Люди одной крови - Геннадий Евтушенко

– Вперёд!

Легко выпрыгнув из траншеи, Поляков со своим немногочисленным штабом двинулся за наступающими цепями. Защёлкали выстрелы, застучали пулемёты. Но, как и предполагал Поляков, было поздно. Атакующие выскочили из тумана перед самыми траншеями врага. Бойцы рванули вперёд и с криками «УРА» ворвались в первую траншею. Румыны сразу побежали. У Полякова потерь практически не было. Теперь его солдаты, пристроившись в хорошо оборудованных ходах сообщения, вели огонь вслед удиравшему неприятелю. Туман не рассеивался, и скоро бежавшие румыны скрылись из вида. А бойцы всё стреляли им вслед.

– Прекратить огонь! – заорал свалившийся в траншею Поляков. – Почему остановились? Кто дал команду? Вперёд! Вперёд за Родину! За Сталина! Вперё-ё-ё-д!!!

Он выскочил из траншеи и сам бросился вперёд, продолжая что-то кричать в полной уверенности в том, что его батальон пойдёт, побежит за ним. И правда, солдаты с криками «УРА» бросились за ним. Он слышал их хриплое дыхание, топот их ног, команды командиров. Они бежали рядом с ним, обгоняли его. Полякова охватил порыв бесшабашной удали, силы молодецкие откуда-то взялись, а внутри бушевало чувство благодарности к своим подчинённым. «Не струсили, рванули навстречу пулемётам. Орлы!» Чуть впереди легко бежал Кутузов, временами оглядываясь – не далеко ли оторвался? «Прикрывает», – с благодарностью подумал Жорка. Его догнал запыхавшийся Алиев.

– Жора! Жора! Товарищ капитан! – Он, наконец, поравнялся с комбатом. – Тормозни. Тормозни! Связисты не успевают. Связь с ротами потеряем. Куда несёшься? Надо обстановку уточнить.

Поляков остановился, тяжело дыша.

– Да что тут уточнять? Вторая линия обороны где-то здесь. Взять с ходу надо, пока фрицы не очухались. Потом всё уточним.

Начальник штаба тоже тяжело дышал.

– Да ты так разогнал ребят, что без тебя возьмут.

Он сел прямо в снег и связался с первой ротой. Коротко приказал доложить обстановку. Выслушал и повернулся к Полякову с посветлевшим лицом.

– Ну, что я говорил? Они уже во второй траншее. Чай будут пить.

У Полякова вытянулось лицо. Алиев испугался.

– Да шучу я, шучу. Какой чай? Пошли, они там закрепляются, команду ждут.

– Чего там закрепляться? Думаешь, контратака будет? Рано ещё. Они пока драпают. Если контратака, то попозже. А нам отдохнуть слегка – и вперёд. Давай быстрее в траншею, я оттуда командиру полка обстановку доложу.

И они двинулись вперёд.

Передышка была короткой. Переговорив с командиром полка и получив от него указания, Поляков вызвал командиров рот. Развернул перед ними карту.

– Вот, – ткнул в неё пальцем. – Какой-то посёлок Вертячий. Это направление наступления, а ближайшая задача – хутор Донской. По данным разведки, он хорошо укреплён. А взять его надо – кровь из носа. Это ключ к Вертячему. Слушай боевой приказ.

Донской с ходу взять не удалось. Несколько атак захлебнулось под сплошным пулемётным огнём противника. Телефон, казалось, разорвётся от звонков начальства. Командир полка орал так, что каждое слово было слышно метра за два от аппарата. Алиев сочувственно поглядывал на комбата. Поляков тоже кричал в трубку. – Тут у них дзоты через каждые пятьдесят – сто метров стоят! Надо авиацию или артиллерию подключить. Иначе людей без толку потеряю, а задачу не выполню!

– Я те дам – не выполню! Какая авиация? Подними голову – в тучах застрянешь! Артиллерию тоже не скорректируешь по цели. Это что – первые дзоты у тебя на войне? Думай и принимай решение. Даю тебе час времени. Больше не могу. Не возьмёшь этот чёртов Донской – пеняй на себя.

Поляков бросил трубку.

– Алиев! Баринов! Ко мне!

Начальник штаба и замполит и так стояли рядом. Комбат обратился к ним вполне официально.

– Слушай боевую задачу. Создать группы по два-три человека на каждый дзот. Опытный боец – в каждую группу. Не хватит опытных бойцов, возглавить одному из командиров взводов. Обойти дзоты справа, слева, по обстановке и уничтожить. На рожон под пулемёты не лезть. Алиев – в третью роту, Баринов во вторую. Вопросы? Нет? Выполнять. – Повернулся к связисту: – Первую.

Сорокину задачу поставил по телефону. Решил: этот опытный, разберётся.

Минут через сорок вторая и третья роты пошли вперёд. Поляков удовлетворённо хмыкнул. Получилось. Но тут открыл огонь вражеский дзот на левом фланге. В полосе наступления первой роты. Да сразу палить начал из двух амбразур, так что перекрыл огнём поле перед всем батальоном. Снова атака захлебнулась. Жорка схватил трубку.

– Первый! Первый!

Связи не было.

– Кутузов! Пулей к Сорокину! Пулей! Через двадцать минут приказ не выполнит… – Он замялся. – Сам знаешь!

Мишка съехал головой вниз в воронку к своему ротному. Сразу не смог говорить – запыхался. Когда, наконец, слегка отдышался и открыл рот, Сорокин махнул рукой.

