Люди одной крови - Геннадий Евтушенко

Прощаясь, Брежнев спросил:

– Георгий, может быть, просьбы какие-то есть? Ты говори, не стесняйся. Поможем, заслужил. Квартира, детский сад, может, что другое?

И снова Поляков не смог сказать, что, конечно, и квартира нужна, и детский сад. Чуть ли не с ужасом подумал: «Что скажет Наталья?», потому что вместо этого он покачал головой и ответил:

– Нет, Леонид Ильич. Не беспокойтесь, всё в порядке. Живём, как все. Всё нормально. Спасибо.

Брежнев как-то подозрительно глянул на него.

– В порядке, говоришь? Ну, ну.

И они распрощались.

Домой Поляков не спешил. Оттягивал ту самую минутку, когда Наталья станет спрашивать его насчёт квартиры. Как именно он спросил, и что именно Брежнев ответил. Георгий понимал жену, её заботу о семье. Он только не знал, как объяснить ей, что не мог он ничего ни просить, ни тем более требовать у Брежнева. Вспомнил Любавина, вспомнил Никулина. Эти бы не просили. И Мишка Кутузов не просил бы. А что же я? Я ж с ними одной крови. «Да и Наташка моя такая же, – думал он. – Просто время сейчас другое. И её понять можно: как наседка, о семье заботится. Были б мы вдвоём – и не заикнулась бы. А тут Оленька, Ванюшка на белый свет просится (они твёрдо решили: если мальчик родится, в честь Любавина Иваном назвать), родители – и всё это Натальины заботы. Я-то что? Ушёл затемно и пришёл затемно. А дом на ней». Вот из-за этих дум он и не спешил домой. Заявился поздно, с недовольным видом. А когда Наталья попыталась что-то сказать, он отвернулся, бросил краткое «потом». Она и не стала заводить разговор ни о квартире, ни о Брежневе. А утром Поляков рано ушёл на службу. Наталья надулась. Несколько дней они почти не разговаривали. В доме поселилась напряжённая тишина. Даже Оленька притихла.

А через неделю – как гром среди ясного неба! Бах! Получите ордер! И Поляковы въехали в трёхкомнатную квартиру в новом доме.

Жизнь пошла другая. И заботы другие. Сначала, как водится: ремонт, мебель, занавесочки, скатерочки, салфеточки – с ума сойдёшь! Только купили всё, расставили, развесили – в роддом пора. Рожать. Родила Наталья мальчонку – три с половиной кило! Не нарадуешься! А новых, хоть и счастливых, забот сколько? А тут и бабушка Вера из Самарканда приехала. Хорошо, что старушка шустрая оказалась: не в тягость, а в помощь. И на базар сбегает, и в магазин, и приготовить может, и пелёнки простирнуть. А места в трёхкомнатной! Это ж после девятиметровки! Хоть в футбол играй! Наталья, как вспомнит коммуналку, так и попрекает мужа.

– Что ж ты мне сразу не сказал, что с Брежневым обо всём договорился? Сходи поблагодари!

– Щас! Только за бутылкой сбегаю.

На самом деле к Брежневу он сходил. Договорился с Верой Сергеевной о времени, когда Леонид Ильич будет свободен, и сходил. Вера Сергеевна встретила его, как родного. А Брежнев хорошо, но суховато – спешил, как обычно. Но минут пять уделил. На прощание сказал:

– Эту квартиру не я тебе дал, а город выделил. Кому ж ещё выделять? Ты заслужил. И нечего меня благодарить. Извини, ехать на стройку надо, люди ждут. А ты не стесняйся. С Верой связь держи. Будет у меня время – с удовольствием посидим, былое вспомним и по чарке выпьем.

Впрочем, встретиться им больше не довелось. Вскоре Брежнев уехал работать в Днепропетровск.

А потом в трёхкомнатной появились и родители Жоркины: Сергей Фёдорович и Антонина Николаевна. Наталья и тут не расстроилась: это ж родители. Хлебнули горя в оккупации. А места всем хватит. Отношения в большой теперь семье сложились хорошие. Старикам Наталья сразу понравилась, и они стали называть её дочкой, а она соответственно их папой и мамой. Баба Вера сначала было поджала губы: вроде обидно стало за дочку, но потом мудрость подсказала: правильно повела себя Наталка. Любовь хранит семью. Пусть так и будет. Кроме того, она видела, что родители Георгия искренне полюбили жену сына, и ничего показного в их отношении к ней нет. А сама баба Вера быстро нашла общий язык с Антониной. Сергей Фёдорович пошёл работать на завод «Коммунар» по своей специальности – токарем. Это всех устроило: и человек при деле, и дома не толкается, и денежки кое-какие зарабатывает. Жизнь потихоньку вошла в своё русло: каждый занимался своим делом, знал своё место, и из этого складывалась нормальная семейная жизнь. Всё устоялось, всё утряслось.

