Любовь в холодном климате - Митфорд Нэнси

– Не мужчина, а горничная при даме, – бурчал дядя Мэттью всякий раз, как упоминалось имя Малыша. – Не выношу паразита. Тоже мне, Малыш! Дугдейл! Что все это значит? Во времена Старого лорда в Силкине жили некие весьма уважаемые люди по фамилии Блад. Майор и миссис Блад!

Старым лордом был отец лорда Монтдора. Джесси однажды спросила, вытаращив глаза: «А он всегда был старым?» – на что тетя Сэди заметила, что люди не остаются в одном возрасте всю жизнь и он, без сомнения, в свое время был молодым, точно так же, как однажды сама Джесси тоже станет старой, хотя, быть может, этого и не ожидает.

Со стороны дяди Мэттью было нелогично так преувеличенно презирать послужной список Малыша. Его слова служили очередным доказательством того, что те, кого он любил, конечно же, не могли поступать скверно, а те, к кому относился плохо, не могли поступать хорошо. Его великий герой лорд Монтдор никогда в жизни не слышал бодрого звука стрелкового огня и даже не приближался к полю боя. Впрочем, он был староват для того, чтобы принять участие в Великой войне, но его ранние годы тщетно предоставляли ему возможность поучаствовать во многих веселых битвах, покромсать туземную плоть, не говоря уже о голландской плоти в той самой англо-бурской войне, которая оставила у дяди Мэттью столь лучезарные воспоминания, дав ему первый опыт бивуака и сражения.

– Четыре дня в воловозе[43], – увлеченно рассказывал он нам. – Дыра в животе величиной с кулак – и пораженная личинками! Счастливейшее время в моей жизни. Единственная неприятность, что через некоторое время приедался вкус баранины, а говядины в том походе, понимаете ли, не было.

Но лорд Монтдор был сам себе хозяин и даже вышел сухим из воды в деле со своим знаменитым письмом в газету «Морнинг пост», в котором говорилось, что война затянулась и пора бы ее прекратить, за несколько месяцев до того, как трусливая капитуляция фрицев сделала это скучное завершение необходимым. Дяде Мэттью было трудновато оправдать столь неспортивное поведение, но он все же сделал это, заявив, что лорд Монтдор, должно быть, написал это письмо по какой-то серьезной, неизвестной другим причине.

Мои же мысли сосредоточились на дверях в бальную залу, где я внезапно подметила некий затылок. Значит, он все-таки пришел. Тот факт, что я никак этого не ожидала (такая серьезная личность!), ни в коей мере не смягчал разочарования из-за его отсутствия; а вот теперь он появился. Должна объяснить, что образ Советера, несколько месяцев царивший в моем неисправимом сердце, недавно был вытеснен и заменен чем-то более весомым, реальным и многообещающим.

Нужный затылок, замеченный на балу, может произвести на молодую девушку весьма возбуждающее действие – такой непохожий на другие затылки, что, пожалуй, окружен сиянием. Возникает вопрос, обернется ли он, увидит ли ее, а если увидит, то скажет ли просто вежливое «добрый вечер» или пригласит на танец? О, как мне хотелось весело кружиться в объятиях какого-нибудь кудесника, а не сидеть с моими тетками и дядьями слишком явной дамой без кавалера. Прошло несколько секунд отвратительной неизвестности, прежде чем голова повернулась в нашу сторону. Но когда это случилось, он увидел меня, пошел прямо к нам, необычайно вежливо поздоровался и увлек меня танцевать. Он думал, что никогда сюда не попадет, это был вопрос одолженных, но куда-то запропастившихся бриджей. Потом он танцевал с тетей Эмили, опять со мной, с Луизой, после этого пригласив меня на ужин.

– Что это за тип? – спросил дядя Мэттью, скрипя зубами, пока мой молодой человек танцевал с Луизой. – Почему он то и дело сюда подходит?

– Его зовут Альфред Уинчем, – объяснила я. – Представить его вам?

– Помилосердствуй, Фанни!

– Вы прямо какой-то старый паша́, – усмехнулся Дэви. И в самом деле, дядя Мэттью явно предпочитал бы держать всех своих родственниц в состоянии если не девственности, то во всяком случае преувеличенной воздержанности, и не выносил, когда к ним приближались посторонние мужчины.

