История Франции - Марк Ферро
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В период промышленной революции XIX в. географическая и экономическая централизация, связанная с созданием сети железнодорожных путей, исчезновение колониального рынка, в частности на Антильских островах (от которого зависело благосостояние бретонских портов), — все это вдохновляет или оживляет бретонское самосознание с новой силой: оказавшись банкротами, 500 тысяч бретонцев вынуждены покинуть страну. Бретань оказывается — да и считает себя — маргинальным, слишком фольклорным краем: чтобы выжить, нужно учить французский язык. С окончанием Первой мировой войны (1914–1918), потребовавшей нечеловеческих жертв, в Бретани возрождается реакционное движение против Парижа и централизации, поднимается крестьянское движение во главе с Анри Доржересом, которое можно считать более или менее популистским или фашиствующим; оно ликвидировало противостояние «белый/синий»[289], разделявшее Бретань с революции 1789 г. Эти «зеленорубашечники» для крестьянства стали тем, чем после Второй мировой войны стало движение Пьера Пужада для малого бизнеса. Ряд участников этого движения высоко ценят крестьянский акцент Петэна, но другие уже подумывают об отделении. После поражения Франция в 1940 г. Гитлер старается умаслить местных сепаратистов, обещая освобождение бретонских узников. В июле того же года сторонники независимости надеются на создание национал-социалистической Бретани: немцы вводят должность военного губернатора Бретани, но в конечном счете отказываются от этой идеи, чтобы не ослабить власть Петэна. В 1943 г. была даже создана милиция для борьбы с теми, кто сочувствовал большевикам, «первая бретонская военная организация с момента роспуска армии шуанов», — читаем мы у Арселье.
На деле подобные движения остаются незначительными: общее число их участников составляет, возможно, порядка 3 тысяч человек, но они решительно настроены и распространяют свои идеи через газету «Депеш де Брест». Несмотря на англофобию со стороны части бретонцев, и поддержка Сопротивления несравненно сильнее, она почти всеобщая, в движении участвует и Доржерес.
Но это не мешает сохранению и возрождению идей регионализма, поскольку в ходе «Тридцати славных лет» Франция полностью переродилась, частично благодаря сельскохозяйственным кооперативам и новейшим отраслям промышленности, особенно электронике. Но идеи регионализма находят прочную поддержку только у незначительного меньшинства. Свидетельством служит исследование, проведенное в Плозвете, обычном городке в краю Бигуден[290]. Андре Бургюйер пишет: «Обличители “этноцида” будут разочарованы. Исчезновение бретонского языка в Плозвете не повлекло за собой каких-либо драматичных последствий. Сочувствия к белым нет, ненависти к красным тоже. Культурное наследие так и не стало здесь прибежищем для национального самосознания, как не стало и предметом политической или идеологической игры. Жители Плозвета сохранили к бретонской культуре спокойное, теплое отношение, немножко окрашенное чувством легкой ностальгии. Они смирились с аккультурацией, которая частично калечит, но польза от нее, по их мнению, превышает потери. Они уже забыли карающий лик системы образования, сохранив в памяти лишь его интеллектуальную и социальную составляющую».
Как бы то ни было, на стыке XX и XXI вв. последствия создания единой Европы, глобализации, эпидемии коровьего бешенства и прочих эпидемий среди животных привели к новым финансовым трудностям, которые могут вновь вызвать гнев крестьянства. Но каковы будут тогда его цели?
Корсика, или колонизация наоборот
Присоединение Корсики к Франции в 1769 г. в большей степени, чем другие аналогичные события, является предметом официальной истории, в которой умалчиваются контекст и перипетии этого процесса. История, вышедшая из-под пера Анри Карре и рассказанная в школьных учебниках Лависса, повествует, что Корсика перешла под протекцию Ватикана, но жила в большой анархии, «которая была следствием ее географического положения и нравов жителей». Потом за нее боролись Генуя и Пиза, Генуя одержала верх, но никогда по-настоящему не контролировала остров, где постоянно происходили восстания «с участием иностранцев». С XVI в. участились военные вмешательства Франции в дела острова. В XVIII в. голландцы, а затем англичане поддержали на Менорке необычного авантюриста Теодора фон Нойхоффа, который в 1736 г. принял титул короля корсиканцев. Небольшая армия французов выгнала его в 1739 г. По соглашениям, заключенным с Генуей, Франция получила право держать на Корсике гарнизон, и, наконец, в мае 1768 г. Генуя продала Людовику XV права сюзерена над островом. Жестокая кампания против сторонников независимости острова во главе с Паскалем Паоли закончилась капитуляцией Корсики (1769), которую Шуазель счел компенсацией за потерю Канады.
В этом рассказе не сообщается, что прежде всего Генуя боролась со сторонниками независимости острова; что фон Нойхоффа призвали сами корсиканцы, чтобы впервые попытаться получить независимость; что страх перед Паоли вынудил Геную продать французскому королю крепости. Но главное не в этом…
Сегодня клубы Паскаля Паоли вспоминают о тех его словах, о которых не знают французы с континента: «Потерпев поражение (в 1769 г.), первое демократическое государство современности, страна, которая восхищала Жана Жака Руссо, сошла с дороги в будущее, чтобы присоединиться к Старому порядку». Разумеется, историки в курсе, что Руссо готовил (демократическую) Конституцию для Корсики, но знание этого факта не связано с преподаванием истории. Восхищавший философов Паоли хотел установить республиканский и демократический строй и создал в Корте[291] университет. Таким образом, эта покупка — аннексия острова стала для Франции шагом назад, поскольку за двадцать лет до американской революции и за тридцать лет до Французской движение сторонников Паоли (паолизм) создало доктрину свободного определения народами своей судьбы[292]. Жак Грегори писал в работе «Народ Корсики» («Populi corso») в 1970 г.: «Паолизм был отрицанием генуэзского и французского колониализма, отрицанием любого колониализма». Таким образом, уподобление ситуации на Корсике положению иной эксплуатируемой зависимой территории, «колонизированной» иностранцами, французами из Алжира и из метрополии, имеет свои прецеденты. Это вполне объясняет, почему сепаратистское движение отождествляют часто с народами стран «третьего мира», в частности с палестинцами. Разве уже в XVIII в. тунисский бей не оказывал корсиканцам помощь в их борьбе против Генуи и французов? Именно об этом прошлом, за исключением Бонапарта (которого официальная история Франции приводит в пример), говорит неофициальная история Корсики, предъявляя другие символы своей борьбы: белое знамя с головой мавра — эмблема независимой Корсики, —