А к концу года Поляков получил письмо от брата. Не на домашний адрес, а в воинскую часть. Сердце ёкнуло: что-то случилось. Димка к этому времени служил в органах МВД в Средней Азии, всё у него вроде бы было хорошо. Письмо он написал длинное: о службе, о жизни в Таджикистане, о детях. Жорка быстро проглатывал странички, спешил добраться до сути – неспроста письмо на службу прислал. А, вот оно, главное: сынулька часто болеет, врачи настоятельно рекомендуют сменить климат. С начальством вопрос в принципе решён. Но куда ехать? Как он, старший брат, посмотрит, если Димка будет проситься в Запорожье? «Да, – почесал за ухом Поляков. – Ясное дело. Жильё он сразу не получит. Значит, к нему, в трёхкомнатную. Трёхкомнатная квартира! Это ж роскошь! Она ж безразмерная! А в ней уже живут семеро. И приехать хотят ещё пятеро! Брат с женой Лизой, двое детей и Лена – взрослая Лизина сестра. Итого двенадцать! Даже для трёхкомнатной многовато. Но брат же! Что же делать, как же быть? – Жорка совсем растерялся. – Нет, то, что брату помочь надо – это ясно. Без вопросов. Но двенадцать! Что ж это – на полу покатом спать? Или поместимся? И Брежнева уже нет. Да и не пошёл бы я к нему за новой квартирой. И так помог. Выше крыши». Два дня Жорка мучился. А отвечать что-то надо. Без Натальи, ясное дело, не решишь. А как к ней с этим подступиться? Вот тебе и квартира. Трёхкомнатная. Роскошь. А сколько всего навалилось на неё с этой квартирой?! И без квартиры с Ванюшкой хлопот немало. Теперь хоть самим в те самые девять метров возвращайся, а эту родственникам отдавай. Но делать нечего. Вечером он с Натальей улёгся, когда все уже спали. Наталья сразу спросила:

– Что-то ты, муженёк, второй день смурной какой-то ходишь. На службе неприятности? Давай-ка выкладывай, что случилось?

– Ничего на службе не случилось. На службе порядок. А вот… – Он замолчал.

– Ну?

Жорка вздохнул.

– Письмо от Димки получил.

Наталья приподнялась, повернулась, опёршись на локоть, встревожено спросила:

– Случилось что? С Лизой? С детьми? Да не тяни ты, говори.

Жорка снова вздохнул.

– С Лизой и детьми всё в порядке. Видишь, тут такое дело. Переводят Димку из Средней Азии. На Украину. Есть возможность в Запорожье переехать.

Он снова замолчал, ожидая её реакции. А Наталья, не замечая его замешательства:

– Ну? Так в чём дело? – И, поскольку он молчал, продолжила: – Так в чём дело, я не пойму.

– Ну в чём, в чём. Квартиру ему сразу не дадут, хоть он и в МВД теперь служит. А нас и так семеро.

– Т-а-а-к, – протянула Наталья. – Дожилась. Дожилась и дождалась.

«Началось, – с тоской подумал Поляков. – Получу сейчас по полной программе. – И тут же решил: – Пусть, что хочет говорит, а Димку с семьёй заберу».

Наталья села в кровати, подбоченилась.

– Вот я и говорю: дождалась! Два дня муж мучается, потому что думает, что жена его стерва! А? Ты, – она ткнула его пальцем в грудь, – ты, мой муж. Как ты мог подумать такое? Нет, ты мне скажи: как ты мог? Это ж твой брат! Да мы не двенадцать – мы здесь и двадцать поместим, если нужно будет! Или забыл, как в одном окопе помещались?

И он вдруг вспомнил, как увидел её первый раз – маленькую, чёрненькую, в стареньком голубом платьице, под пулемётом. Разом в сознании промелькнули годы войны: бомбёжки, атаки, короткие застолья в землянках и чужих избах, горечь потерь и счастье побед. И всегда рядом была она, Наталья. И счастье любви вдруг наполнило его, полилось через край. Он бросился к Наталье, прижался к её тёплой, будто материнской груди, и слёзы благодарности сами собой полились из его глаз.

А она гладила его по голове и успокаивала.

– Ну что ты, милый… Что ты, мой любимый… Дурачок мой родной…

Он всё всхлипывал и не мог остановиться, как будто это был не воин, много раз смотревший смерти в лицо, посылавший на смерть сотни своих бойцов и сам не раз, ходивший в атаку. А она всё гладила и гладила его, как ребёнка. И мир, окружавший их, растворился в ночной тиши. И они остались одни, совсем одни. И, казалось, сами растворились в этом мире любви и благодати.

Так их стало двенадцать.

Пошёл год. Однажды Жора позвонил домой и распорядился:

– Натуля, я скоро дома буду. Поставь в большой комнате стол, чтобы все поместились. Повод есть. Накрой и рюмочки приготовь – выпьем. Наталья удивилась, но расспрашивать не стала, сделала всё, как муж велел. Вечером все уселись за стол и с нетерпением стали ждать: что за повод такой появился – среди недели праздник устраивать?

Жора встал, поднял рюмку и произнёс целую речь.

– Знаете, журналисты любят красивые слова, разные лозунги и привлекательные заголовки к своим заметкам. Мы к ним привыкли, и внимания особого не уделяем. И я сегодня взял запорожскую нашу газету, пробежал глазами, ничего особенного сначала не заметил, хотел отложить в сторону, но потом обратил внимание на одну заметочку, маленькую такую заметочку, пятьдесят лет в строю, называется. Вспомнил я книгу Игнатьева, это генерал, ещё с царских времён генерал, он книгу с точно таким же названием написал. Ну, думаю, ещё один пятьдесят лет прослужил. Заинтересовался. Что ж это за генерал. Оказалось – это и не генерал вовсе, а токарь. Представляете, человек пятьдесят лет токарем проработал! Это тоже, знаете ли, не фунт изюму! И, оказывается у этого человека самый большой рабочий, я подчёркиваю – не чиновничий или какой-либо ещё там, а рабочий, у станка, стаж в нашем городе. Мне только стыдно, очень стыдно, что я узнаю это из газет, потому что имя этого человека – Поляков Сергей Фёдорович!