Харон - Валерий Бочков

Я не знал, удалось ли им поставить камеры в доме или во дворе. Ответ скорее всего был положительный. Я спустился с крыльца, пихнул чемодан ногой, он тяжело плюхнулся в траву. Я присел, расстегнул молнию, откинул верх. В Ираке и Афгане мы иногда доставляли местным крупные суммы наличными – десять миллионов на глаз должны были выглядеть примерно так. Я взял одну пачку, сотенные купюры были стянуты резинкой. Начал считать – в пачке оказалось десять тысяч.

Застегнув чемодан, я втащил его в дом. Рядом с прихожей была устроена большая кладовка, где хранились швабры, метлы, стояли мусорные баки. Я пихнул чемодан в угол, закрыл дверь.

В гараже нашел штыковую лопату, закинув ее на плечо, вышел на поляну, побродил, оглядывая окрестности. Выбрал место, аккуратно срезал пласты дерна. Начал копать. Земля была рыхлая, податливая, иногда лопата звякала о камень. Я стянул свитер, вытер им лицо, бросил в траву. Обошел яму, довольно сплюнув и отряхнув руки, вернулся в дом.

Чемодан идеально уместился в своей могиле, сверху я накрыл его куском брезента, закидал землей. Сверху уложил пласты дерна, утрамбовал ногой. Получился неприметный холм. Воткнув лопату рядом, я неспешно отправился к реке.

Вся операция заняла не более получаса: пустой чемодан был успешно похоронен. Деньги, ссыпанные в черный пластиковый мешок для мусора, остались в темной кладовке, Анна Кирилловна получила неоспоримое подтверждение моих весьма заурядных умственных способностей.

29

С мокрой головой я вернулся в дом. Речка меня чуть взбодрила. Я залез в холодильник, поразмыслив, достал яблоко. Сел за стол, раскрыл компьютер. Информация по дачам выглядела толково – помимо подробных планов каждого этажа, подвала и чердака, описания систем сигнализации, местонахождения камер и постов службы безопасности в файле хранилась куча фотографий – даже снимки каких-то дендрариев, полей для гольфа и индивидуальных ванн с йогуртом и медом.

Около четырех появился Расти, но я его выпроводил, сославшись на дела.

– Это те люди в белом лимузине? – спросил он с уважением. – Болтают, что они от самого президента…

К вечеру три дачи отпали: ту, на Капри, я всерьез не рассматривал – итальянские власти – полиция и служба безопасности, представляли дополнительную головную боль. Удаленность байкальской дачи превращала транспортировку в отдельную операцию. Дача в Сочи была построена недавно, близость к Кавказу определила повышенную степень ее безопасности. А вот подмосковная резиденция мне понравилась.

Я взял телефон, нажал единицу.

– Кто такие «Чеченские волки»? – спросил я.

– А поздороваться? – капризно отозвалась Анна.

– Да мы вроде утром уже здоровались.

– А поблагодарить? Вы деньги получили?

Мне показалось, что она была навеселе.

– А-а, деньги… Да, спасибо. Так кто такие эти «Волки»?

– Это спецохрана Тихого. Зверье… Их готовит какой-то полковник Рамирес.

– Рамирес Альварадо? Вы что, серьезно?

– Нет, шучу! – фыркнула она. – Они там на инициации, говорят, режут глотки и кровь пьют.

Рамирес исчез лет шесть назад в Сантьяго-де-лос-Кабальерос. До этого он руководил всей охраной колумбийского синдиката – его небольшая армия следила за порядком на плантациях коки в горах, занималась перевозкой, контролировала торговлю в Майами, Техасе и Калифорнии. Рамирес, сын кубинских беженцев, вырос в Орландо, служил в морской пехоте, дважды был награжден Пурпурным сердцем. ЦРУ переманило его, сделав командиром спецотряда по борьбе с колумбийской наркомафией. Рамирес и его головорезы нелегально переходили границу, устраивали засады, ликвидировали наркобаронов. Управление старалось не обращать внимания на излишнюю жестокость его методов: во время операций он сжигал целые деревни, его ребята убивали и насиловали детей, в Лэнгли доходили весьма неприятные слухи о каннибализме.

Я помню фотографии из Лас-Парасито: детские трупы, подвешенные за ноги, черная кровь на желтой, как шафран, глине. Целый год Рамирес морочил голову Управлению, плетя сказки, что внедряется в самое сердце картеля Хуана Лоредо.

– Ну что вы там молчите? – Анна, похоже, снова перешла на «вы».

– Какой бюджет у операции?

Анна засмеялась:

– Какой вы все-таки скучный, мистер Саммерс! Опять вы про деньги…

Я услышал, как она щелкнула зажигалкой, глубоко затянулась.

– Утром про деньги, – выдохнула она. – Вечером про деньги… Не стоят они того, чтоб про них говорить столько, – деньги.

– Какой бюджет? – повторил я.

