Люди одной крови - Геннадий Евтушенко

Как-то вечером в октябре, уже в постели, Наталья спросила:

– А ты слышал? Говорят, нам нового секретаря обкома назначили?

– Да было что-то такое. Только не назначили. Официально считается – избрали. А тебя это каким боком колышет? И кто говорит?

– Кто говорит… На базаре бабы говорят. А у них сведения из первых рук. Это точно. И какая разница: избрали или назначили?

– Никакой. Так тебе-то что? Знакомиться пойдёшь?

– Я не пойду. А тебе бы не грех и сходить.

– Это ещё с какой радости? Знаешь армейский закон – держись подальше от начальства? Надо будет, оно само вызовет.

– Это, смотря какое начальство. Что ж ты не спрашиваешь, кто у нас новый секретарь?

Жорка хмыкнул.

– Ну и кто?

– Кто, кто. Угадай.

– Делать мне больше нечего. Давай спать, мне вставать рано.

Он лёг на бок, прикрыл глаза, а Наталья вроде спать не собиралась. Она повернулась к нему, пощекотала за ухом, прошептала:

– Ну спи, спи. А новый секретарь – Брежнев.

Полякова как пружиной подбросило. С губ сорвалось:

– Иди ты!

Наталья поджала губы.

– Товарищ полковник! Кто так с женой разговаривает? Вы настоящий полковник или урка?

Полковник уже лежал на спине. Задумчиво протянул:

– Интересно… интересно. Знаешь, я ведь его на фронте частенько вспоминал. А вот встретиться больше не пришлось. Даже ничего не слышал. Слава о нём, как говорится, по фронтам, вроде Жукова или Рокоссовского, не гремела. Каким он стал? Тогда, в сорок первом, когда мы отступали и брели по степи незнамо куда, он был в порядке. Небось, до генерала дослужился. Хотя какая ему разница? Генерал, не генерал. Секретарь обкома – это тебе повыше генерала будет. Интересно, помнит ли сорок первый?

– Ты не хитри сам с собой. Интересно, помнит ли он тебя? – сделала Наталья ударение на последнем слове.

Поляков вздохнул.

– Конечно, и это интересно. Пять лет прошло. Пять с гаком. Конечно, не пятнадцать. Зато, какие годы! Сколько всего: и событий, и людей. И сражений! Немудрено и забыть. Ладно: поживём – увидим.

– Э нет, мой милый. «Поживём – увидим» – не твоя формула. Полковник Поляков такие дела в долгий ящик, помнится, не откладывал. Полковник Поляков шёл и видел. Так что давай собирайся и завтра же на приём.

– Так прямо и завтра?

– Так прямо и завтра.

– И что я ему скажу?

– Тебе бы шашкой махать – это, пожалуйста. Это ты знаешь. А что сказать – не знаешь. «Здравствуйте» скажешь. А там видно будет. Как пойдёт.

– Ладно, – вздохнул Жорка. – Давай всё же спать. Утро вечера мудренее.

Но в эту ночь он долго не мог заснуть.

На входе в обком Поляков показал строгому милиционеру партийный билет и, миновав небольшой вестибюль, поднялся по широкой лестнице на второй этаж. В приёмной было много народа – сесть негде. «Неудачно, – подумал он. – Видимо, совещание будет. Не до меня ему сейчас». Он потоптался у входа, хотел спросить у секретаря, когда товарищ Брежнев освободится, но та опередила его. С приветливой улыбкой спросила:

– Вы на совещание, товарищ?

Поляков отрицательно покачал головой.

– Нет, я по личному. Секретарь изменилась в лице.

– По личным вопросам товарищ Брежнев сегодня не принимает. И вообще у нас приём по записи. Вы записаны?

Присутствующие заинтересовано переводили взгляды с Полякова на секретаря и обратно – разговор шёл на расстоянии. Поляков почувствовал себя неуютно. Но сдаваться не собирался. Он подошёл к столу.

– Простите, как вас зовут?

– А какое это имеет значение? – Она чувствовала себя хозяйкой.

Поляков наклонился к ней. Многозначительно посмотрел и тихо, почти шёпотом, сказал:

– Наверное, имеет. Так как мне вас называть?

Секретарь пожала плечами.

– Ну, допустим, Вера Сергеевна. Всё равно приёма нет. А Поляков продолжил тем же тоном заговорщика:

– Так вот, Вера Сергеевна. Вы перед совещанием доложите Леониду Ильичу, что здесь полковник Поляков. Так и доложите: Поляков. Больше вам говорить ничего не нужно. – И строго добавил: – Вам всё ясно?

Вера Сергеевна, хоть и считала себя здесь самой главной, смутилась. «Кто их знает, этих полковников. Может, он и не армейский вовсе, а из органов», – подумала она. Почему-то оглянулась по сторонам и с робостью в голосе неуверенно сказала:

– Так совещание же, товарищ полковник.

– А вы перед совещанием. Перед, понимаете? И не по телефону. Не по телефону. – Он кивнул на дверь. – Зайдите.

