Личность и государство - Герберт Спенсер

сделаны были в том же духе и имели те же пагубные последствия. Они начались со статута рабочих при Эдуарде III и прекратились лишь шестьдесят лет тому назад, после того как, заставив долгое время фабрики и население квартала Spitalfields влачить печальное существование, лорды и палата общин наконец решились не возлагать на чиновников обязанности назначать плату ткачам шелковых материй.

Здесь меня, вероятно, остановят с нетерпением; мне скажут: «Все это давно известно – это старая история. Бедствия, причиненные вмешательством в торговые и промышленные вопросы, в достаточной степени намозолили нам уши, и нечего нам читать нравоучения по этому поводу». Во-первых, я отвечу на это, что большинство до сих пор этого как следует не изучало, а те, которые и знали это, уже все забыли. Разве мотивы, руководящие в наше время изданием подобных предписаний, не те же самые, что и в прежние времена? В статуте 35 Эдуарда III, целью которого было помешать увеличению цен на сельди (но который был очень скоро отменен, потому что в действительности возвысил их), жалуются на то, что люди, приходя на рынок, торгуются за селедку и каждый покупатель из хитрости или зависти надбавляет цену против другого; если один предлагает 40 шиллингов, другой предложит на 10 шиллингов больше, и таким образом предложение одного превосходит предложение другого. Запрещенная таким образом в то время «манера перебивать товар на рынке», манера, приписываемая и «хитрости и зависти», снова осуждается и в наше время. Зло конкуренции всегда составляло главный предмет жалоб социалистов, и совет демократической федерации осуждает обмены, делаемые «под контролем индивидуальной алчности». Затем я скажу, что парламент постоянно распространяет на новые области закона спроса и предложения свое вмешательство, которое последующие поколения находят вредным, что он увеличивает, – как я готов доказать, – в этих областях, зло, которое стремится пресечь и вызывает другие бедствия, как вызывал их в былые времена в тех областях, куда он перестал теперь вмешиваться.

Возвращаясь к прежней теме, я продолжаю утверждать, что невежественные законодатели в былые времена постоянно усиливали страдания человечества, стараясь умерить их, и, обращаясь к читателю, скажу: умножьте число вышеупомянутых законов и число порожденных ими зол на десять или на еще большее число, и вы в состоянии будете составить себе понятие о законах, измышленных без знания социальной науки. В докладе, прочитанном в Статистическом обществе в мае 1873 г., Дженсон, вице-президент Общества законодательства, констатировал тот факт, что со времени статута Мертона (Генрих III) до конца 1872 г. было принято 18 110 законодательных мер, из которых четыре пятых, по его расчету, были отменены совершенно или отчасти. Он утверждает также, что число законодательных мер, совершенно или отчасти отмененных или измененных в течение трех лет (1870, 1871, 1872), достигало 3532, из которых 2759 были совершенно отменены. Чтобы видеть, продолжались ли эти отмены в той же пропорции, я рассмотрел, для трех последних сессий, тома, содержащие в себе «общие публичные статуты», печатавшиеся ежегодно. Оставляя в стороне многочисленные измененные парламентские акты, я нашел, что в трех последних сессиях шестьсот пятьдесят актов, принадлежащих к настоящему царствованию (королевы Виктории. – Прим. перев.) и к многим предшествующим царствованиям, были совершенно отменены отдельно или группами. Число это, конечно, превышает обычную норму, так как за последнее время Свод законов подвергся сильному очищению. Но в конце концов мы все-таки должны признать, что в наше время было отменено несколько тысяч законов. Конечно, некоторые законы были отменены потому, что они устарели; другие по причине изменившихся условий (эту последнюю группу нельзя считать особенно многочисленной, если мы вспомним, сколько недавно изданных законодательных актов подверглись отмене); третьи просто потому, что были нецелесообразны, и, наконец, несколько законов были соединены в один. Но нет никакого сомнения в том, что в большинстве случаев законы отменялись потому, что дали вредные результаты. Мы совершенно свободно говорим о таких изменениях, мы с полным равнодушием толкуем об обмененных законах, забывая, что эти законы, прежде чем их отменили, наделали много более или менее серьезного вреда: некоторые вредили в течение нескольких лет, другие в продолжение нескольких десятилетий и даже веков. Замените ваше смутное понятие о дурном законе более определенным понятием; представьте себе закон как причину, влияющую на жизнь народов, и вы увидите, что он представляет собой такое-то количество страданий, такое-то число болезней, какую-то цифру смертей. Дурная форма судопроизводства причиняет истцам убытки, проволочки и потерю процесса. Что отсюда получается? Бесполезная трата денег, которые необходимы для жизни, продолжительная и тяжелая тревога, несчастье целой семьи, дети, которым принуждены отказывать в пище и необходимой одежде, одним словом, всякие невзгоды, ведущие за собой новые несчастья. Подумайте также о множестве людей, которые, не имея средств или храбрости затеять процесс, решаются на обман, впадают в бедность и терпят материальные и нравственные страдания вследствие нанесенного им ущерба. Сказать, что закон был просто препятствием, это, значит, сказать, что он причинил бесполезную потерю времени, неприятности и хлопоты, а для людей, и без того занятых сверх сил, этот излишек хлопот и забот ослабляет здоровье и прямо или косвенно ведет к всевозможным страданиям. Итак, убедившись в том, что плохое законодательство есть синоним ущерба для жизни людей, вы можете судить, какую сумму нравственных и физических мучений, смертей представляют собой эти тысячи отмененных законов! Чтобы еще полнее доказать ту истину, что законодатель, не обладающий достаточными знаниями, причиняет громадный вред, позвольте мне привести следующий специальный факт, вызванный в моей памяти одним злободневным вопросом.

Я уже упомянул о том, что попытки изменить отношения между спросом и предложением, от которых уже отказались в некоторых областях экономической жизни, вследствие причиненных ими бед, имеют место теперь в других отраслях. Эти отношения считаются нормальными только там, где противное доказано злом, причиненным попытками вмешательства, – так мало люди верят в правомерность этих отношений. По-видимому, никто и не подозревает, что в тех случаях, когда ее, по-видимому, не существует, естественный ход событий был нарушен искусственными препятствиями. И тем не менее в том случае, о котором я говорю (постройка домов для бедных), стоит только задать себе вопрос: какое влияние оказывают с давних лет законы? И мы увидим, что страшные бедствия, на которые все жалуются, причиняются большей частью именно ими.

При предшествующем поколении поднят был вопрос о недостаточности и негигиеничности жилищ рабочих, и я имел случай заняться этим вопросом. Вот что я писал тогда:

«Один архитектор, исправляющий также должность инспектора, говорит, что строительный устав имел следующее действие: в тех кварталах Лондона, где находятся ветхие дома, построенные тем непрочным способом, который новый