Когда я не участвовала в танце, то возвращалась и сидела с моими родичами. Теперь, протанцевав два раза и получив обещание ужина, я чувствовала себя спокойнее и с удовольствием проводила время, слушая разговоры старших.

Вскоре тетя Сэди и тетя Эмили пошли вместе ужинать, как они всегда делали на вечеринках. Дэви сел рядом с леди Патрицией, а дядя Мэттью встал у стула Дэви, дремля на ногах, словно лошадь, терпеливо ожидающая, когда ее отведут обратно в стойло.

– Это тот врач Майерштайн, – говорил Дэви. – Вам просто непременно надо к нему сходить, Патриция, он потрясающе выводит соли. Вы скачете, чтобы выпарить соль из организма, и, конечно, едите только несоленую еду. Очень противно. Но это действительно разбивает камни.

– Вы имеете в виду скакать через скакалку?

– Да, сотни раз. Надо считать. Я теперь могу прыгнуть триста раз за один присест плюс несколько фигурных шагов.

– Но, наверное, это ужасно утомительно?

– Ничто не утомляет Дэви – парень силен, как бык, – произнес дядя Мэттью, открывая один глаз.

Дэви бросил на свояка грустный взгляд и сказал, что, конечно, это безумно утомительно, но результат того сто́ит.

Полли танцевала со своим дядей Малышом. Она не выглядела сияющей и счастливой, как положено такой любимице судьбы на ее первом балу, а казалась усталой и надутой и не болтала вовсю, как другие женщины.

– Мне бы не хотелось, чтобы кто-то из моих девочек так выглядел, – заметила тетя Сэди. – Такое впечатление, что у нее что-то на уме.

А мой новый знакомый мистер Уинчем, пока мы танцевали последний танец перед ужином, сказал:

– Конечно, она красавица, я это прекрасно вижу, но такое мрачное выражение лица меня не привлекает. Уверен, она очень скучная.

Я стала возражать, уверяя, что Полли не мрачная и не скучная, и тогда он впервые назвал меня «Фанни» и сопроводил это множеством слов, которые мне хотелось слушать очень внимательно, так чтобы можно было обдумать их позднее, когда я останусь наедине с собой.

Миссис Чэддсли-Корбетт крикнула мне из объятий принца Уэльского:

– Привет, радость моя! Какие новости о Сумасбродке? Вы по-прежнему влюблены?

– Что все это значит? – спросил мой партнер. – Кто эта женщина? Кто такая сумасбродка? И это правда, что вы влюблены?

– Миссис Чэддсли-Корбетт, – ответила я, почувствовав, что пока не время начинать объяснения насчет Сумасбродки.

– А что насчет любви?

– Ничего, – сказала я и покраснела. – Просто шутка.

– Хорошо. Я хотел бы, чтобы вы были на пороге любви, но еще не совсем в нее погружены. Это очень славное состояние души.

Но, конечно, я уже перешагнула этот порог и, нырнув в любовь, уплывала в синем море иллюзий, как мне казалось, к островам блаженства, а на самом деле – к домашней жизни, материнству и обычному женскому уделу.

Но вот священная тишина спустилась на толпу – это члены королевской фамилии приготовились ехать домой. При этом самые важные королевские персоны были спокойны и безмятежны, зная, что найдут у своих постелей традиционного холодного жареного цыпленка, в отличие от жалких «мадам» и злополучных «сэров», которые набивали животы в столовой, словно не уверенные, что найдут где-то еще столько еды, и в отличие от веселых молодых принцев, которые собирались танцевать до утра с маленькими изящными женщинами типа Чэддсли-Корбетт.

– Как поздно они разъезжаются, какой триумф для Сони, – услышала я слова Малыша, обращавшегося к своей жене.

Танцующие расступились, как Красное море, образовав коридор кланяющихся и приседающих подданных, по которому лорд и леди Монтдор провели своих гостей.

– Очень мило слышать это от вас, мадам. Да, на следующем придворном приеме. О, как любезно с вашей стороны.

Монтдоры вернулись в картинную галерею, широко и счастливо улыбаясь и говоря, не обращаясь ни к кому конкретно:

– Такие простые, такие любезные, радующиеся любой мелочи, которую ты можешь для них сделать, такие чудесные манеры, такая память. Поразительно, как много они знают об Индии, магараджа был изумлен.