Жорка шёл ва-банк. «Если помнит– примет сразу. А нет, так нет. Терять мне нечего. Жаль будет, конечно. В лихое время мы с ним встретились. Такое не забывается».

Между тем Вера Сергеевна зашла к шефу. В приёмной повисла тишина. Присутствующие невольно стали свидетелями сцены, разыгравшейся между молодым полковником и хозяйкой приёмной. Теперь они с интересом ждали развязки. Не прошло и минуты, как дверь кабинета секретаря обкома открылась. На пороге стоял Леонид Ильич. Он быстро обвёл взглядом присутствующих и, увидев Полякова, шагнул к нему, широко распахнув объятия.

– Поляков! Жив?! Жив! Полковник!

Они обнялись. Крепко, по-мужски. Потом Брежнев немного отстранился, на глазах его блеснули слёзы. Он, не стесняясь, смахнул их рукой. Сказал:

– Фронтовой товарищ. С сорок первого не виделись. Извините. Мы минут на пять совещание задержим. Не возражаете?

Кто ж возразит? По приёмной прошелестел лёгкий шумок – не возражаем мол, товарищ секретарь обкома. Вера Сергеевна вжалась в стенку и широко открытыми глазами смотрела на происходящее – слёз своего шефа она ещё не видела. Видно, не просто знаком был Брежневу этот полковник!

Леонид Ильич немного отстранился от Полякова, взглянул на его грудь, удовлетворённо покачал головой.

– Вижу, хорошо воевал. А? – Он обернулся к присутствующим. – Как вам?

Народ одобрительно зашелестел, зацокал языками. Брежнев ногтем указательного пальца постучал по Красной Звезде. Спросил:

– Моя?

И Поляков по-военному ответил.

– Так точно, Леонид Ильич! Та самая, что вы мне в сорок первом вручили.

Брежнев повернулся к присутствующим, кивнул на Полякова.

– Видали? Вручил! Этот хлопчик в сорок первом под Одессой собрал человек сто отступавших и трое суток держал оборону против целой дивизии. А? Скромник! Ты тогда, Поляков, не Красную – Золотую Звезду заслужил! Да время не то было. А жаль, она б тебе и сейчас не помешала.

Он шагнул к раскрытой двери своего кабинета, взмахнул рукой.

– Проходи, Георгий.

Поляков прошёл в кабинет, ошарашено думая: «Ни фига себе! И имя помнит. А я сомневался». Не знал тогда Жора, насколько сентиментален был Леонид Ильич, и что в июле сорок первого он, в порыве восхищения подвигом Полякова, превысил свои полномочия, наградив его орденом. Получил за это бо-ольшой нагоняй, а потом собственноручно задним числом писал на него наградной. Так что, события тех дней, Поляков, и не только фамилия, но и имя его надолго врезались в память Брежнева.

Днём поговорить толком им, конечно, не удалось. Зато тем же вечером они отвели душу.

Наверное, у Брежнева была комната отдыха, наверняка и в обкомовской столовой был зал для гостей и высокого начальства, но Леонид Ильич ожидал Полякова в кабинете. Вера Сергеевна (сама любезность), казалось, всю жизнь только Жорку и ожидала. Увидев его, расплылась в улыбке и сразу провела в кабинет шефа. Брежнев разговаривал по телефону, кивнул ему и глазами указал на стул. Вера Сергеевна усадила Жорку на место и тихонько вышла. На столе водка, коньяк, закуски. Небогатые, но всё же не тушёнка. Много овощей, фрукты. Леонид Ильич, закончив разговор, сел напротив.

– Ну что, Жора, водка, коньяк?

– Я по-фронтовому, предпочитаю водку.

– Согласен, наливай.

Сидели они не долго, может, час или полтора. Брежневу ещё на завод надо было ехать. Работал он много, времени в обрез. Но они успели поделиться воспоминаниями о войне. Леонид Ильич больше расспрашивал и слушал. О себе говорил мало. А Поляков рассказывал ему о своих фронтовых дорогах, о Наталье, об Олечке, о службе в настоящее время. Брежнев слушал с интересом. Рассказал Жора и о том, что Наталья снова беременна, что ждёт он пацана и будет растить себе смену. Он всё думал о том, как бы сказать насчёт квартиры. Рассказать, что родители постарели, и они с Наташей хотят забрать их к себе. Как и старенькую Наташину бабушку, которая всё ещё ютилась где-то в Самарканде, поскольку дом её в Крыму разбомбили, и ехать туда не имело смысла. Несколько раз он порывался перевести разговор на эту тему, но в последний момент нужные слова будто застревали в горле. Боялся, что Брежнев решит, что именно из-за квартирного вопроса он и пришёл к нему. А это было не так. Он пришёл к нему, как к боевому товарищу, человеку, с которым свела его судьба в самое тяжёлое, самое смутное время войны. Ведь именно тогда, в те двое суток, когда с небольшой горсткой людей он сдерживал наступление полка, а может быть, целой вражеской дивизии, бил фашистов и видел, как они бегут, и родилась его несокрушимая вера в победу. И именно это было важно для него.