Личность и государство - Герберт Спенсер

чему не приводят. Даже в тех случаях, когда недостатки контроля бросаются в глаза, неуспешность его проходит незамеченной. Это доказывает страшная катастрофа при провале моста на Тэ, когда потонул целый поезд, наполненный пассажирами. Со всех сторон раздаются жалобы против инженеров, подрядчиков и т. п., и никто, или почти никто, не говорит о служащих администрации, давших мосту официальную санкцию. Точно то же происходит и по отношению к мерам предупреждения против эпидемий. Никто не думает, что под руководством и вследствие предписаний правительственных агентов случаются большие бедствия; но мы знаем, как восемьдесят семь человек – жен и детей солдат – погибли на корабле «Акринтон», или как тиф и дифтерит разносятся благодаря правительственной системе осушения почвы, как в Эдинбурге, или как предписанные правительством санитарные меры – всегда плохо применяемые – увеличивают зло, которое должны пресекать.

Множество доказательств подобного рода не могут сокрушить доверия, с которым обращаются за помощью к санитарной инспекции – теперь к ней взывают еще более, чем когда-либо, – как это доказывает выраженное недавно в печати мнение, что все общественные школы должны бы быть поставлены под контроль назначенных правительством врачей. Лучше того: даже тогда, когда правительство вполне очевидно было причиной зла, на которое жалуются, вера в его благотворное вмешательство не уменьшается. Мы видим это из того факта, что после того, как правительство, лет тридцать тому назад, делало разрешение или скорее приказало городам установить систему канализации, выливающую воду стоков в реки и отравляющую таким образом водоемы, поднялись жалобы против обществ водопроводов за нечистоту последних. Эти жалобы продолжались и тогда, когда города были принуждены совершенно преобразовать при громадных издержках свою канализационную систему. И теперь, в виде единственного средства помочь беде, просят, чтобы правительство взяло все это дело в свое ведение. Все злодеяния правительства становятся, таким образом, – как и в случае с жилищами рабочих, – мотивом просить его совершить еще другие злодеяния.

Действительно, это преклонение перед законодательством в известном отношении менее извинительно, чем обожание фетиша, с которым и в душе сравниваю его. Дикарь может привести в свое оправдание то, что фетиш не говорит, что он не признается в своем бессилии. Но цивилизованный человек упорно приписывает этому, сделанному его собственными руками идолу могущество, в неимении которого этот идол так или иначе признается сам. Я хочу этим сказать не только то, что дебаты каждый день открывают нам законодательные меры, которые сделали зло вместо добра, ни то, что тысячи законодательных актов, отменяющих предшествовавшие акты, – не что иное, как подразумевающиеся признания в неуспехе; я не намекаю также на те, почти официальные признания, как, например, признание, содержащееся в докладах комиссии закона о бедных, где сказано: «С одной стороны, мы едва ли найдем один устав, касающийся управления общественной благотворительностью, который выказал бы результаты, имевшиеся в виду законодателями; наоборот, большинство из них было причиной новых зол и увеличило те, которые они должны были пресечь». Сошлюсь на признание некоторых государственных деятелей и заведующих общественными учреждениями. Например, в одной докладной записке Гладстону, принятой на заседании весьма влиятельных лиц под председательством лорда Литлтона, мы читаем:

«Мы, нижеподписавшиеся, члены палаты лордов и палаты общин и жители столицы, вполне признавая истину и важность высказанного вами в палате общин в 1866 г. мнения относительно плачевного состояния наших законодательных распоряжений, относящихся к общественным работам, согласны с тем, что в них одновременно высказывается и неуверенность, и нерешительность, и чрезмерная расточительность, и медлительность, и всевозможные недостатки и т. д. и т. д.».

Вот еще пример, почерпнутый из недавней записки торгового совета (1883 г.), где говорится, что «после учреждения комитета кораблекрушений в 1836 г. едва была одна сессия, в которой не вотировался бы какой-нибудь закон, то предложенный палатой, то предложенный правительством, чтобы предупредить кораблекрушения», и что «многочисленность уставов, соединенных в 1854 г. в один закон, снова вызвала недоразумения и сделалась источником упреков», так как каждая мера была вотирована вследствие того, что предыдущие меры оказались никуда не годными. За этим тотчас же следует признание, что «с 1876 г. потери в людях и кораблях стали значительнее прежнего». Между тем расходы по администрации увеличились с 17 000 ф. ст. до 73 000 в год.

Нельзя не удивляться тому, какое сильное действие некоторые искусственные средства, примененные известным образом, производят на воображение вопреки разуму. Вся история доказывает эту истину, начиная с татуировки, которой дикарь старается напугать своего противника, до религиозных церемоний, королевских процессий, длинной мантии председателя суда и палочки пристава, одетого в мундир. Я помню ребенка, который мог спокойно смотреть на страшную маску, когда отец его держал ее в руках, и который начинал неистово кричать, если отец надевал маску на свое лицо. Подобная же перемена происходит в чувствах избирательного корпуса, когда их избранники из местечек и графств попадают в парламент. Пока они только кандидаты, они подвергаются насмешкам, пересудам, издевательству той или другой партии и, во всяком случае, к ним относятся с крайним пренебрежением; но как только они собрались в Вестминстере, те самые, над которыми журналисты и ораторы издевались, которых они ругали и обвиняли в невежестве и безумии, начинают внушать безграничное доверие. Судя по обращаемым к ним прошениям, ничто не может быть выше их мудрости и могущества.

На все эти замечания мне, вероятно, ответят так: ничего не может быть лучше правительства «коллективной мудрости». Избранники нации, выделяя из своей среды небольшое число государственных деятелей, применяют весь свой просвещенный современной наукой ум к дебатирующимся в их присутствии вопросам. «Чего же вам еще надо?» – спросит большинство читателей.

Я отвечу на это, что та современная наука, послужившая, как говорят, нашим законодателям тому, чтобы приготовиться хорошо исполнять свои обязанности, есть наука, большая часть которой оказывается для них, очевидно, бесполезной, и что они заслуживают порицания, так как не видят, какая наука им может пригодиться. Если многие из них будут отличными филологами, то от этого они не будут лучшими судьями в очередных вопросах, и иностранные литераторы, знакомство с которыми доступно для них благодаря их филологическим познаниям, вероятно, мало помогут им в данном случае. Политические опыты и рассуждения, основанные на истории древних обществ и на сочинениях философов, утверждающих, что война есть нормальное состояние, что рабство необходимо и справедливо и что женщин следует держать под постоянной опекой, не послужат им к тому, чтобы определить, какое действие произведут известные законодательные акты на великие нации современного типа. Они могут размышлять о действиях всех великих людей, которые, по теории Карлейля, дают обществу его форму, и могут проводить