– Знаю…

Кутузов так и застыл с открытым ртом. А Сорокин продолжил:

– Знаю. Комбат приказал наступать. Дзот уничтожить.

– Он…

– Знаю. Любой ценой. Командир полка приказал.

– Ему…

– Тоже знаю. Трибунал. Наступление срываем. А что делать? Что делать, Кутузов? – Он приблизил своё лицо почти вплотную к Кутузову и вроде на полном серьёзе спрашивал того: что делать? – Видишь, поле ровное, как стол? Чуть ли не полроты на нём полегло. А толку? Вон дзот впереди. Шпарят из двух пулемётов. И всё это поле у них, как на ладони. Две группы посылал к этому дзоту. Без толку. Тоже полегли. Думаю я, думаю, Кутузов. Давай, жми обратно к Полякову. Скажи, мол, сейчас пойдёт первая рота умирать. Лучше уж здесь, в бою. Чем там. – Он кивнул в тыл роты. – Свои кокнут. Иди, Кутузов, приказ передал и иди. От греха подальше.

Михаил выглянул из воронки. Перед ним и правда, простиралось ровное, как стол, поле. Метрах в двухстах небольшой холмик. Оттуда время от времени бледно-жёлтыми злыми огоньками вспыхивали и потрескивали пулемёты. Бойцы первой роты лежали, стараясь плотнее вжаться в мёрзлую землю. Где мёртвые, где живые? Всё замерло. А идти вперёд надо. Как идти? Как? Если смерть поджидала на каждом шагу. Да на каком шагу? Пулемёт откликался на любое движение, и очередь прошивала землю перед залёгшими бойцами. Головы не поднять. Решение пришло само собой. Без раздумий, без сомнений. Мозг его сработал как-то автономно – и обстановку оценил, и способ действия выработал.

– Товарищ старший лейтенант, – обратился Кутузов к ротному. – Пару-троечку гранат – уговорю я эту паскуду.

– Ты что? Мне Поляков голову снимет!

Мишка только укоризненно посмотрел на него.

– Э, что это я? – спохватился Сорокин. Крикнул: – Хайрулин! Хайрулин! Давай гранаты.

Передавая гранаты Кутузову, заглянул ему в глаза. Казалось – в самое нутро. С надеждой спросил:

– Сумеешь? – И добавил: – Сумеешь. Я знаю – сумеешь. Только зря не подставляйся. Понял? Осторожненько. Осторожненько. – И совсем не к месту. – А то Поляков мне голову снимет.

Кутузов сунул две граната в карманы, одну – за пазуху.

– Не волнуйтесь, товарищ старший лейтенант, уговорю я его, как девушку.

Сжал кулак, как испанские республиканцы, потряс им в воздухе, выбрался из воронки и пополз влево. Ротный закричал ему вслед:

– Эй, куда ты? Дзот не там! Куда ты?

Кутузов тормознул, лёжа, неудобно обернулся. Злобно бросил назад, в лицо Сорокину:

– А куда? Под пулемёты?

С внезапно возникшей ненавистью к ротному подумал: «Вот так и гробят людей. Всё им в лоб надо! Неплохой вроде командир, а ума нет. Да что с него возьмёшь: командиром на войне стал. Ребята говорили – до войны агрономом был, так агрономом и остался». Михаил полз, плотно прижимаясь к земле. «Не спешить, только не спешить. Тише едешь – дальше будешь, – уговаривал он себя. И тут же: – Дальше будешь или дольше будешь? В смысле – жить? – Чертыхнулся. – Самое время о филологических изысках думать. Сейчас думать надо, как его взять! Сначала – не зарываться. Не зарываться. Полевее, чтобы хоть в поле прямого зрения не попасть. Сейчас это главное». Реденький снег не спеша сыпал на поле. Кружился в воздухе, а внизу снежинки, подхваченные слабой позёмкой, стлались по мёрзлой, ещё не успевшей укрыться снегом, земле. Впереди метрах в десяти перед собой Михаил увидел небольшой холмик. К нему он и двинулся в надежде осмотреться и решить, как действовать дальше. Но приблизившись, вздрогнул. То, что он принял за холмик, было телом убитого красноармейца. «Кто-то из наших, из тех, кто до меня пытался тут пройти, – понял он. – Значит, ещё левее брать надо». И, словно в подтверждение его мыслей, у самого тела покойника землю прошила пулемётная очередь. «Точно, надо быстрее убираться отсюда», – молоточком стучало в висках, но какая-то неведомая сила заставила его задержаться. Он неловко, лёжа, перевернул тело бойца. Всё лицо, вернее то, что от него осталось, было залито кровью. Только нижняя часть сохранилась. И то, что увидел Кутузов, заставило его содрогнуться. Сквозь заиндевевшие синие губы, искажённые предсмертной судорогой, матово светилась золотая коронка. Сердце его сжалось. «Нечипай», – понял Кутузов. Он уткнулся лицом в край бушлата товарища, стиснул зубы. «Вот тебе, Сашка, и Одесса с Молдаванкой, и Париж с Цилей». Делать здесь больше было нечего. Михаил двинулся дальше. Он взял левее и пополз к дзоту, думая о том, что зачерствел душой на войне и уже не рвётся она на части при виде погибших товарищей. Только кажется, что не кровь, а ненависть течёт в его венах и заполняет всё тело. Каждую клеточку.