– Неограниченный бюджет. Вот какой! Сколько надо – столько и дам!

Я слышал, как она дышит в трубку.

– Опять он молчит! Вы что, позвонили на ночь глядя, чтобы про бюджет спросить?

– Не только… Есть кое-какие соображения.

– Что-то конкретное?

– По дачам…

– Так… Ну и какая, на ваш взгляд, наиболее перспективна?

– Рублевская.

– Отлично! Я тоже так считаю.

– Мне кажется, что если…

Она меня перебила:

– Я сейчас приеду, – и нажала отбой.

Я удивленно посмотрел на телефон. На экране зажглось 10:01. Мне понравилась симметрия, я набрал мобильный капитана Ригли.

– Ну, как Вермонт? – весело спросил капитан. – Как сам? Не одичал еще? На рыбалку ходишь? Там форель должна быть сказочная, в реке.

– Форель… Да, форель. – Я не знал, как спросить, поэтому спросил напрямик: – Капитан, вы в курсе, что ваш тесть работал на Управление?

– Конечно. Он там каким-то аналитиком вроде был… По Китаю, что ли. Ник, я точно не знаю, – замялся Ригли. – У меня со стариканом отношения были не очень. Обычная история: единственная дочь, умница, красавица, могла бы найти кого и получше… Ну сам знаешь, чего мне тебе говорить.

У меня с тестем были превосходные отношения, но я буркнул, что, мол, знаю.

– А что? Почему спрашиваешь? Призрак тебе явился? – Капитал заржал. – Там такое место – самое оно для приведений и вурдалаков, да?

– А как он умер?

– Умер? – Он перестал смеяться. – От сердечного приступа. В «Метрополе», в Москве. Мы даже не знали, что он поехал в Россию. Нам позвонили, Лиззи тогда… – он запнулся. – Ну, короче, вот так…

30

Анна Кирилловна появилась ровно в одиннадцать.

В 10:59 я услышал низкий рокот дорогого мотора и мелодичный хлопок дверью. Говорят, там у них, в этой деревне Кру, целый отдел английских пианистов работает над звуками, которая издает машина.

Царским жестом распахнув двери, она вошла в гостиную. На ней была длиннополая то ли шуба, то ли мантия, отороченная леопардом. По телефону мне послышалось, что она навеселе, – на деле оказалась просто пьяной.

– В холодильник! – приказала она, протягивая увесистый пакет. – Нет, стой! Одну открой, другую в холодильник!

Пакет звякнул, там было шампанское. Я сунул одну бутылку – черную с золотом коллекционного «Периньона» – на полку, между куском мертвого сыра на блюдце и картонкой апельсинового сока. Вторую открыл.

– Ничего, если в винные бокалы, ваше высочество? – услужливо спросил я.

– Ничего, ничего… – Она взяла бокал, щурясь, смотрела на пузырьки. – Камин разожги… Нет, погоди, давай сначала выпьем!

Выпили молча, я рассчитывал на русский тост, многословный и значительный, она всего лишь кивнула и неопределенно пробормотала:

– Ну…

Я занялся камином, припоминая, как это делала Розалин, – порвал газету на ленты, чуть смяв, сложил под тонкими чурками, сверху начал выстраивать колодцем поленья посолидней.

– Ты мне не доверяешь, – Анна не спросила, сказала утвердительно. – И это мешает делу.

Спичка сломалась, вторая зашипела и погасла, от третьей бумага сразу занялась. Я придвинул кусок бересты, кора вспыхнула, затрещала. Я пристроил бересту к мелким дровам, рыжее пламя лизало их, но гореть они не хотели.

– Я решила… – За моей спиной она налила шампанского, сделала глоток, звонко рыгнула. – Пардон… Так вот, я решила, что нам нужно, как говорится, растопить лед недоверия…

Я осторожно подул, бумага прогорела, а дрова лишь закоптились – вся надежда была на бересту.

– Растопить лед. – Она икнула, засмеялась. – Растопить огнем…

Береста не подвела, огонь наконец перекинулся на чурки, они весело затрещали, языки пламени быстро подбирались к настоящим дровам. В дымоходе загудело.

– Ну вот, на этот раз… – Я повернулся и запнулся.

Она стояла – гордая и прямая, и совершенно голая. Леопардовая мантия валялась у ее ног. В левой руке она держала бокал, правая лежала на выбритом лобке. Из пухлой розовой складки торчал клитор. Влажный, словно лакированный, он был размером с первую фалангу моего большого пальца. Я сухо сглотнул.

– Испугался… – тихо сказала она, поглаживая клитор указательным пальцем. – Иди сюда. Иди, не бойся.

Она была плоская, как подросток, голенастая, в ее ломком, долгом теле чувствовалась порода, но какая-то нездоровая, на грани с деградацией. Это был случай, когда красота, стремясь к изыску, делает полный круг и неожиданно смыкается с уродством.