я непременно прошу девушку напечь побольше блинов, хотя нельзя сказать, что при моей пышности это было бы уж очень полезно, ха-ха, но я с детства привыкла к этому обряду и уже ничего с собой не могу поделать, не могу отказать себе и раз в год не наесться, извиняюсь, до отвала, ха-ха, русских блинов. Жаль только, что теперь на масленой не ходят по домам ряженые. Я помню, в детстве на широкой масленой к нам в дом — на кухню, конечно, — всегда вваливалась толпа ряженых, с колокольчиками и бубенцами, с балалайками и гармошками! Ах, что за прелесть! Пока их кормили блинами и поили брагой на кухне, нам, детям, разрешалось немного позабавиться их бубенцами и даже масками! Вы не представляете себе, как это все было чудесно! А знаете, к Пасхе Диночка обычно сама всегда красит яйца, она красит их очень красиво, их потом даже, ха-ха, жалко разбивать. Обычно она начинает красить очень рано, но в этом году еще не собралась… И, как назло, девушка заболела… Так что в доме пока еще нет ни одного крашеного яичка, а то бы я вам непременно преподнесла — это такая прелесть! Вы знаете, мы в детстве чуть ли не весь год с нетерпением ожидали Пасхи, потому что в пасхальную, как и в рождественскую, ночь нам, детям, разрешалось долго не спать. Мои родители тоже не верили в Бога, хотя entre nous — то есть, извиняюсь, голубушка, — между нами, конечно, — и не были столбового пролетарского происхождения, но ей-богу, все же они были просвещеннейшими людьми, тесно связанными с художественными кругами, у нас в доме не раз бывал — entre nous, то есть, извиняюсь, голубушка, между нами, конечно, — сам граф Лев Николаевич Толстой. Но мой отец сразу своей волей сдал наш — entre nous, голубушка, то есть между нами, конечно, — дом и имение советскому государству и до конца дней своих верой и правдой служил в советском учреждении. Однако мои родители всегда неукоснительно исполняли все, даже самые скучные церковные обряды — согласитесь, любое время несет с собой свои обряды, которые долженствует неукоснительно исполнять, — без них, по-видимому, люди никак не могут, без них, по-видимому, все человечество просто собьется с пути, ха-ха. Как сейчас помню, как мы, дети, — а у нас на Пасху бывало всегда много приглашенных детей, и, кроме того, у меня, душенька, было прежде два старших брата, оба пропали совсем молодыми в Гражданской войне, и — подумайте только, какой кошмар! — они ведь сражались — entre nous, то есть извиняюсь, голубушка, между нами, конечно, — друг против друга! Так вот мы с родителями возвращались с крестного хода, сбрасывали в передней шубки, христосовались со всеми домашними и со слугами, а потом с визгом и хохотом гурьбой сразу же, конечно, вваливались в столовую. А что за стол был накрыт в столовой — он буквально ломился от разнообразных роскошных яств, от огромных куличей с цветками и высоченных пасх с буквами X. В. И повсюду в огромных вазах горками — крашеные яйца. А что за прелесть были эти яйца! Что за колер! Какое обилие красок! Яйца в вазах буквально цвели. Из столовой все переходили в гостиную. Там уже стоял очень длинный и широкий стол, по краям весь уставленный свечами. Из столовой приносили вазы с цветными яйцами. Каждый брал по несколько штук и через специальный лоток выкатывал их на стол. Если яйца при этом стукались, играющий забирал стукнувшиеся себе, потом яйца из лотка выкатывал на стол следующий, и так до тех пор, пока в огромных вазах не оставалось ни одного крашеного яйца. А что за гам поднимался в гостиной, когда в конце игры приступали к разбиванию яиц друг об дружку или своими и чужими лбами. У кого небитых яиц в конце игры оставалось за пазухой — извиняюсь — больше, тому выносили из столовой специальный маленький кулич с цветком и дарили вместе с серебряным блюдечком. Спать ложились уже под утро. А на следующий день, после позднего завтрака, запрягали лошадей, погружали dans les carrioles, то есть — извиняюсь, голубушка, — в легкие повозки всякую снедь, куличи, и пасхи, и яйца, и отправлялись, entre